Чёрный обелиск (роман)

Чёрный обелиск (роман)

Статья в Википедии

«Чёрный обелиск» (нем. Der schwarze Obelisk) — роман Эриха Марии Ремарка, опубликованный в 1956 году.

Цитаты

I

	Дело идёт быстрее кошачьего романа!
	Das geht ja wie das Katzenrammeln!

— Боже мой! — вздыхает Георг. — Где прекрасные спокойные дни 1922 года? Доллар поднялся в тот год с двухсот пятидесяти марок всего до десяти тысяч. Уже не говоря о 1921-м — тогда это были какие-то несчастные триста процентов.

II

	А за ними сначала следуют самые дешёвые маленькие надгробия из песка или цемента, могильные камни для бедняков, которые честно и скромно жили и трудились и потому, разумеется, ничего не достигли.
	Hinter ihm kommen zuerst die billigen kleinen Hügelsteine aus Sandstein und gegossenem Zement, die Grabsteine für die Armen, die brav und anständig gelebt und geschuftet haben und dadurch natürlich zu nichts gekommen sind.

	По-настоящему он [человек] дорожит только тем, что у него отнято.
	So ist der Mensch: nur was er nicht hat, schätzt er wirklich.

IV

	В 12 лет каждый человек гений. Он теряет фантазию с наступлением половой зрелости. <...> А она довольно унылый суррогат утраченной свободы духа.
	Mit zwölf Jahren ist jeder Mensch ein Genie. Er verliert seine Originalität erst mit dem Eintreten der Geschlechtsreife, von der Sie Granit-Casanova ja so übertrieben viel halten. Ein ziemlich einförmiger Ersatz für den Verlust der Freiheit des Geistes!

	То, чего не можешь заполучить, всегда кажется лучше того, что имеешь. В этом и состоит романтика и идиотизм человеческой жизни.
	Das, was man nicht kriegt, scheint immer besser als das, was man hat. Darin liegt die Romantik und die Idiotie des menschlichen Lebens.

	Человек живёт мечтами.
	Der Mensch lebt von Träumen.

Среди женщин готовность помочь и понимание можно, к сожалению, найти лишь у некрасивых и пожилых особ.

V

	Бог гораздо милосердней священника.
	Gott ist viel barmherziger als die Priester.

VII

	— Я работаю до пяти, а потом репетирую одного идиота. — По какому предмету? По идиотизму?
	»Ich arbeite bis fünf. Dann gebe ich einem Idioten eine Nachhilfestunde.« »Worin? In Idiotie?«

Мне начинает казаться, что с истиной о смысле жизни дело обстоит примерно так же, как и с жидкостью для ращения волос: каждая фирма превозносит свою, как единственную и совершенную, а голова Георга Кроля, хотя он их все перепробовал, остается лысой, и ему следовало бы знать это с самого начала. Если бы существовала жидкость, от которой волосы действительно бы росли, то ею одной люди и пользовались бы, а изобретатели других давно бы обанкротились.

Es scheint mit der Wahrheit und dem Sinn des Lebens so zu sein, wie mit den Haarwässern – jede Firma preist ihres als das alleinseligmachende an – aber Georg Kroll, der sie alle probiert hat, hat trotzdem einen kahlen Kopf behalten, und er hätte es von Anfang an wissen sollen. Wenn es ein Haarwasser gäbe, das wirklich Haar wachsen ließe, gäbe es nur das eine, und die anderen wären längst pleite.

Страдания любви нельзя победить философией — можно только с помощью другой женщины.

VIII

	Смерть одного человека — это смерть, а смерть двух миллионов — только статистика.
	Aber das ist wohl so, weil ein einzelner immer der Tod ist — und zwei Millionen immer nur eine Statistik.

IX

	— Вы можете с таким же успехом ждать её и у Блюме. А о чём Гитлер говорил? Мне очень хотелось бы узнать подробнее. У меня приёмник не работает. — Обо всём, — заявляет мясник и встает. — Этот человек знает всё! Всё, говорю я вам, камрад!
	»Auf die können Sie bei Blume auch warten. Worüber hat Hitler gesprochen? Ich möchte das gerne genau wissen. Mein Radio ist kaputt.« »Über alles«, sagt der Schlächter und erhebt sich.»Der Mann weiß alles! Alles, sage ich Ihnen, Kamerad!«

X

	— Почему все люди не могут просто быть счастливы, Рудольф? — шепчет она. — Этого я не знаю. Может быть, потому, что тогда Господу Богу было бы скучно. — Нет, — торопливо отвечает она. — Не поэтому. — А почему же? — Потому что он боится. — Боится? Чего же? — Если бы все были счастливы, никакой Бог не был бы нужен.
	»Warum sind nicht alle Menschen einfach glücklich, Rudolf?«flüstert sie. »Das weiß ich nicht. Vielleicht, weil Gott sich sonst langweilen würde.« »Nein«, sagt sie rasch.»Nicht deshalb.« »Warum denn?« »Weil er Angst hat.« »Angst? Wovor?« »Wenn alle glücklich wären, brauchte man keinen Gott mehr.«

Мы расплачиваемся и встаём. Но не успеваем дойти до двери, как рыцари национального гимна оказываются уже на улице. Словно по волшебству, в их руках появились дубинки, камни, кастеты. Полукругом выстроились они перед входом. Вдруг мы опять видим Бодо. Он отстраняет нас, и его двенадцать товарищей проходят вперед. На улице они останавливаются. — Что вам угодно, эй, вы, сопляки? Хранители отечества таращат на нас глаза. — Трусы! — заявляет наконец предводитель, который хотел напасть на нас троих со своими двадцатью молодчиками. — Уж мы вас где-нибудь да накроем! — Несомненно, — соглашается Вилли. — Ради этого мы несколько лет торчали в окопах. Но только старайтесь, чтобы вас всегда было в три или четыре раза больше, чем нас. Перевес в силе придает патриотам уверенность.

