S.N.U.F.F.

«S.N.U.F.F.» — роман Виктора Пелевина 2011 года, сатирико-философская антиутопия. Имеет подзаголовок «утøпiя».

Цитаты[править]

Примечание: в романе перемежаются главы от лица Дамилолы Карпова (жителя Бизантиума) и Грыма (жителя Уркаины), обозначенные соответственно знаками этих «стран» — BB (левая должна быть зеркальной) и спастикой^[1] (здесь — ‡), в этой статье главы линий повествования от каждого рассказчика слиты (для удобства), но разделены чертой.

Ч. 1. Damsel in distress (Дева в печали)[править]

BB[править]

Бывают занятия, спасительные в минуту душевной невзгоды. Растерянный ум понимает, что и в какой последовательности делать — и обретает на время покой. Таковы, к примеру, раскладывание пасьянса, стрижка бороды с усами и тибетское медитативное вышивание. Сюда же я отношу и почти забытое ныне искусство сочинения книг. — начало романа

Моя попытка увидеть мир глазами юного орка может показаться кое-кому неубедительной — особенно в той части, где я описываю его чувства и мысли. Согласен, стремление цивилизованного человека погрузиться в смутные состояния оркской души выглядит подозрительно и фальшиво. Однако я не пытаюсь нарисовать внутренний портрет орка в его тотальности.
Древний поэт сказал, что любое повествование подобно ткани, растянутой на лезвиях точных прозрений.

Несколько слов о себе. Меня зовут Демьян-Ландульф Дамилола Карпов. У меня нет лишних маниту на генеалогию имени, и я знаю только, что часть этих слов близка к церковноанглийскому, часть к верхнерусскому, а часть уходит корнями в забытые древние языки, на которых в современной Сибири уже давно никто не говорит. Мои друзья называют меня просто Дамилола.
Если говорить о моей культурной и религиознополитической самоидентификации (это, конечно, вещь очень условная — но должны же вы понимать, чей голос доносится до вас сквозь века), я пост-антихристианский мирянин-экзистенциалист, либеративный консервал, влюблённый слуга Маниту и просто свободный неангажированный человек, привыкший обо всём на свете думать своей собственной головой.
Если говорить о моей работе, то я — создатель реальности.
Я отнюдь не сумасшедший, вообразивший себя божеством, равным Маниту. Я, наоборот, трезво оцениваю ту работу, за которую мне так мало платят.
Любая реальность является суммой информационных технологий. Это в равной степени относится к звезде, угаданной мозгом в импульсах глазного нерва, и к оркской революции, о которой сообщает программа новостей. Действие вирусов, поселившихся вдоль нервного тракта, тоже относится к информационным технологиям. Так вот, я — это одновременно глаз, нерв и вирус. А ещё средство доставки глаза к цели и (перехожу на нежный шёпот) две скорострельных пушки по бокам.
Официально моя работа называется «оператор live news». Церковноанглийское «live» здесь честнее было бы заменить на «dead» — если называть вещи своими именами.
Что делать, всякая эпоха придумывает свои эвфемизмы. В древности комнату счастья называли нужником, потом уборной, потом сортиром, туалетом, ванной и ещё как-то — и каждое из этих слов постепенно пропитывалось запахами отхожего места и требовало замены. Вот так же и с принудительным лишением жизни — как его ни окрести, суть происходящего требует частой ротации бирок и ярлыков.

Государство у нас — это просто контора, которая конопатит щели за счёт налогоплательщика. В презиратора не плюёт только ленивый, и с каждым годом всё труднее находить желающих избраться на эту должность — сегодня государственных функционеров приходится даже прятать.
А за горло всех держит Резерв Маниту, ребята из которого не очень любят, чтобы про них долго говорили, и придумали даже специальный закон о hate speech. Под него попадает, если разобраться, практически любое их упоминание. Поэтому CINEWS кладёт на государство, но вряд ли станет бодаться с Резервом. Или с Домом Маниту, который по закону не подконтролен никому, кроме истины (так что не стоит особо интенсивно заниматься её поиском — могут не так понять).

Многие считают что «Sky Pravda» превосход[на] по большинству параметров, особенно в области инфракрасной порносъёмки.

Я <…> выполняю самые сложные и деликатные задания корпорации. Например, начать очередную войну с орками.

Почему их так называют? Дело не в том, что мы относимся к ним с презрением и считаем их расово неполноценными — таких предрассудков в нашем обществе нет. Они такие же люди, как мы. Во всяком случае, физически. Совпадение с древним словом «орк» здесь чисто случайное — хотя, замечу вполголоса, случайностей не бывает.
Дело здесь в их официальном языке, который называется «верхне-среднесибирским». <…>
До распада Америки и Китая никакого верхнесреднесибирского языка вообще не существовало в природе. Его изобрели в разведке наркогосударства Ацтлан — когда стало ясно, что китайские эко-царства, сражающиеся друг с другом за Великой Стеной, не станут вмешиваться в происходящее, если ацтланские нагвали решат закусить Сибирской Республикой. Ацтлан пошёл традиционным путём — решил развалить Сибирь на несколько бантустанов, заставив каждый говорить на собственном наречии.
Это были времена всеобщего упадка и деградации, поэтому верхне-среднесибирский придумывали обкуренные халтурщики-мигранты с берегов Чёрного моря, зарплату которым, как было принято в Ацтлане, выдавали веществами. Они исповедовали культ Второго Машиаха и в память о нём сочинили верхне-среднесибирский на базе украинского с идишизмами, — но зачем-то (возможно, под действием веществ) пристегнули к нему очень сложную грамматику, блуждающий твёрдый знак и семь прошедших времен. А когда придумывали фонетическую систему, добавили «уканье» — видимо, ничего другого в голову не пришло.
Вот так они и укают уже лет триста, если не все пятьсот. Уже давно нет ни Ацтлана, ни Сибирской республики — а язык остался. Говорят в быту по-верхнерусски, а государственный язык всего делопроизводства — верхне-среднесибирский. За этим строго следит их собственный Департамент Культурной Экспансии, да и мы посматриваем. Но следить на самом деле не надо, потому что вся оркская бюрократия с этого языка кормится и горло за него перегрызёт.
Оркский бюрократ сперва десять лет этот язык учит, зато потом он владыка мира. Любую бумагу надо сначала перевести на верхне-среднесибирский, затем заприходовать, получить верхне-среднесибирскую резолюцию от руководства — и только тогда перевести обратно просителям. И если в бумаге хоть одна ошибка, её могут объявить недействительной. Все оркские столоначальства и переводные столы — а их там больше, чем свинарников, — с этого живут и жиреют.
В разговорную речь верхне-среднесибирский почти не проник. Единственное исключение — название их страны. Они называют её Уркаинским Уркаганатом^[2], или Уркаиной, а себя — урками (кажется, это им в спешке переделали из «укров»^[3], хоть есть и другие филологические гипотезы). В бытовой речи слово «урк» непопулярно — оно относится к высокому пафосному стилю и считается старомодно-казённым. Но именно от него и произошло церковноанглийское «Orkland» и «orks».
Урки, особенно городские, которые каждой клеткой впитывают нашу культуру и во всём ориентируются на нас, уже много веков называют себя на церковноанглийский манер орками, как бы преувеличенно «окая». Для них это способ выразить протест против авторитарной деспотии и подчеркнуть свой цивилизационный выбор. Нашу киноиндустрию такое вполне устраивает. Поэтому слово «орк» почти полностью вытеснило термин «урк», и даже наши новостные каналы начинают называть их «урками» лишь тогда, когда сгущаются тучи истории, и мне дают команду на взлёт.

На самом деле над каждой войной работает огромное число людей, но их усилия не видны постороннему взгляду. Войны обычно начинаются, когда оркские власти слишком жестоко (а иначе они не умеют) давят очередной революционный протест. А очередной революционный протест случается, так уж выходит, когда пора снимать новую порцию снафов. Примерно раз в год. Иногда чуть реже. Многие не понимают, каким образом оркские бунты начинаются точно в нужное время. <…>
В оркских деревнях до сих пор приходят в религиозный ужас при виде СВЧ-печек. Им непонятно, как это так — огня нет, гамбургер никто не трогает, а он становится всё горячее и горячее. Делается это просто — надо создать электромагнитное поле, в котором частицы гамбургера придут в бурное движение. Оркские революции готовят точно так же, как гамбургеры, за исключением того, что частицы говна в оркских черепах приводятся в движение не электромагнитным полем, а информационным.
Даже не надо посылать к ним эмиссаров. Довольно, чтобы какая-нибудь глобальная метафора — а у нас все метафоры глобальные — намекнула гордой оркской деревне, что, если в ней проснётся свободолюбие, люди придут на помощь. Тогда свободолюбие гарантировано проснётся в этой деревне просто в видах наживы — потому что центральные власти будут с каждым днём всё больше платить деревенскому старосте, чтобы оно как можно дольше не пробуждалось в полном объёме, но неукротимое восхождение к свободе и счастью будет уже не остановить. Причём мы не потратим на это ни единого маниту — хотя могли бы напечатать для них сколько угодно. Мы просто будем с интересом следить за процессом. А когда он разовьётся до нужного градуса, начнём бомбить. Не деревню, понятно, а кого нам надо для съёмки.
Я не вижу в этом особо предосудительного. Наши информационные каналы не врут. Орками действительно правит редкая сволочь, которая заслуживает бомбёжки в любой момент, и если их режим не является злом в чистом виде, то исключительно по той причине, что сильно разбавлен дегенеративным маразмом.
Да и оправдываться нам не перед кем. Суди нас или нет — но мы, к сожалению, то лучшее, что есть в этом мире. И так считаем не только мы, но и сами орки.

