Сказания Земноморья

Одноимённое аниме о Земноморье не является экранизацией сборника.

«Сказания Земноморья» (англ. Tales from Earthsea) — авторский фэнтезийный сборник Урсулы Ле Гуин цикла о Земноморье из 3 рассказов, 2 повестей и эссе.

Цитаты

Предисловие

Foreword

Завершая «Техану», свою четвёртую книгу о Земноморье, я почувствовала, что действие её происходит «здесь и сейчас». И, как это случается и в реальном мире, я совершенно не могла представить себе, что же будет дальше. Я могла догадываться, предполагать, опасаться, надеяться, но я не знала. Итак, будучи не в состоянии продолжать рассказывать историю жизни Техану (потому что эта жизнь ещё не завершилась) и считая, <…> что любовная история Геда и Тенар достигла того момента, после которого обычно живут «долго и счастливо», я и дала роману «Техану» подзаголовок: «Последнее из сказаний о Земноморье». О, как глупы порой бывают писатели! Понятие «здесь и сейчас» ведь подвижно. Даже в пределах одной истории, одного сна, одного «когда-то давным-давно». Это понятие никогда не имеет точного значения «тогда-то». — начало

At the end of the fourth book of Earthsea, Tehanu, the story had arrived at what I felt to be now. And, just as in the now of the so-called real world, I didn't know what would happen next. I could guess, foretell, fear, hope, but I didn't know. Unable to continue Tehanu's story (because it hadn't happened yet) and <…> assuming that the story of Ged and Tenar had reached its happily-ever-after, I gave the book a subtitle: "The Last Book of Earthsea." O foolish writer. Now moves. Even in storytime, dreamtime, once-upon-a time, now isn't then.

Единственный способ, с помощью которого писатель может исследовать историю несуществующего государства, — это попытаться рассказать о некоем конкретном событии и посмотреть, что из этого получится. По-моему, почти тем же способом пользуются и настоящие историки, то есть те, которые занимаются так называемым реальным миром. Даже если мы оказываемся очевидцами того или иного события, то способны ли мы полностью оценить его, осознать его значение? Способны ли хотя бы просто вспомнить его детали — пока не расскажем о нём кому-нибудь? Расскажем свою собственную версию всей этой истории, разумеется… Ну а что касается событий, связанных с такими временами и местами, которые находятся за пределами нашего времени и нашего личного опыта, то тут нам ничего иного и не остаётся, кроме историй, рассказанных об этих событиях другими людьми. В конце концов, все события прошлого существуют ведь только в чьей-то памяти, а память — это всего лишь разновидность воображения. Событие может быть реальным только ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС; но как только оно переходит в категорию «былого», его реальность или нереальность полностью зависит от нас, рассказчиков; зависит от нашей памяти, нашей энергии и нашей честности. И если мы позволим тому или иному событию выпасть из нашей памяти, то лишь воображение способно оживить хотя бы последний отблеск того, что некогда было реальностью. Если же мы начнём сознательно лгать, представляя прошлое в виде таких картин и историй, какие нам самим больше нравятся, и придавая историческому событию такое значение, какое нас больше устраивает, то это будет самая обыкновенная фальсификация. Тащить прошлое за собой сквозь время в заплечных мешках мифологии и истории — занятие не из лёгких; но, как утверждает Лао-Цзы, мудрые люди путешествуют налегке, положив свой багаж на повозку и шагая с нею рядом. — в большой степени это вариант распространённых мыслей

The way one does research into nonexistent history is to tell the story and find out what happened. I believe this isn't very different from what historians of the so-called real world do. Even if we are present at some historic event, do we comprehend it—can we even remember it—until we can tell it as a story? And for events in times or places outside our own experience, we have nothing to go on but the stories other people tell us. Past events exist, after all, only in memory, which is a form of imagination. The event is real now, but once it's then, its continuing reality is entirely up to us, dependent on our energy and honesty. If we let it drop from memory, only imagination can restore the least glimmer of it. If we lie about the past, forcing it to tell a story we want it to tell, to mean what we want it to mean, it loses its reality, becomes a fake. To bring the past along with us through time in the hold-alls of myth and history is a heavy undertaking; but as Lao Tzu says, wise people march along with the baggage wagons.