Wir zahlen und erheben uns. Bevor wir an der Tür sind, sind die Hüter der Nationalhymne bereits draußen. Sie haben wie durch Zauber auf einmal Knüppel, Steine und Schlagringe in den Händen. Im Halbkreis stehen sie vor dem Eingang. Bodo ist plötzlich zwischen uns. Er schiebt uns zur Seite, und seine zwölf Mann gehen vor uns durch die Tür. Sie bleiben draußen stehen.»Irgendwelche Wünsche, Ihr Rotzköpfe?«fragt Bodo. Die Hüter des Reiches starren uns an.»Feiglinge!«sagt schließlich der Befehlshaber, der mit zwanzig Mann über uns drei herfallen wollte.»Wir werden euch schon noch erwischen!« »Sicher«, sagt Willy.»Dafür haben wir ein paar Jahre im Schützengraben gelegen. Seht aber zu, daß ihr immer drei- oder viermal so viele seid. Übermacht gibt Patrioten Zuversicht.«

XII

Не пренебрегайте мудростью церкви. Это единственная диктатура, которая устояла в течение двух тысячелетий.

Любовь не печальна, а только приносит печаль, оттого что она неосуществима и удержать её нельзя.

XVI

	— Видите! — с горечью восклицает Генрих, обращаясь к Ризенфельду. — Поэтому мы и войну проиграли! Во всём виноваты наша расхлябанная интеллигенция и евреи. — И велосипедисты, — добавляет Ризенфельд. — При чем тут велосипедисты? — в свою очередь, удивляется Генрих. — А при чем тут евреи? — отвечает вопросом на вопрос Ризенфельд.
	»Da sehen Sie es«, sagt Heinrich bitter zu Riesenfeld.»Dadurch haben wir den Krieg verloren. Durch die Schlamperei der Intellektuellen und durch die Juden.« »Und die Radfahrer«, ergänzt Riesenfeld. »Wieso die Radfahrer?«fragt Heinrich erstaunt. »Wieso die Juden?«fragt Riesenfeld zurück.

	Я следую за колонной до церкви Девы Марии. Там стоят два национал-социалиста в мундирах и держат большой плакат: «Приходите к нам, камрады! Адольф Гитлер вам поможет!» Колонна обходит вокруг церкви.
	Ich folge dem Zug bis zur Marienkirche. Dort stehen zwei Nationalsozialisten in Uniform mit einem großen Schild:»Kommt zu uns, Kameraden! Adolf Hitler wird Euch helfen!«Der Zug zieht um die Kirche herum.

XVII

... те, кто считает себя справедливым, особенно безжалостны.

Резким рывком она расстёгивает широкую синюю юбку, которая покачивается вокруг её бедер, юбка падает, и она переступает через неё. На ней нет ничего, кроме туфель и короткой распахнутой белой блузки. Тоненькая и белая, стоит она в ночном сумраке, скорее похожая на мальчика, чем на женщину, волосы её тусклы, и тусклы глаза. — Поди ко мне, — шепчет она. Я окидываю взглядом аллею. Чёрт побери, а вдруг появится Бодендик! Или Вернике, или одна из сестер! И злюсь на себя, что думаю об этом. Изабелла никогда бы не стала думать об этом. Она стоит передо мной, как дух воздуха, обретший тело, но готовый тут же улететь.

Mit einem Ruck reißt sie den blauen weiten Rock auf, der um ihre Hüften schwingt, läßt ihn fallen und steigt heraus. Sie trägt nichts als Schuhe und eine kurze weiße Bluse, die sich öffnet. Schmal und weiß steht sie in der Dunkelheit, mehr Knabe als Frau, mit fahlem Haar und fahlen Augen.»Komm«, flüstert sie. Ich sehe mich um. Verdammt, denke ich, wenn Bodendiek jetzt käme! Oder Wernicke oder eine der Schwestern, und ich ärgere mich, daß ich es denke. Isabelle würde es nie denken. Sie steht vor mir wie ein Luftgeist, der einen Körper angenommen hat, bereit, wegzufliegen.

	Мы идём обратно. Она опирается на меня. — Не покидай меня никогда. — Я тебя никогда не покину. — Никогда, — повторяет она. — Никогда — какое короткое время.
	Wir gehen zurück. Sie lehnt sich an mich.»Du mußt mich nie verlassen.« »Ich werde dich nie verlassen.« »Nie«, sagt sie.»Nie ist so kurz.«

	— Конечно. Где ложь и где правда, знает только Бог. Но если он Бог, то не может существовать ни лжи, ни правды. Тогда все — Бог. Лживым было бы только то, что вне его. Если же существовало бы что-нибудь вне его или противоположное ему, он был бы только ограниченным богом. А ограниченный бог — не Бог. Значит, или всё правда, или Бога нет. Видишь, как просто..
	»Natürlich nicht. Falsch und Richtig weiß nur Gott. Wenn er aber Gott ist, gibt es kein Falsch und Richtig. Alles ist Gott. Falsch wäre es nur, wenn es außer ihm wäre. Wenn aber etwas außer oder gegen ihn sein könnte, wäre er nur ein beschränkter Gott. Und ein beschränkter Gott ist kein Gott. Also ist alles richtig, oder es gibt keinen Gott. So einfach ist das.«
	— Изабелла

XIX

	Исполнение — враг желания.
	— Отто

XX

Судить о том, что такое война, могли бы по-настоящему только мёртвые: только они одни узнали всё до конца.

Перевод

В. Станевич