Я был ведомым-оператором, а он — обозревателем-наводчиком.
Сам он предпочитал называть себя философом. Так же его представляли в новостях. Но в платежной ведомости, которую составляют на церковноанглийском, его должность называется однозначно: «crack discourse-monger first grade^[4]». To есть на самом деле он такой же точно военный. Но противоречия тут нет — мы ведь не дети и отлично понимаем, что сила современной философии не в силлогизмах, а в авиационной поддержке. Именно поэтому орки и пугают своих детей словом «дискурсмонгер».

Жизнь слишком коротка, и сладких капель меда на нашем пути не так уж много. Нормальный публичный интеллектуал предпочитает комфортно лгать вдоль силовых линий дискурса, которые начинаются и заканчиваются где-то в верхней полусфере Биг Биза. Иногда он позволяет себе петушиный крик свободного духа в безопасной зоне — обычно на старофранцузском, чтобы никого случайно не задеть. Ну и, понятно, разоблачает репрессивный оркский режим. И всё.
Любое другое поведение экономически плохо мотивировано. На церковноанглийском это называется «smart free speech» — искусство, которым в совершенстве владеют все участники мирового дух-парада. <…>
Вот, кстати — креативный доводчик предполагает, что слово «smart», то есть «хитроумный», образовано от древнего знака доллара (так когда-то назывались маниту) и сокращённого «рынок» — «mart». <…> Но владение smart free speech само по себе — это довольно низкооплачиваемый навык, поскольку предложение значительно превышает спрос.

Итак, всё началось с того, что нам с Бернаром-Анри дали поручение заснять для новостных роликов формальный видеоповод для войны номер 221 — так называемый «casus belly» (экранные словари уверяют, что это церковноанглийское выражение происходит от древней идиомы «надорвать [врагу] животик»). Заснять на самом деле означает «организовать». Мы с Бернаром-Анри понимаем это без слов, поскольку начали вместе уже две войны — номер 220 и номер 218. Девятнадцатую начали наши творческие конкуренты.

То, что попадает в новостные ролики, должно действительно произойти на физическом плане и стать частью Света Вселенной. «Thou shalt keep thy newsreel wholesome», сказал Маниту. Может, он этого и не говорил, но так нам передали.

Когда речь идёт о новостях, мы не можем подделывать изображение событий. Но Маниту, насколько понимают теологи, не станет возражать, если мы чуть-чуть поможем этим событиям произойти. Конечно, самую малость — и эту грань чувствуют только настоящие профессионалы. Такие, как я и Бернар-Анри. Мы не фальсифицируем реальность. Но мы можем сделать ей, так сказать, кесарево сечение, обнажив то, чем она беременна — в удобном месте и в нужное время.

Мы живём в визуальном обществе, и смысловое содержание экранной болтовни обеспечивает лишь пятнадцатую часть её общего эффекта. Остальное — картинка.

При оркском императоре Просре Ликвиде вольных мудрецов упразднили, а все гадатели были подчинены генеральному штабу.

У орков есть два вида элитной гвардии — отряды, которые должны строиться по правую и левую руку от кагана, «правозащитники» и «ганджуберсерки» («лево-защитниками» их не называют, потому что эта сторона считается у орков нечистой).

Когда она называет меня жирным, мне не обидно, я уже привык.
Когда называет слабоумным, я тоже только посмеиваюсь. Но когда она называет меня слабоумным и жирным одновременно, я чувствую обиду. И ничего не могу с этим поделать.
Кроме себя мне винить некого. Я сам выставил ей сучество на максимум — никто меня не заставлял. <…>
У меня на предельных положениях стоят одновременно «сучество», «соблазн» и «духовность».
<…> по своей сексуальной ориентации я стопроцентный глуми. Глумак, глумырь, куклоёб, пупарас — называйте меня как хотите. Если вы пупафоб и у вас есть предрассудки на этот счёт, это ваша проблема, которую вам вряд ли удастся сделать моей. Мы веками боролись за свои права — и добились, что сегодня слово «gloomy» пишется через почётную запятую со словом «gay». Но это политкорректный термин, а сами мы зовём себя пупарасами.
Если вы не в курсе, «пупарас» — это бывший оскорбительный термин для глуми пипл, образованный от древнелатинского «pupa» — «кукла».

Скорее, суррогатами в наши дни являются женщины живые. Особенно после того, как возраст согласия повысили до сорока шести. И резиновыми их тоже вполне уместно называть — из-за имплантов, которые они ставят себе сегодня практически во все места.
С тех пор, как киномафия и пожилые феминистки захватили в нашем старящемся обществе власть, главное, что они делают, это повышают consent age. Сейчас они планируют добраться до сорока восьми. Для геев и лесбиянок возраст согласия пока сорок четыре, потому что у них сильное лобби, и они пробили себе эту поправку через affirmative action, — но им тоже планируют поднять до сорока шести. И если бы не GULAG, <…> возраст согласия подняли бы сразу до шестидесяти.
Наше объединение, по сути — последний якорь, на котором в обществе ещё держатся остатки свободы и здравого смысла. Но про ГУЛАГ я расскажу как-нибудь потом <…>.
Как утверждают циники, возраст согласия повышают пожилые феминистки — в надежде, что кто-то польстится с голодухи на их перезревшие прелести. Чушь, конечно. Борьба за чужое сексуальное бесправие — это экстремальная форма полового самовыражения, примерно такая же, как секс со старой сандалетой или анальный эксгибиционизм. Посмотрите на лица борцов, и всё поймёте. Конечно, жестоко отказывать им в праве на реализацию своих эротических фантазий. Проблема, однако, в том, что эгоистичные действия одного-единственного секс-меньшинства создают проблему для огромной массы людей.

Женщина — это волшебный цветок, при взгляде на который с вами должно случиться умопомешательство, достаточно сильное для того, чтобы подвигнуть вас на тяготы деторождения. — вариант трюизма (ср. с фразой из «Священной книги оборотня»: «выдать сделанную из мяса машину для размножения…»)

Почему так могущественно женское очарование? Почему в юном существе, почти ещё ребёнке, дремлет сила, способная сокрушить царства?
Дело в том, что красота юной девушки — это свернутое будущее, незримо присутствующее в настоящем. Это сообщение о том, что прямо здесь может запросто открыться дверь в далёкое завтра — одна из тех, сквозь которые Маниту ускользает сам от себя в грядущее уже столько миллионов лет.

Но мы живём не в пещере, а в обществе. Поэтому совершенно правы были религиозные моралисты, заставлявшие женщин прикрывать специальной тряпочкой не только спермоприёмник, но и гипнотабло. Ибо главный половой орган женщины — это, конечно, лицо. Не зря ведь чуткие к тихому голосу природы орки так его и называют: «ебальник». Всё это, конечно, самоочевидно — я не стану даже ссылаться на существование такого хрестоматийного жанра храмового порно, как facial. Не говоря уже о косметике.

… настоящая женщина открывает рот лишь для отвода глаз. Мне в этом смысле понравился отрывок из глянцевого мануала к Кае:
«Женщина репродуктивного возраста, поддерживая светскую болтовню на рауте, обычно контролирует процесс общения не по параметру смысла, а по совсем другим индикациям, и, проведя оценку огромного массива входных данных, решает вопрос о биологическом контакте вне всякой связи с ходом и содержанием разговора, что сразу же чувствует собеседник…»
Вот именно. Отсюда и все эти легенды об иррациональности женского сердца — какая, прости Маниту, чушь. Нет ничего рациональнее женского сердца, просто это рациональность высшего порядка — ибо женщина здесь выступает не как дурочка с вечеринки, а как безличный аспект природы и вечности.

Иные утверждают, что сура — это просто усложнённый способ эротического самообмана. Может, и так. Но пусть уж лучше я буду обманывать себя сам, чем позволю это мачехе-природе, лупящей меня по голове своей гормональной дубиной, или лицемерной общественной морали, собирающейся поднять возраст согласия с сорока шести до сорока восьми.

Если говорить просто, духовность спасала наш союз от пресыщения и апатии, знакомой, увы, многим пользователям.
Если ваша сура работает в одном из фабричных режимов, разработанных для мещан и филистеров (что-нибудь типа «уют номер семь», «пуховая горка» или «облако нежности»), утром она принесёт вам в постель кофе с круассаном, улыбнется и спросит:
— Как ты спал, дорогой?
И вы будете смотреть на неё и думать, так ли у неё блестят глаза и правильно ли приделаны ноги. И не сдать ли её на тюнинг, чтобы ей на два размера растянули рот.
А Кая постоянно держала меня на границе нервного срыва — не говоря уже о моих интеллектуальных возможностях. Это надёжно защищало мой эмоциональный центр от пролежней.