… наше время отличается особенно сильными и быстрыми моральными и ментальными трансформациями. Архетипы превращаются в безжалостные жернова, самые простые вещи невероятно усложняются, хаос почему-то становится привлекательным и даже считается «элегантным», а общепризнанные истины оказываются плодом вымысла или простой привычки отдельных людей. Всё это тревожно. Ибо, даже испытывая восторг от отсутствия застоя, от непрерывных перемен, от блеска сменяющих друг друга электронных устройств, мы всё же всегда стремимся душою к некоему постоянству, к чему-то незыблемому, неизменному. Мы обожаем старинные предания именно благодаря их неизменности. Артур спит вечным сном на острове Авалон. Бильбо может совершать путешествия «туда и обратно» <…>. Дон Кихот по-прежнему всегда готов сразиться с ветряными мельницами… Так что люди, в сущности, стремятся в царство фантазии именно в поисках стабильности, в поисках неизменных древних истин, ясности и простоты. И капиталистические предприятия с готовностью их этим обеспечивают. Спрос, как говорится, порождает предложение. Фантазия становится товаром, отраслью промышленности. Превращённая в товар, фантазия рисковать не желает: она более ничего не изобретает и не импровизирует, но, напротив, старательно имитирует и упрощает. И всё чаще старинные сказки и легенды лишаются своей изначальной интеллектуальной и этической ценности и сложности, активные действия героев превращаются, по сути дела, в насилие, сами герои — в тупых марионеток, а изрекаемые ими истины — в сентиментальную пошловатую банальность. Герои размахивают своими мечами, лазерами, волшебными палочками совершенно механически, стремясь лишь добиться цели и получить искомую выгоду — в точности как комбайн в поле, старательно, до последнего колоска, убирающий урожай. В высшей степени странные, если не сказать тревожные, даже аморальные действия почему-то оправдываются, их всячески стараются представить понятными и безопасными. Истории, в которые рассказчики некогда вкладывали всю душу, механически копируются и оснащаются стереозвуком. Народная мудрость низводится до положения детской игрушки, сделанной из яркой пластмассы, широко разрекламированной, проданной, сломанной, починенной… Да и вообще легко заменимой на новую. И главное, на что рассчитывают подобные упростители фантазии (и нещадно эксплуатируют это) — на мощную, почти немыслимую силу воображения читателя, ребёнка или взрослого, способную вдохнуть жизнь даже в мёртвые предметы «сказочной индустрии», во всяком случае, в некоторые из них и хотя бы ненадолго. Воображение, как и всё живое на свете, существует только «здесь и сейчас», только благодаря истинным переменам и только за их счёт. Подобно нашим поступкам и нашему имуществу, и воображение наше тоже может быть кооптировано, извращено, испорчено, но оно умудряется выжить даже после подобной коммерческой и дидактической обработки. — аналогично

… ours is one of massive, rapid moral and mental transformation. Archetypes turn into millstones, large simplicities get complicated, chaos becomes elegant, and what everybody knows is true turns out to be what some people used to think. It's unsettling. For all our delight in the impermanent, the entrancing flicker of electronics, we also long for the unalterable. We cherish the old stories for their changelessness. Arthur dreams eternally in Avalon. Bilbo can go "there and back again" <…>. Don Quixote sets out forever to kill a windmill… So people turn to the realms of fantasy for stability, ancient truths, immutable simplicities. And the mills of capitalism provide them. Supply meets demand. Fantasy becomes a commodity, an industry. Commodified fantasy takes no risks: it invents nothing, but imitates and trivializes. It proceeds by depriving the old stories of their intellectual and ethical complexity, turning their action to violence, their actors to dolls, and their truth— telling to sentimental platitude. Heroes brandish their swords, lasers, wands, as mechanically as combine harvesters, reaping profits. Profoundly disturbing moral choices are sanitized, made cute, made safe. The passionately conceived ideas of the great story-tellers are copied, stereotyped, reduced to toys, molded in bright-colored plastic, advertised, sold, broken, junked, replaceable, interchangeable. What the commodifiers of fantasy count on and exploit is the insuperable imagination of the reader, child or adult, which gives even these dead things life—of a sort, for a while. Imagination like all living things lives now, and it lives with, from, on true change. Like all we do and have, it can be co-opted and degraded; but it survives commercial and didactic exploitation.

Нестабильные, недостоверные, переменчивые «тридевятые царства» — это такая же часть человеческой истории и мысли, как различные и вполне реальные государства в наших атласах, хотя политические карты меняются с поистине калейдоскопической быстротой, так что некоторые из «тридевятых царств» куда более долговечны. Мы давно уже существуем в двух мирах — реальном и воображаемом. Но ни в одном из них мы не чувствуем себя так, как наши родители или тем более наши далёкие предки. Способность быть очарованным меняется не только с возрастом, но и в зависимости от эпохи. Теперь нам уже известно не менее дюжины самых различных Артуров, и все они представляются вполне достоверными. Шир невероятно изменился со времён Бильбо. Дон Кихот направил своего коня в Аргентину и повстречался там с Хорхе Луисом Борхесом.