— Ты думаешь, — грустно сказала Кая, — что я просто говорящая кукла для мастурбации. И здесь ты прав, жирная свинья. Твоя ошибка в другом. Ты считаешь, что у тебя внутри живёт Маниту. И это делает тебя чем-то качественно отличным от меня.
— А разве нет?
— Нет, — отозвалась Кая, — Ты такая же машинка для онанизма, как я. Только ещё и бесполезная, потому что нет никого, кому ты это делаешь. Понимаешь? Я это делаю тебе, а ты никому. Ты каждый день жужжишь и трясешься совершенно зря.
— Не понял, — сказал я.
Тут засмеялась Кая.
— Да ты ещё и дурачок к тому же. Объясню как-нибудь потом. А сейчас тебе пора убивать людей.
Звучало это достаточно обидно для того, чтобы у меня на скулах напряглись желваки, а в груди проснулся стоицизм. Ничто так не бодрит с утра, как свежая обида.

Кто-то из древних сомелье сравнил Славу с пятном, которое остаётся на стене от долго живших за шкафом тараканов. Очень точное описание — ни прибавить, ни убавить.

Консультант-суролог с тщательнейше ухоженной бородкой и бесконечно нежным взглядом выглядел настоящим вуманайзером, разбившим на своём веку не одно резиновое сердце.

— Люди принимают решения на основе прецедентов и опыта. Человек — это просто инструмент приложения культуры к реальности.

— Общаясь с сурой, вы имеете дело с прошлым человечества.
— А общаясь с человеком?
Суролог пожал плечами.
— То же касается и людей. Разница чисто гигиеническая. Контактируя с человеком, вы роетесь в ментальном перегное, кишащем ядовитыми червями, а сура как бы берёт вас в музей… Её багаж гораздо рафинированнее и полнее — если хотите, это вечная женщина, Ева, архетип…

— Вы спрашиваете, зачем природа изобрела сучество. Но знаете ли вы, что это такое? <…> Сформулировать действительно непросто. В первом приближении можно сказать так: это иррациональное вроде бы поведение женщины, как правило, молодой и красивой — ибо некрасивые суки подвергаются принудительному переформатированию на очень ранней стадии жизни, — которое вызывает в мужчине желание…
— Взять её за уши и долго бить затылком о стену, — перебил я, — Или лучше об пол. Он твёрже.
— Возможно, — улыбнулся консультант. — Согласитесь, что самое главное в таком поведении — его оскорбительная иррациональность. Женщине ничего не стоит вести себя по-человечески там, где она создаёт мужчине максимум неприятных переживаний. Больше того, это чаще всего не требует от неё усилий — наоборот, серьёзные усилия нужно прилагать, чтобы быть сукой… <…> Впрочем, суть проста. Природа выложила для нас цветами дорогу к мигу соития, но сразу вслед за ним цветы вянут и гормонально обусловленные искажения нашего восприятия исчезают. Природа тоже по-своему сука — она крайне экономна и не угощает нас психотропами без крайней нужды. Поэтому немедленно после акта любви мы несколько секунд ясным взглядом видим всё безумие происходящего — и понимаем, что зачем-то ввязались в мутную историю с неясным финалом, обещающую нам много денежных трат и душевных мучений, единственной наградой за которые является вот эта только что кончившаяся судорога, даже не имеющая никакого отношения лично к нам, а связанная исключительно с древним механизмом воспроизводства белковых тел… — ироничный пересказ сути биологии размножения

—… мы использовали некоторые алгоритмы, применявшиеся в последних поколениях боевых противолодочных торпед. Это почти одно и то же, хотя торпед уже несколько веков не делают. Это, как ни странно, оказалось одной из лучших имитационных моделей женского поведения. Знаете, как работает сбитая с цели торпеда? <…> Когда программа преследования цели перестаёт действовать, торпеда ложится на спиральный курс и сканирует пространство до тех пор, пока не обследует определённую площадь. Если цель, удовлетворяющая параметрам поиска, не обнаружена, торпеда ложится на прямой курс, переходит в другую точку и повторяет спиральный поиск, и так — до тех пор, пока хватает энергии. <…> Сура — и, не побоюсь сказать, женщина, — действует точно так же. За исключением того, что пространство, в котором она ложится на спиральный курс при сбое программы, является не физическим, а информационным. <…> Упрощенно говоря, при сбое программы срабатывает оператор «поиск случайной темы». Сура меняет предмет разговора, но только для того, чтобы заново нащупать почву под ногами. С этой целью она перебирает свой мозговой багаж, пока не находит подходящий информационный объект, который может предъявить собеседнику, чтобы, действуя с этой новой точки, постепенно вернуться к базовому алгоритму поиска прецедентов. <…> Если вы собьёте торпеду с курса, она несколько раз хлопнет ресницами, а потом с очаровательной женской непоследовательностью попытается вернуть вас в состояние умственного ступора, где факт её присутствия в вашей жизни опять не сможет получить трезвой оценки. В качестве мозгового парализатора могут использоваться все эмоции тёмного спектра — гнев, волнение, уязвленное самолюбие, сомнение в себе, — ну и, конечно, чувственное желание.
— Как-то уж совсем безрадостно звучит, — пробормотал я.
— Высшая радость, возможно, как раз в том, чтобы сдаться на милость этого потока, — сказал консультант сухо.

… рыбы (боевого пилота среди рыб, хочется мне добавить: карп перемещается на бреющем у дна и поедает все, что попадёт в прицел). <…> сегодня трудно сказать, есть ли у нас наверху национальности или нет.
В прежнем смысле — уж точно нет.
Скорее, есть некоторые профессионально-цеховые сообщества, объединённые дошедшим из древности общим ритуалом. Выбирая себе профессию, вы как бы выбираете и тень осеняющей её национальности, вступая в определённый клуб.
Скажем, «немцы» — это лучшие механики и технологи. Они придумывают и строят дорогущие моторенвагены-говноезды для богатой оркской бюрократии, варят сорок сортов пива, кричат «Хох!» и летают к оркским проституткам в Жёлтую Зону. Там же расположены их сборочные линии. Сур они не любят. У них даже поговорка есть: «резиновая женщина — первый шаг к безалкогольному пиву» (так, кажется, сказал какой-то северный мудрец). Но это вовсе не значит, что они приземлённые тупые мещане. «Немцы» в душе романтики, всегда втайне сохраняют верность идеалам и в конце жизни обожают принимать цианид под Вагнера. Говорят, именно так затопили офшар Еврайха после того, как мировой спрос на моторенвагены упал почти до нуля.
«Японцы» рисуют силуэтное, теневое, занавесочное и прочее 2D-япорно, а так же дерп-хентай — всё то, что формально не попадает под закон о детской порнографии. Они же собирают всякие замысловатые электронные дрочилки и ещё, конечно, сур — спасибо вам, ребята, от всех пупарасов, хотя ваши подлинные братья не мы, а «немцы». У «японцев» такая же суицидально-героическая культура, как у производителей моторенвагенов, только настоянная не на пиве, а на мастурбации. Даже века бессильны что-нибудь с этим сделать, и в этом, пожалуй, есть своя красота. Не зря столько старых снафов посвящено гибели офшара «Ямато».

«Американцы»… Америка, великая Америка, когда-то спасшая мир от Гитлера, Бин Ладена, графа Даку, Мегатрона и профессора Мориарти! «Американцы» снимают снафы. Ещё они делают маниту, по которым мы смотрим снафы. И ещё, конечно, печатают маниту, которыми мы за всё это расплачиваемся. К моей Кае они тоже приложили руку — историки утверждают, что сура произошла от брака японской любовной куклы с американским освободительным беспилотником^[5]. Богатые ребята из верхней полусферы — как ещё про них скажешь. Завистники утверждают, что они втайне поклоняются огромной летучей мыши, которую прячут где-то возле центрального реактора — и в её помёте якобы находят время от времени процессорные чипы новейшей архитектуры^[6]. Но это, конечно, скулит зависть в чистом виде, и транслировать её я не буду.
«Евреи» — это священники, у которых копирайт на Маниту — даже про Маниту Антихриста говорят, что он был евреем из Бронкса. Ещё они снимают снафы вместе с американцами, и даже непонятно, кто в этом деле будет главнее. Нервная ткань мирового мозга, выдумавшего антигравитационный процент и ссудный привод — недаром они первыми получают по башке от всех, кто хочет сделать мир красивым, мускулистым и понятным.

«Англичане» в юности дают лучших протестных панков, а в зрелости — лучших банковских клерков^[7]. Великий народ. Не зря мы и сейчас ведём всё делопроизводство на церковноанглийском. Всё, сделанное ими для цивилизации, невозможно перечислить — без англичан во вселенной не было бы ни политкорректности, ни таблоидов. Это они изобрели лицемерие, первыми объединили мир под его флагом — и до сих пор не дают угаснуть его священному огню.

Но вот что значит быть «русским»?
Никакой специализации, связанной с этим, нет.
Похоже, это так же непонятно сегодня, как семьсот лет назад.
Что это значило тогда, если верить экранным словарям?
Ездить на немецком автомобиле, смотреть азиатское порно, расплачиваться американскими деньгами, верить в еврейского бога, цитировать французских дискурсмонгеров, гордо дистанцироваться от «воров во власти» — и всё время стараться что-нибудь украсть, хотя бы в цифровом виде. Словом, сердце мира и универсальный синтез всех культур.
Наша старинная русская традиция как раз и строилась вокруг того, что не имела ничего своего, кроме языка, на котором происходило осмысление этого «ничего». Чем-то похожим занимались евреи, но они назвали свою пустоту Богом и сумели выгодно продать её народам поглупее. А мы?
Мы пытались продать человечеству отсутствие Бога. С метафизической точки зрения такое гораздо круче, и поначалу даже неплохо получилось — поэтому наши народы когда-то и считались мистическими соперниками. Но если на Боге можно поставить национальный штамп, то как поставить его на том, чего нет? Вот отсюда и древний цивилизационный кризис моих предков, проблемы с самоидентификацией и заниженная самооценка, постоянно приводившая к засилью церковнобюрократического мракобесия и анальной тирании.

Меня в своём ритуальном кабинете ждала сама Алена-Либертина Тхедол бриджит Бардо, которая курирует новостную авиацию CINEWS INC от Дома Маниту. Видимо, старая ведьма вызвала меня потому, что ей не перед кем было разыгрывать свои климакгериальные мелодрамы. Недаром от неё прячутся не только оркские потаскушки в Жёлтой Зоне, но и собственная кошка.
Когда я вошёл в её кабинет, <…> она в чёрной мантии стояла под вытяжкой у настенного алтаря и делала вид, что гадает по внутренностям оркского младенца.
Напугала.
Все знают, что младенец уже лет пять хранится у неё в шкафу в физрастворе, и это просто учебный медицинский препарат из мертворождённого микроцефала. Но старая дура без конца разыгрывает один и тот же спектакль. Видимо, действительно не понимает, что, если б она каждый день потрошила на алтаре оркских младенцев, это всё равно не вызвало бы к ней никакого интереса. Даже если поднять consent age ещё на двадцать лет. К чему, кстати сказать, она вместе с другими феминистками неустанно толкает общество.

‡[править]

В моторенвагене сидел…
Грым не поверил своим глазам.
Там сидел Рван Дюрекс, уркский каган и правитель, великий герой семи войн. Слева от него на заднем сиденье развалился обмазанный сластями мальчонка-любимец. Справа блестела золотыми цепями резиновая женщина — из тех, что делают в Биг Бизе. Женщин каган не любил, о чём знали все. Это был просто символ статуса, толерантности и готовности к межкультурному диалогу.

Грыму почему-то сразу вспомнилась старинная монета с золотым ободком — один ойро из Музея Предков, на котором были отчеканены два сливающихся друг с другом человеческих контура с разведёнными в стороны руками и ногами. В рисунке было столько свободы и гордого достоинства, что делалось ясно — монету чеканили не орки и даже не бизантийцы. Пояснительная табличка гласила: «т. н. «витрувианские мужеложцы», гравюра Леонардо Да Винчи». Несмотря на разоблачительную подпись, монета произвела на Грыма сильное впечатление.

… стали петь оркские народные песни.
Сперва прочувствованно, со слезой исполнили «Из этой жопы хуй уедешь». А когда запели «Ебал я родину такую», взяли такое «ля», что Грыму, пытавшемуся делать уроки на втором этаже, пришлось заткнуть уши затычками из пенопластика.

Через два дня надо было сдавать выпускное сочинение за одиннадцатый класс на тему «Что я знаю об Отчизне и мире», а оно ещё не было готово. Но Грым не особо волновался, поскольку дома имелось бумажное издание «Свободной Энциклопедии», изданной при Просре Ликвиде. Обычно он списывал все сочинения прямо оттуда, для правдоподобия коверкая язык, пропуская мелкие факты и добавляя ошибки. Это сходило с рук, потому что у учителей такой энциклопедии не было — её теперь можно было найти только в Жёлтой Зоне.
Первую часть сочинения он решительно списал из исторического очерка:
«В эпоху Древних Фильмов были две великие страны, Америца и Цхина, которые возвышались над мировым Хаосом и питали друг друга. Когда древность пришла в упадок, Цхина отгородилась от мира Великой Стеной и распалась на отдельные царства, а в Америце начались войны между хиспаниками и афрониггерами, и она разделилась на несколько враждующих территорий.
Самой сильной страной в мире стало наркогосударство Ацтлан, в которое вошёл испаноязычный юг Америцы и бывшее Мексицо. К жившим там людям пришёл Маниту Антихрист, облачившийся в человеческое тело, чтобы дать новый Закон. Антихрист добровольно взял себе это имя и знак спастики, чтобы очистить людские умы. Ибо самое ненавидимое, самое страшное он очистил Своим Светом и объявил, что прошлого больше нет, и голос Маниту отныне станет говорить из самых тёмных углов, дабы люди поняли, что нет места, которое не было бы Домом Маниту. И Ацтлан убил Его, и взял Его кровь на себя.
Ацтлан был мрачной деспотией, где правила жестокая и безнравственная элита. Такими же были Ямато, Бразил, Царство Шэнь, Сибирская Республика и Еврайх — все те страны, которые подняли над поверхностью свои офшары… <…>
Первоначально офшары были свободной от налогов экстерриториальной зоной, где не действовало наземное право. Они появились, когда презиратор Ацтлана Хорхе Кровавый даровал всему миру ацтланское гражданство и обязал всех живущих на земле платить налоги под угрозой ядерного холокостинга. Шары, висящие над землёй на антигравитационном приводе, формально не попадали под этот закон.
Постепенно туда переместилась киноиндустрия, наука и финансы — сбылась наконец давняя мечта банкиров всей Земли об офшорном эмиссионном банке. Офшары стали превращаться в огромные летающие города, где жила элита человечества, не боясь, что туда ворвётся толпа «оккупантов» со своими палатками, громкоговорителями и революционными плакатами. Все технологии социального протеста, известные в прошлом, потеряли свою силу. Когда между наземными странами по неясной причине началась великая война на взаимное уничтожение, офшары не пострадали, потому что были объявлены зоной мира, и атомное оружие против них не применялось…»

Циклопический офшар царства Шэнь, где жило больше ста миллионов человек, выбросило в космос, когда пошёл вразнос неправильно скопированный антигравитационный привод. Это до сих пор считалось самой крупной катастрофой в истории человечества, и Сражающиеся Царства за Великой Стеной окончательно перешли на экологический путь развития во многом под влиянием этой трагедии. <…>
Дальше следовало сказать пару слов про последний мировой офшар — Бизантиум, или Биг Биз. И хоть он висел прямо над головой, именно эта задача оказалась самой сложной.
Было непонятно, каким тоном о нём писать. Та тщательно составленная смесь заискивающей робости и лютой ненависти, из которой состояли оркские новости, не поддавалась имитации. А стоило чуть переборщить с ненавистью (или, наоборот, с уважением), и могли начаться проблемы. <…>
Население Биг Биза — около тридцати миллионов. Политический режим — либеративная демократура в форме манитуальной демархии (или наоборот — что это такое, всё равно никто не понимает). Государственный язык — церковноанглийский, но в ходу также верхнерусский. Политическая система — двухпартийная ритуальная. Фронтмен Резерва Маниту, он же Презиратор и Авгуру Дженерал, выбирается из Рыжих или Белых сроком на шесть лет. По конституционной норме никто не знает его имени и не видит лица; его также запрещено упоминать в новостях.

«Официальная стратегия развития оркской экономики заключается в том, чтобы догнать и перегнать Биг Биз по главным фондовым индексам. В оркской экономической мысли существуют две школы, которые предлагают диаметрально противоположные пути к этой цели.
Первая школа, известная как «бизантизм», считает, что следует перенять фондовые индексы у людей, а затем путём модернизации добиться, чтобы у орков они поднялись выше. Это направление экономической мысли считается классическим.
Вторая школа возникла недавно. Её основал учёный Хазм, который стажировался на Биг Бизе и считался у тамошних экономистов гением-самородком (среди них он был известен под псевдонимом Адам-Смит Вессон Монтстрейтери^[8]). <…>
Многие взгляды Хазма казались современникам революционными, особенно в области политической экономии. Он доказывал, что оркские фондовые индексы в принципе не могут подняться выше бизантийских, поскольку у орков нет фондового рынка. Мало того, фондового рынка давно нет и у бизантийцев — они определяют свои индексы во время торжественного гадания в Доме Маниту, и в наше время это просто один из религиозных ритуалов Верхнего Манитуизма (т. н. Мувизма).
Кроме того, Хазм утверждал, что экономическое соревнование Уркаины с Бизантиумом бессмысленно, так как офшар и нижние территории являются одной культурно-экономической системой, своего рода «метроколонией». Его слова, что истинной столицей Уркаины является Лондон (сектор Биг Виза, где издавна приобретают летаемость богатейшие оркские вертухаи), вызвали всеобщее возмущение. Перед Священной Войной номер 216 (когда носили гвоздику в нагрудном кармане) Хазма повесили на рыночной площади, чтобы ободрить население.
Впоследствии Хазм был реабилитирован. На основе его идей возникло второе направление экономической мысли, «хазмизм», призывающее орков разработать свои собственные фондовые индексы — таким образом, чтобы они сразу были какие надо. Но это учение кажется многим слишком смелым и простым, отчего реальная экономическая стратегия государства основана на своеобразной амальгаме двух подходов».

Это была хулиганская шпаргалка по прошедшим временам верхне-среднесибирского, написанная два или три года назад:
та я iбy — та я iб — та я iбалъ — та я iблъ — та я iбалд — та я iбалданъ — та я маю iбалданд — та я мав iбалданданъ
На обороте, тем же синим школьным почерком, приводились примеры правильного употребления — мнемонические правила писарей и переводчиков, часть которых давно стала народными ругательствами:
iблъ тву бабусю,
iбалд тву прабабусю,
iбалданъ тву прапрабабусю

… в кадре появился относительно молодой Николя-Оливье Лоуренс фон Триер и практически ещё свежая Элизабет-Натали Мадонна де Аушвиц.