The unstable, mutable, untruthful realms of Once-upon-a-time are as much a part of human history and thought as the nations in our kaleidoscopic atlases, and some are more enduring. We have inhabited both the actual and the imaginary realms for a long time. But we don't live in either place the way our parents or ancestors did. Enchantment alters with age, and with the age. We know a dozen different Arthurs now, all of them true. The Shire changed irrevocably even in Bilbos lifetime. Don Quixote went riding out to Argentina and met Jorge Luis Borges there.

Вернувшись в Земноморье, я с необыкновенной радостью обнаружила, <…> что там всё мне по-прежнему знакомо, но всё же изменилось и продолжает меняться. Оказывается, в некоторых случаях произошло совсем не то, что я думала, да и люди тоже немного не те или не совсем такие, какими, как мне казалось, они должны были бы стать, и, что смешнее всего, я попросту заблудилась среди островов, названия которых вроде бы знала наизусть. Так что перед вами отчёт о моих последних исследованиях и открытиях. Эти истории о Земноморье — для тех, кто <…> готов согласиться со следующими гипотезами: — всё на свете меняется; — авторам книг и волшебникам не всегда следует доверять; — никто не может объяснить поступков и мыслей дракона. — конец

It's been a joy to me to go back to Earthsea, <…> entirely familiar, and yet changed and still changing. What I thought was going to happen isn't what's happening, people aren't who—or what—I thought they were, and I lose my way on islands I thought I knew by heart. So these are reports of my explorations and discoveries: tales from Earthsea for those who <…> are willing to accept these hypotheses: things change: authors and wizards are not always to be trusted: nobody can explain a dragon.

Искатель

The Finder

	У ручья как-то выдра одна жила, Обличье любое принять могла, Знала заклятия все и законы, Могла говорить с людьми и драконами. — II. Выдра
	There was an otter in our brook That every mortal semblance took, Could any spell of magic make, And speak the tongues of man and drake.

	Жил да был человек у нас на холме, И уж очень он был себе на уме: Он обличья менял, имена он менял, Только Имени он никому не назвал! — III. Крачка
	There was a wise man on our Hill Who found his way to work his will. He changed his shape, he changed his name, But ever the other will be the same.

	Двери в доме у нас человек сторожил. И богатым, и бедным он равно служил. И князья, и крестьяне являлись туда, Только двери им Медра открывал не всегда. — IV. Медра
	There was an old man by our door Who opened it to rich or poor, Many came there both small and great, But few could pass through Medra's Gate.

Смотри, Медра, смотри!

	Опасность любой попытки совершить доброе дело заключается в том, что разум путает две вещи: желание сделать что-то хорошее и желание сделать что-то хорошо.
	The danger in trying to do good is that the mind comes to confuse the intent of goodness with the act of doing things well.

	Жажда власти питает себя, пожирая всё вокруг, и становится всё сильнее по мере того, как разрастается, и теперь Эрли буквально «умирал от голода». — начало банально
	The desire for power feeds off itself, growing as it devours. Early suffered from hunger.

Вот уже больше года его шпионы являлись с доносами о том, что повсюду в его королевстве ширится движение инсургентов, возглавляемых мятежными колдунами, и эти инсургенты называют себя «Союзом Руки». Мечтая отыскать долгожданного противника, Эрли однажды даже выследил группу таких мятежников. Оказалось, что она состоит в основном из старух, а также рабочего люда — плотников, канавокопателей, жестянщиков и тому подобного сброда. Там было даже несколько совсем маленьких мальчиков. Униженный и разъярённый, Эрли велел казнить всех без разбора, включая и самого доносчика. Это была публичная казнь, совершенная именем Лозена за преступный заговор против короля. Возможно, это было даже полезно для укрепления его власти — слишком уж давно в стране не было подобных потрясений. И всё же на публичную казнь Эрли согласился неохотно. Он не любил подобных спектаклей; не любил казнить тех, кому удалось заставить его бояться их. Он предпочитал расправляться с такими людьми по-своему и в более подходящее время. Чтобы служить питательной средой повиновения, страх должен быть внезапным. Эрли необходимо было видеть, как люди боятся его, нужно было слышать их ужас, обонять его, чувствовать его вкус. Но поскольку он правил именем Лозена, который держал в повиновении свою армию и флот, то ему приходилось держаться на заднем плане, а свои дела устраивать с помощью рабов, учеников и шпионов. — парафраз методов тоталитаризма

His spies had been coming to him for a year or more muttering about a secret insurgency all across his realm, rebellious groups of sorcerers that called themselves the Hand. Eager to find his enemy, he had one such group investigated. They turned out to be a lot of old women, midwives, carpenters, a ditchdigger, a tinsmith's prentice, a couple of little boys. Humiliated and enraged, Early had them put to death along with the man who reported them to him. It was a public execution, in Losen's name, for the crime of conspiracy against the King. There had perhaps not been enough of that kind of intimidation lately. But it went against his grain. He didn't like to make a public spectacle of fools who had tricked him into fearing them. He would rather have dealt with them in his own way, in his own time. To be nourishing, fear must be immediate; he needed to see people afraid of him, hear their terror, smell it, taste it. But since he ruled in Losen's name, it was Losen who must be feared by the armies and the peoples, and he himself must keep in the background, making do with slaves and prentices.