Под надписью про духовный надзор сияла золотая спастика^[1] — крест с тремя загнутыми концами и длинной перечёркнутой ножкой. Спастика была анимированной — по её золоту перебегали солнечные искры, а под ногой, уходящей в кудряво нарисованный лесок, танцевали весёлые зверята — скачущие на копытцах свинки, шутливо дерущиеся обезьянки и помахивающие крыльями курочки.
Грым был уверен, что все орки, глядящие в эту минуту на экран, прикидывают вместе с ним, сколько в Департаменте Культурной Экспансии украли на этом заказе. А украли много, потому что сделать такую анимацию, пусть даже и с халтурной закольцовкой через пять секунд, могли только наверху или в Зелёной Зоне. Ну или в крайнем случае в Жёлтой. У всех тамошних расценок было много нулей справа.

… забренчала оркская музыка. Играла мандалайка — трёхструнная мандолина, изобретённая для унификации оркской и бизантийской музыки Просром Солидом.

— Верхние люди обходятся с материей как с женщиной. Они её ублажают и убеждают. Заинтересовывают. А орки пытаются её наебать или отпидарасить. Причём даже этого не умеют — начинают пидарасить, не успев наебать. Или сначала отпидарасят, а потом зачем-то наебывают. Орут на неё, как в тюрьме — изменись, сука! Ща как дам! И всё время бьют по ней воображаемой кувалдой. Как по ним самим с детства били. Поэтому все наши вещи такие страшные и плохо работают. Наших властей давно не боятся ни атомы, ни молекулы… Эх… Да с чего мы вдруг сделаем что-то красивое и полезное, если…
Дядя Жлыг широко повёл рукой, словно приводя в качестве последнего довода панораму окружающего мира. Аргумент был, конечно, железобетонный.
— Наши предки микрочипы делали, — сказал приезжий с юга.
Дядя Жлыг сплюнул.
— Да ты чё, с пальмы упал? Это пропаганда все. У каждой цивилизации есть свой технологический предел. Ты «Дао Песдын» почитай. Какой микрочип можно сделать в уркаганате под шансон? Тут можно качественно производить только один продукт — воцерковленных говнометариев. Ещё можно трупным газом торговать. Или распилить трубу и продать за Великую Стену.
— Какую трубу? — спросил приезжий.
— Легенда такая есть. При первых Просрах одного рыжего вертухая поставили на газ. А он в первый год распилил все старые трубопроводы и продал в царство Шэнь на металл.
— А маниту украл?
— Зачем украл. Пустил себе на бонус. За прибыль по итогам года.
— И что с ним дальше было?
— Известно что. В Лондон улетел. А мы с тех пор продаем газ в баллонах. Хорошо хоть, баллоны пока делаем. А ты говоришь, микрочипы…

Прокуратор со своими дредами и седой бородкой выглядел точь-в-точь как один из тех воинов, которые чуть не прибили Грыма с Хлоей на дороге. Только одет он был иначе — на нём не было чёрных лат, а вместо полевого камуфляжа с листочками и ветками он носил городской, изображающий бетонную стену с засохшими плевками, выбоинами и разными рисунками: пробитым стрелой сердцем, богохульно разогнутой спастикой и сибиризмом «мохнаткя» (над которым, чтобы не оставалось сомнений, было изображено поименованное). На груди у него болталась полугражданская медаль, а в левом ухе висели две серьги — наверно, для лучшего контакта с молодёжью, мрачно заключил Грым.

… иконы с образом Маниту — символическим изображением чёрной дыры с аккреционным нимбом и двумя узкими фонтанами излучаемой в пустоту благодати.

… висящий на стене плакат с наложенными друг на друга профилями Рвана Дюрекса и Рвана Визита над золотым призывом:
ПОРА МАТI ВИЗНАЧДАНД, БРАТХА —
ТУДЕМØ АБО СЮДЕМØ!^[9]
Плакат был редкостью, потому что их напечатали совсем мало — когда собирались устроить выборы между Визитом и тогда ещё молодым Дюрексом. В конце концов передачу власти оформили по-другому: Рван Дюрекс дал прежнему кагану в ухо во время парада, и ему тут же присягнули ганджуберсерки с правозащитниками. Это, конечно, оскорбило оркскую интеллигенцию до глубины души, но Славу в те дни бомбили почти каждый день, бумажный маниту со страшной скоростью дешевел, и с верхними стилистами старались не спорить.
С тех пор прошло много лет, но пожилые орки до сих пор вспоминали о днях, когда демократура казалась совсем близкой. Такой плакат считался легкой фрондой, и его вывешивали на стену только в самых смелых либеративных домах с контактами в Жёлтой Зоне.

Грым соглашался с каждым словом — кажется, даже чуть раньше, чем оно достигало его ушей.

— Один недавно открытие сделал. Уркаина, мол, крытоколония Биг Биза.
— Криптоколония, — неожиданно для себя поправил Грым.
— Во-во, я и говорю. Они, мол, через то нами управляют, что одному дают натыренное спрятать, а другому нет. Тыщи лет не прошло, как допёрло до мужика.

Родня вернулась довольная и растроганная. Многие плакали. Оказывается, когда похоронная процессия проезжала деревню перед кладбищем, ей встретился бизантийский скупщик детей. Это было верной приметой, что в следующей жизни спутник поднимет умершего на офшар.
— В чёрном плаще, с железным чемоданчиком, — умильно рассказывала тетка. — На лице маска марлевая — мол, не могу вашу вонь нюхать. Деревенские перед ним уже дитев своих на столах разложили. И каждый своего писюна норовит на анализ без очереди, чуть не дерутся даже. Он ведь одного купит, ну двух — и прощевайте на год…

— Тебе скоро на войну, прокуратор сказал. Мне сейчас объяснили, что закон новый вышел. Называется «О Защите Защитника».

Военный священник Хмыр вошёл в барак и поднялся на приготовленное для него белое возвышение под транспарантом с красной надписью:
СВЯЩЕНIШЕРЪ ВIЙНА № 221
Вся казарма затихла — до того впечатляюще выглядело духовное лицо. Дело было даже не в парчовых ризах и спастике с тремя перекладинами, которая указывала на чин вертухая.
Серо-седые волосы священника были зачесаны в особую причёску — так называемую «челку мудрости». Она полностью закрывала лицо и переходила в бороду. Напротив рта, носа и глаз на волосах были пятна от слез, соплей и еды, и это превращало челку мудрости в маску, выражавшую какое-то возвышенно-спокойное, совсем не оркское состояние духа. И хоть Грым знал, что за этой потусторонней личиной с жёлтыми глазницами скрывается обычная оркская морда с медным кольцом в носу, он всё равно испытал уважительный трепет.

Священник долго говорил про Уркаганатум Просрум, который возрождается из пепла веков, про Уркаину на страже Духа и Воли, про сакральную жертвенность уркского воина, спасающего мир от самоуничтожения, про общество дрессированных пидарасов, в очередной раз навязывающее уркам войну — всё как обычно. Когда он напомнил, что урки созданы Маниту не для мещанского прозябания, а для славы сражений и восторга молитв, Грым подавил первый зевок. Когда он забубнил об истинной вере («у них, ребятки, манитуизм только по названию, выхолощенный от самой своей сути, а у нас с вами — изначальный лазоревый…»), Грым стал клевать носом. А когда он принялся читать часовое «Слово о Слове», Грым вообще уснул.
Он был такой не один. «Слово о Слове» все слышали много раз, начиная с дошкольных лет. Многие помнили его наизусть — и ничего не могли поделать с сонным рефлексом.

Пятьдесят шесть. О мухах.
Разве могу осуждать мух за то, что ебутся? Однако когда на моей голове, злит. Так же и пидарасы. Когда в тихом уединении делают то, к чему лежат их души, кто возразит? Но они устраивают факельные шествия и приковывают себя к фонарям на набережной, дудят в дудки, бьют в барабаны и кричат, чтобы все знали про их нрав — что-де лупятся в очко и долбятся в жопу. Истинно, они хуже мух, ибо мухи только изредка согрешают на моей голове, пидарасы же изо дня в день пытаются совокупиться в самом её центре. Мухи по недомыслию, пидарасы же хладнокровно и сознательно.
И через то постигаю, что пялить они хотят не друг друга, а всех, причём насильно, и взаимный содомус для них только предлог и повод. — Дао Песдын

Начинающие пилоты каждый день зависали здесь, чтобы снять для новостей говнопанораму со свиньями. Лётчики любили это место, потому что за забором было сразу несколько свинарен и развороченная братская могила времён Просра Солида, так что свиньи часто попадали в кадр вместе с человеческими черепами. <…>
А дальше, сколько хватало взгляда, лепились неказистые бетонные норы оркских жилищ.
Кое-где видны были приятно оживляющие пейзаж пятнышки зелени — Партизанские Сады, аллеи парков, заросли конопли и шалфея в усадьбах богатых ганджуберсерков. Задерживали на себе взгляд лазоревые купола Матриархии, похожие, если верить официозной поэзии, на груди Маниту. Но в целом оркская столица сливалась в бесконечное жёлто-коричневое болото с чёрными проплешинами пустырей на месте недавних пожаров и бомбёжек. — панорама Слава, столицы орков

Со всех сторон на него косились вывески крытых лавок. Весёлые намалёванные морды, которые, по мысли хозяев, должны были зародить в прохожем душевный подъём и желание купить солёный арбуз или пряник, вызывали лишь мучительный страх перед жизнью — и стыд за то, что жизнь вызывает такой страх.

Над площадью тускло жёлтели крылатые крокодилы на крыше Музея Предков — оркский золотой запас (говорили, что они на самом деле просто позолоченные, а золото украли ещё до Просров).

Грым не то чтобы думал всё это — он, скорее, понимал, что орк должен так думать (вернее, если совсем уж точно — должен понимать, что должен так думать), но эти долженствования возникали на периферии ума и уходили в небытие, не затронув его существа. То же самое, он был уверен, происходило на площади и со всеми остальными.

Из палатки вышел первый богатырь. Грым узнал его. Это был знаменитый мастер боя молотом — Хрюл с Резиновых Гор (так в древности называли большие свалки старых покрышек — они сгнили много веков назад, а название осталось).

Боевая ладья уркагана была замысловатым сооружением из дерева на прочной раме из дерипасия…

Семьдесят один. Тайна власти.
Древние понимали это, нынешние нет.
Поистине, искусство властителя сводится лишь к тому, чтобы как можно дольше делать вид, будто управляешь несущим тебя смерчем, презрительной улыбкой отвечая на укоры подданных, что смерч несётся не туда.
То же относится и ко многому иному. — Дао Песдын

Тут с Грымом стало твориться странное.
Он словно раздвоился — как будто в его голову воткнули антенну, улавливающую чувства огромной оркской толпы. Ему волей-неволей приходилось переживать их, и страшнее всего было то, что он не всегда понимал, где толпа, а где он. Орки ворвались в его мозг точно так же, как на цирковую равнину, а сам он спрятался в крохотном уголке своего сознания.

Среди кокосовых пальм на вершине холма высился стальной флагшток. Сейчас на нём развевалось синее знамя Бизантиума с двойной зеркальной «В», похожей на два состыкованных глобуса — в полном соответствии с официальной концепцией «two cultures — one world». <…>
Грым чувствовал, что его раздвоение продолжается. Он не испытывал по поводу происходящего ничего, кроме страха, и, тем не менее, у него свело горло, а на глаза выступили слёзы восторга — словно отчизна принудительно надавила на требуемые железы, засунув костлявую руку прямо ему в череп.

Приблизившись к Кургану Предков, ладья начала плавно тормозить и остановилась под сенью первых пальм — так, что недозрелые кокосы оказались над палубой. Ничьей жизни они не угрожали, но это тоже был плохой знак, во всяком случае, для знакомых с историей: Просра Солида вспомнили все.

Грым помчался к ладье кагана.
Рвана Дюрекса на мостике уже не было. По оркскому обычаю он спустился в трюм, где вождю во время битвы полагалось пить волю и петь доблестные песни — чтобы духи древних героев спустились с полян Алкаллы помочь сражающимся. В Алкаллу никто из оркской верхушки не верил — зато многие верили в конспирологию и старались держаться подальше от кокосовых пальм.

Эльфы и гномы были знакомы оркам не первый век — и бой с их отрядами шёл по давно усвоенным принципам. Против эльфов работали пращники и метатели копий, прячущиеся от стрел за осадными щитами, а гномов закидывали из лёгких катапульт заранее заготовленными дохлыми кротами. Предполагалось, что прямое попадание сразу отключает гнома, поскольку их программные алгоритмы считают крота дурным знаком и крайней скверной.

Девяносто два. О женском сердце
Из пизды кверху поднимается сок, а через глаза залетает мирская тщета и движется вниз. Встречаются в середине груди, вскипают и соединяются в чёрную субстанцию, которая есть корень женского естества. От него в мире вся злоба и сучество, боль сердца, мракодушие и тоска. И не избыть того никак, ибо женщина влечёт к себе через неправду, а если рассеять обман, то сразу видно, что она и вовсе не нужна, а без неё намного лучше. Этой ясности ей не пережить, и узреть истину мужчине не даст, поскольку охотиться сама не может. Потому всё время врёт и сучествует, и сама понимает, как завралась, но сделать ничего не в силах, и в глазах у неё тоска и страх. А если припереть к стене и долго бить по морде, то сознается во всём, но скажет, что без той хитрости иссякнет жизнь.
Истинно так. Потому мудрые говорят, что жизнь есть надувательство и чёрный обман.
Под текстом было приписано от руки — видимо, для воинского гадания:
Если завтра в бой, знай, что сердце пидараса подобно женскому. — Дао Песдын

«Что это за «умная бомба»? — думал Грым, глядя на перекошенные галдящие лица. — Если она такая умная, чего ж она тогда падает и взрывается? Похоже, кто-то её всё-таки кинул. Так же, как и нас… Сказали — ты, мол, самая умная, лети, всё будет хорошо… Радуйся, мол, солнцу и ветру… А она и поверила…»

Ясно было одно. После смерти Дюрекса власть у орков поменялась. Произошло это, как всегда, быстро и мутно.
Новая реальность заявляла о себе висящим на стене Музея Предков портретом полноватого молодого человека с чёрным завитком на лысом лбу и глазами-присосками. Над его широким лицом, пропитанным подлостью, как котлета салом, пылали золотые слова:
У ЧØМУ СIЛЛА, БРАТХА?
Это был новый уркаган по имени Рван Контекс^[10], а надпись наверняка придумали люди или просто взяли её из древних фильмов.

… при Рване Дюрексе молодой Контекс был начальником складских амбаров, где проявил большой организационный талант, и воровал по совести — только на жизнь.

— В древние времена, — сказал он, — люди верили, что экран информационного терминала светится из-за сошествия особого духа. Духа звали «Manitou». Поэтому экран называли «monitor», «осененный Маниту». А деньги по-церковноанглийски — «money», так было изначально. Прописи Маниту объясняют так…
Дискурсмонгер прикрыл глаза и несколько секунд вспоминал.
— «Маниту Антихрист сказал — те, кто приходил до меня, возвещали: отдай Богу Богово и кесарю кесарево. Но я говорю вам: все есть Маниту — и Бог, и кесарь, и то, что принадлежит им или вам. А раз Маниту во всём, то пусть три самых важных вещи носят его имя. Земной образ Великого Духа, панель личной информации и универсальная мера ценности…» Священники говорят, одно из доказательств бытия Маниту в том, что эти слова сами сложились в языке похожими друг на друга…

— Если говорить грубо и упрощённо, новости показывают то, что на самом деле. Кино показывает то, чего на самом деле нет. Вместе они много раз приводили мир к войнам. <…> Потому что маги древности управляли реальностью, манипулируя этими искусствами. Они часто смешивали их или вообще меняли местами, выдавая кино за новости, а новости за кино. Так можно делать, поскольку чудо удалённой головы действует при этом совершенно одинаково. <…>
Люди в древности много работали, и у них было только несколько часов в неделю, чтобы расслабиться перед экраном. Кино служило для них энциклопедией жизни. Люди брали из кино все свои знания. Часто это был их главный источник информации о мире. Поэтому, если в кино какой-то народ постоянно изображали сборищем убийц и выродков, это на самом деле были новости. Но их выдавали за кино. <…> Мастерство древних магов было ужасающим. Особенно в том, что касалось новостей. У этого была причина — мир был разделён на кланы, и каждый клан с помощью своих магов пытался создать особую версию реальности.
— А почему никто не показывал правду? Что, все древние маги были такими подлыми и злыми?
— Тут дело не в этом, — сказал человек. — Они могли быть хорошими и добрыми. Но они с самого детства находились в реальности, придуманной магами их клана. А человек, даже если он информационный маг, борётся в первую очередь за личное выживание. Как ты считаешь, кто имел больше шансов выжить — тот, кто укреплял традиционную версию реальности, или тот, кто менял её? Пусть совсем чуть-чуть?
— Наверно, тот, кто укреплял, — сказал Грым.
— Конечно, — скривился дискурсмонгер. — Маги только думали, что могут контролировать информационную среду, но на самом деле всё происходило по таким же биологическим законам, по которым рыбы в океане выбирают, куда им плыть. Это не люди выстраивали картину мира, а картина мира выстраивала себя через них. Бесполезно было искать виноватых.
— Почему начинались войны? — спросил Грым.
— Они начинались, когда маги какого-нибудь клана объявляли чужую реальность злодейской. Они показывали сами себе кино про других, потом делали вид, что это были новости, доводили себя до возбуждения и начинали этих других бомбить.
— А новостям верили?
— Вера тут ни при чём. Картина, которую создавали маги, становилась правдой не потому, что в неё верили, а потому, что думать по-другому было небезопасно. Люди искали в информации не истины, а крыши над головой. Надёжней всего было примкнуть к самому сильному племени, научившись видеть то же, что его колдуны. Так было просто спокойней. Даже если человек номинально жил под властью другого клана. <…>
Сила всегда в силе. И ни в чём другом. В Древних Фильмах говорили: «сила там, где правда». Так и есть, они всегда рядом. Но не потому, что сила приходит туда, где правда. Это правда приползает туда, где сила. Когда люди пытаются понять, где правда, они в действительности тихонько прикидывают, где теперь сила. А когда уходит сила, все дружно замечают — ушла правда. Человек чует это не умом, а сердцем. А сердце хочет главным образом выжить.
— Как правда может уйти? — спросил Грым. — Дважды два четыре. Это всегда так, неважно, есть сила или нет.
— Дважды два — четыре только по той причине, что тебя в детстве долго пороли, — сказал дискурсмонгер. — И ещё потому, что четыре временно называется «четыре», а не «пять». Когда добивали последних неандертальцев, никакой правды за ними не осталось, хоть до этого она была с ними миллион лет. Правда там, где жизнь. А где нет жизни, нет ни правды, ни лжи. <…> Промывать мозги никому не надо — они у цивилизованного человека всегда чистые, как театральный унитаз.