Стрекоза

Dragonfly, 1998

— Но ведьмы ведь далеко не всегда целомудренны, верно?.. <…> Возможно, целибат отнюдь не является таким уж необходимым, как о том говорится в Уставе Рока? Возможно, это отнюдь не способ сохранения магической силы, а способ охранить эту силу ото всех остальных? Оставив за пределами своей «чистой» обители женщин и всех тех, кто не желает мириться с тем, что для того, чтобы стать волшебником, нужно обязательно превратиться в евнуха… — II. Айвори

"But witches aren't always chaste, are they? <…> Maybe celibacy isn't as necessary as the Rule of Roke teaches. Maybe it's not a way of keeping the power pure, but of keeping the power to themselves. Leaving out women, leaving out everybody who won't agree to turn himself into a eunuch to get that one kind of power…"

	— То, что продолжается слишком долго, не претерпевая никаких изменений, обычно само себя изживает и разрушает. — III. Азвер (вариант распространённой мысли)
	"What goes too long unchanged destroys itself."

	— Друг мой, скажи, что именно ты хочешь узнать или понять? И кто она такая, что ты так просишь за неё? — А кто мы такие, — ответил ему Привратник, — чтобы отказывать ей, даже не зная, кто она такая? — III. Азвер
	"My friend, what is it you think to do, to learn? What is she, that you ask this for her?" "Who are we," said the Doorkeeper, "that we refuse her without knowing what she is?"

— Но неужели и ты, Мастер Путеводитель, отрицаешь теперь правильность нашего Устава и отказываешься от нашего братства, которое всегда было таким крепким и единодушно стремилось к поддержанию порядка в мире? Неужели именно ты первым из всех Мастеров сойдёшь с Пути? — Путь — это не твердь, чтобы с него сходить, — молвил Азвер. — Путь живёт в нас, как дыхание, как огонь костра… — IV. Ириан (вероятно влияние дао на слова Азвера)

"My Lord Patterner, will you defy our Rule and our community, that has been one so long, upholding order against the forces of ruin? Will it be you, of all men, who breaks the pattern?" "It is not glass, to break," Azver said. "It is breath, it is fire."

Тёмная Роза и Диамант

Darkrose And Diamond, 1999

	— Мне всегда казалось, что они в чём-то похожи — магия и музыка, — сказал он. — Ведь и любое заклятие имеет свою мелодию. По крайней мере, и песня, и заклятие должны звучать абсолютно чисто.
	"It always seemed to me they're sort of alike," he said, "magic and music. Spells and tunes. For one thing, you have to get them just exactly right."

	— Что с ним такое? — спросил у жены Голден, сам, впрочем, понимая, что это вопрос риторический. Она только посмотрела на него и ничего не сказала, что явилось нериторическим ответом.
	“What’s that all about?” Golden said to his wife, a rhetorical question. She looked at him and said nothing, a non-rhetorical answer.

Краткое описание Земноморья

A Description of Earthsea

	Легенда о «Ведурнане», или «Разделении», известная на острове Гур-ат-Гур, гласит: Люди выбрали ярмо, А драконы — крылья. Люди — чтобы владеть, Драконы — чтобы лететь. — «Короли Хавнора»
	A tale of the Vedurnan or Division, known in Hur-at-Hur, says: Men chose the yoke, dragons the wing. Men to own, dragons no thing.

В лэ «Странствия Хазы» драконы предстают как немыслимо могучие, но наделённые тонким разумом и глубокими чувствами существа, гнев которых на вторгшиеся в их воды корабли даже оправдывается тем, что драконам очень дорога их уединенная обитель. Они так обращаются к главному герою: Плыви назад, к родному дому, На восток, о, Хаза! Пусть крылья звонкие драконов Владеют ветром Запада. Оставь нам океан воздушный, Неведомый, не знающий пределов. — там же

In the lay Hasa's Voyage, the dragons appear as formidable but feeling beings, whose anger at the invading human fleet is justified by their love of their own desolate domain. They address the hero: Sail home to the houses of the sunrise, Hasa. Leave to our wings the long winds of the west, leave us the air-sea, the unknown, the utmost…

Перевод

И. А. Тогоева, 2003 (с некоторыми уточнениями)