— Появилась другая проблема. Когда они смотрели кино, им всё сложнее становилось «suspend belief» — «отбросить уверенность». Они даже на время не могли забыть, что все фильмы на самом деле рассказывают одну и ту же историю — как шайка жуликов пытается превратить ссуженные ростовщиками триста миллионов в один миллиард, окуная деньги в сознание зрителей^[11]. Эта суть проступала сквозь все костюмы и сюжеты, сквозь все психологические и технические ухищрения магов древности и все спонсируемые ими критические отзывы, и в конце концов полностью вытеснила все иные смыслы. Но это случилось не потому, что изменились фильмы. Изменилась жизнь. Главный персонаж кино — одинокий герой, пересекающий экран в погоне за мешком маниту, — перестал выражать мечту зрителя, ибо такая мечта сделалась недостижимой. Он стал просто карикатурой на своих создателей. Кино всё ещё приносило деньги, но перестало влиять на сердца и души. Так же, как и новости. <…> Кино и новости скрепляли человечество. Когда они пришли в упадок, маги мелких кланов ликовали. Они думали, что смогут творить реальность сами. Но вскоре в мире обнаружилось несколько несовместимых версий этой реальности — у Ацтлана, Халифата, Сражающихся Царств, Еврайха, Сибири и других. У каждого клана теперь были свои новости, больше похожие на кино, и все снимали кино, больше похожее на новости. Ни одна из реальностей больше не являлась общей для всех. Добро и зло стали меняться местами от щелчка пальцев и дуновения ветра. И великую войну на уничтожение уже нельзя было остановить…<…>
Но люди хорошо запомнили, что войны начинаются, когда кино и новости меняются местами. И уцелевшие решили объединить их в одно целое, чтобы подмены не происходило больше никогда. Люди решили создать «киновости» — универсальную действительность, которая единой жилой пройдёт сквозь реальность и фантазию, искусство и информацию. Эта новая действительность должна была стать прочной и постоянной. Настоящей, как жизнь, и настолько однозначной, чтобы никто не смог перевернуть её с ног на голову. В ней должны были слиться две главные энергии человеческого бытия — любовь и смерть, представленные как они есть на самом деле. Так появились снафы — и началась постинформационная эра, в которую мы живём.

— А на чьей стороне воевали орки в той большой войне?
— Орков придумали потом.
— Не завирайся, — нахмурилась Хлоя. — Как можно придумать целый народ? Древнейший народ?
— Придумали не ваши тела, — ответил дискурсмонгер, — а вашу культуру и историю. В том числе и ваше представление о том, что вы древнейший народ^[3].

Ч. 2. Ashes of the gloomy (Пепел пупарасов)[править]

BB[править]

… к сорока пяти годам лесбиянка превращается в секс-вампира — налитого холодной рыбьей кровью охотника за чужой жизненной силой. Но я бы не рискнул повторить такие слова публично — тут недалеко и до цинизма.

Конечно, я знал, что единственная цель её усилий — вызвать во мне муки ревности. Обижаться на неё было так же глупо, как на чайник или рисоварку. Но она настолько изощрённо вгрызалась своими белыми зубками в моё сердце, что каждый раз я начисто про это забывал.
Однажды утром я проснулся от её пристального взгляда. Такое у нас бывает часто. Но обычно она смотрит на меня с таким выражением, словно я больной проказой янычар, который выкрал её из консерватории, где она училась играть на арфе, и бросил в совмещённый со свинарником гарем, где теперь пройдёт цвет её юности. Это меня ужасно возбуждает, но я никогда ей не говорю. Как только она поймёт, до чего мне это нравится, она сразу лишит меня моей маленькой радости, и ничего нельзя будет поделать: её вынудит то же беспредельное сучество, которое и провоцирует этот утренний взгляд.
Но в этот раз она смотрела на меня совсем иначе — с какой-то сломленной покорностью и, я бы даже сказал, мольбой — словно она смирилась со свиным гаремом и решила бороться за более выгодные условия продажи рабочей силы.

Я уже знал, как можно обмануть эту обнаглевшую дочь рисоварки.

Дело было не в физическом удовольствии, конечно — оно сводится к механическим спазмам, к простому чихательному рефлексу, перенесённому в другие зоны тела, и повышенный интерес к этому зыбкому переживанию уместен только в раннем пубертатном возрасте. Если разобраться, никакого удовольствия в так называемом «физическом наслаждении» на самом деле нет, его подрисовывает задним числом наша память, состоящая на службе у инстинкта размножения (так что называть её «нашей памятью» — большая наивность).
Дело было совсем в другом. В том, что Кая дала мне пережить, присутствовала незнакомая мне прежде высота внутреннего взлёта. В это пространство, как мне кажется, редко поднимается человек, иначе оно обязательно было бы отражено в стихах и песнях. А может, люди всю свою историю пытаются отразить в искусстве именно его, и каждый раз убеждаются в неразрешимости такой задачи. Возможно, чего-то подобного достигали мистики древних времён — и думали, что приблизились к чертогу самого Маниту. <…>
Человеческое тело, занятое поиском наслаждения, подобно таким качелям. Мы думаем, что достигаем высшей доступной радости, когда чувствуем содрогание качелей от удара об ограничивающую доску. Так оно и есть — в искривлённом тюремном смысле.
Со мной же случилось следующее — чья-то уверенная рука качнула лодку с такой силой, что она сбила эту доску, взмыла выше, ещё выше, а потом вообще описала полный круг, — и, вместо привычного отката назад после нескольких шажков в сторону недостижимого счастья, я помчался прямо за ним, круг за кругом, больше не давая ему никуда уйти.
И дело было не в том, что мне удалось поймать солнечный зайчик или действительно прописаться внутри миража. Нет, лживая фальшь всех приманок, намалеванных для нас природой, никогда не была видна так отчётливо, как в эти секунды. Но из запрещённого пространства, куда, сломав все загородки, взлетели мои качели, вдруг открылся такой странный и такой новый вид на мир и на меня самого…
Совсем другая перспектива.
Как будто с высоты я увидел зубчатую ограду оркского парка, а за ней — свободную территорию, куда не ведёт ни одна из тропинок, известных внизу, и куда уже много столетий не ступала человеческая нога. И я понял, что в истинной реальности нет ни счастья, за которым мы мучительно гонимся всю жизнь, ни горя, а лишь эта высшая точка, где нет ни вопросов, ни сомнений — и где не смеет находиться человек, потому что именно отсюда Маниту изгнал его за грехи.
— Почему ты опять плачешь? — спросила Кая.
В полутьме спальни её лицо казалось нарисованным тушью на шёлке.
— Не знаю, как теперь жить.
— Не бойся, — сказала Кая, — мы обо всём договоримся.
Женщины, в том числе и резиновые, все понимают по-своему. И бесполезно им объяснять, что имелось в виду совсем другое, высокое. Особенно когда имелось в виду именно то, что они подумали.

Да, она могла быть умна и проницательна, она могла поражать интеллектом, она могла быть хитрее и даже мудрее меня — но сколько бы я ни вглядывался в этот совершенный симулякр души, сколько бы ни находил в нём чудесных смыслов, сколько бы ни обманывался красотой распускающихся на нём цветков, его корнем всё равно оставалось беспредельное сучество. Всегда и во всём.
Одну секунду я был близок к тому, чтобы упасть на колени и прошептать:
— Милая, ну зачем? Зачем тебе с такой беспощадностью отрабатывать эту идиотскую, насильно вбитую в тебя природой и обществом программу, чтобы заставить меня страдать всё сильнее и сильнее? Что ты пытаешься спрятать за волнами ужаса и боли, которые поднимаешь в моей душе? Свою пустоту? Своё небытие? Я знаю о них и ничего не имею против. Почему ты не можешь просто дарить мне радость и спокойно жить — или притворяться, что живёшь, — рядом? Зачем тебе постоянно раздувать сжигающее меня страдание?
Но я был уже достаточно знаком с правилами этой отвратительной игры, чтобы понимать — женщине такого не говорят.

В Биг Бизе люди нетрадиционной ориентации объединены в движение, называющееся «GULAG».
Здесь каждая буква имеет смысл: это аббревиатура церковноанглийских слов «Gay», «Lesbian», «Animalist» (в древности так называли борцов за права животных, но у политкорректности свои причуды) и «Gloomy» (а это мы, пупарасы).
Всех остальных нетрадиционалистов поместили под литеру «U», что означает «Unspecified», «Unclassified» или «Undesignated»^[12] — как вам больше нравится. Это так называемые «тихари» (не смешивать с оркской полицией мысли <…>). За буквой «U» прячутся всяческие копрофаги и фетишисты, которые даже в наше либеральнейшее время не решаются полностью вылезти из своих перепачканных какашками клозетов. Поэтому для них изобрели специальный недекларированный статус, позволяющий им участвовать в групповом социальном творчестве, не рекламируя своих маленьких чудачеств.
Несколько нелогичный порядок букв в слове «GULAG» вовсе не означает, что мы считаем, будто тихарь важнее пупараса. Дело в том, что это звучное красивое слово <…> мы заимствовали его у древней цивилизации…

Культ вымерших коренных народов — обычная мода техногенных обществ.

Мне вообще не особо понятно, что это сегодня значит — «меньшинство», «большинство». <…> если в оркском амбаре десять овец и два волка, где здесь большинство и где меньшинство? А как быть с сорока зэками и тремя пулемётчиками? Однако это скользкая и политически заряженная тема…

… этот Трыг слишком уж совпадал с повесткой дня наших СМИ, ибо все его записи касались или радостей девиантного секса, или зверств тирании, или радостей девиантного секса под гнетом тирании и вопреки ему.

… усталый немолодой человек в чёрном кавалерийском плаще — это Давид-Голиаф Арафат Цукербергер.

И юность в своём чистом виде (если допустить, что такое бывает) встречается лишь как вспышка отраженного света в сердце того, кто утратил её навсегда. А у тех, кто действительно юн, на уме лишь тягучие повседневные заботы, мелкая зависть, похоть да тщета.

… лондонский ресторан «VERTU HIGH».
«Вертухаями» называют высший слой оркской элиты — глобальных урков, которые заправляют в Оркланде. А само выражение «глобальный урк» происходит от верхне-среднесибирского «Глøбусъ Уркаїнi», как они официально именуют наш офшар — намекая своему народцу, что мы всего лишь одна из жемчужин в короне уркаганата.
Глобальные урки, естественно, живут не внизу, а среди нас. Этот ресторан — одно из мест, где они собираются. Туда может прийти кто угодно, но для большинства это безумно дорого, а для тех, кто может себе позволить — безумно пошло. Таким образом глобальным уркам удаётся поддерживать чистоту рядов и на Биг Бизе. Сам я не пошёл бы в такое заведение ни за какие коврижки — не из бережливости, а потому, что не люблю сидеть в одном зале с господами, которых привык видеть через прицел.

Они думают, у них всё плохо, потому что у власти Рван Контекс. Эх, бедняги вы, бедняги. Совсем наоборот — это Рван Контекс у власти, потому что у вас всё плохо. А плохо потому, что так было вчера и позавчера, а после понедельника и вторника всегда бывает среда той же недели. Ну ликвидируете вы своего уркагана (вместе с остатками сытой жизни, ибо революции стоят дорого), и что? Не нравится слово «Контекс», так будет у вас какой-нибудь другой Дран Латекс. Какая разница? Вы-то будете те же самые…

— Монголы, захватившие Евразию в доисторические времена, посылали к коренному населению сборщиков подати без всяких напоминаний. К этому, по сути, сводилось всё государственное управление. Постепенно монголы стали назначать вертухаями местных выдвиженцев. Те лучше знали родной обычай, были в курсе, у кого что припрятано — и совершенно не уступали монголам в бесчеловечности.

Он переключил канал и попал на телевидение Славы.
Передавали «Песни Древнего Детства» — концерт хора оркских военных сирот при Жёлтой Зоне:
— Папа воюет на фронте. Мама ебётся в тылу.
Всё было видно, всё было слышно через большую дыру…
Сложно было понять, о чём поют эти трогательные полупрозрачные существа — то ли о дырах в стене, столь характерных для оркского быта, то ли о своём грозном пренатальном опыте.

Первую половину жизни глобальные урки борются друг с другом за право уехать из Уркаины в Лондон, а вторую половину — сидят в Лондоне и смотрят телевидение Уркаины.

Что делать, свобода как солнце — привыкать к ней надо с детства. Потом уже трудно.

… Кая часто говорила, что мы, люди — просто клубки червивых и плохо написанных программ.

«Смотрящий по Шансону сказал — кто слышал пидорскую музыку два раза, уже пидарас. Таких называют «законтаченный по воздуху». Потому мужи древности протыкали себе ушные перепонки гвоздями и изъяснялись друг с другом на языке жестов…» — Дао Песдын

— Не могу понять… Хлоя вторые сутки смотрит по маниту этот дерпантин, ей кто-то из друзей дал. <…> На экране стол, за ним мужики и бабы. Обычные люди. Пара полицейских, священник. Молча смотрят в камеру. И время от времени строят такие рожи, как будто перед ними котенка убивают, а они ничего сделать не могут. А Хлоя на всё это пялится. И я вижу, ей скучно — а она делает вид, что нет… И не только вид… У вас правда порнография такая? <…>
— Деривативное порно. Чтобы не говорить «легальная детская порнография».
— Детская? Но там же одни пенсионеры, за этим столом!
— Дерп — это не сам запрещённый продукт, а его легальный дериватив. Дело не в пенсионерах, которые сидят за столом. Дело в том, на что эти пенсионеры смотрят. <…> Раньше на Биг Бизе действительно существовала порноинудстрия с участием детей. С ней боролись. Когда находили очередной материал с участием малолеток, перед уничтожением его обязана была просмотреть специальная комиссия. Легенда гласит, что на маниту, которым пользовалась комиссия, имелась маленькая камера, как часто делали в те дни. И она снимала лица членов комиссии во время просмотра конфискованных видеозаписей. Съёмки стали ходить по рукам, потому что это возбуждало визуально пресыщенных людей даже сильнее, чем настоящая детская порнография…
— То есть эти хмурые хари на экране смотрят детскую порнографию?
— Уже давно нет, — сказала Кая. — Сегодня в дерпах заняты специальные актёры, которые много лет занимались по системе Станиславского. Во время съёмок они всего лишь воображают, что видят детскую порнографию. Это оговорено в дисклеймере. Но на чёрном рынке можно купить дерпантин, где актёры смотрят самое настоящее детское порно — такое, где моделям меньше сорока шести лет. Ты не отличишь. Тот же стол со скатертью, графины с водой, таблички. Такие же мужики и тетки, так же хмурятся и плюются. Но ценитель сразу всё понимает, с пятой секунды. Хранить такие ролики, конечно, стыдно. Но закона это не нарушает. А за детское порно — полжизни в Тюрьме.
— И что, кому-то это правда нравится?
— А ты думал, — не выдержал я. — Некоторые всю жизнь на дерпантин и дрочат. Если на суру денег нет. Кому за детское порно сидеть охота? Сходил бы в суд, послушал. «Мужской модели только сорок два года, и съёмка рядом с обнажённой женщиной могла нанести ему неизлечимую психическую травму…» А пролезать через кровавые гениталии в возрасте ноль лет, это ему травму не нанесло? Давайте тогда Маниту посадим лет на двадцать…

— Кстати сказать, по вашим пословицам до сих пор исторические открытия делают.
— Как это? — удивился Грым.
— Ну… Например, была такая сибирская поговорка: «Сын да дочь Дарт Вейдера сгубили». Из неё можно заключить, что в те времена, когда Уркаина называлась Сибирской Республикой, предки нынешних орков имели доступ к Древним Фильмам. <…> у орков что ни пословица, то повод для дуэли.
— Например, «поссать не пёрнуть — как чай без цзампы». Историки делают вывод, что когда-то у орков был более высокий уровень жизни, чем сегодня. И контакты с Тибетским Нагорьем, благодаря которым они получали ячменную муку.

Философский зомби — вовсе не мертвец, поднятый из могилы чтением «Критики Чистого Разума»… <…>
В общем, подобная болтовня никуда не вела. Поэтому, наверно, не было особой беды, что по причинам религиозного характера все эти споры были вскоре запрещены, а философы расстреляны.

— Привязанность вызывают не сами предметы и события внешнего мира, а именно эти внутренние химические инъекции эйфории и страдания, которые ты делаешь себе по их поводу. Почему так фальшивы все протесты против засилья так называемого «потребления»? Потому что вы потребляете не товары и продукты, а положительные и отрицательные привязанности мозга к собственным химикатам, и ваши слепые души всегда упёрты в один и тот же внутренний прокладочный механизм, который может быть пристёгнут к какой угодно внешней проекции — от Маниту до квасолы…
С некоторым усилием я вспомнил, что «квасола» — это оркский национальный напиток.
— Ты конченный наркоман, Дамилола, — продолжала она, — и весь мир для тебя — это просто набор поводов, который позволяет твоему мозгу ширнуться или сделать себе клизму. Клизма каждый раз делает тебя несчастным. Но уколы не делают тебя счастливым, а лишь гонят за новой дозой. С наркотиками всегда так. Вся твоя жизнь секунда за секундой — это постоянный поиск повода уколоться. Но в тебе нет никого, кто мог бы воспротивиться этому, ибо твоя так называемая «личность» появляется только потом — как размытое и смазанное эхо этих электрохимических молний, усредненный магнитный ореол над бессознательным и неуправляемым процессом… <…>
— Тебе сложно будет поверить, детка, но человек — это нечто большее, чем наркоман, отбывающий срок у себя внутри. У человека есть… Не знаю, идеал, мечта. Свет, к которому он идёт всю жизнь. А у тебя ничего подобного нет.
Кая добродушно засмеялась. <…>
— Мой маршрут нарисован внутри меня программно, — сказала она, — а твой маршрут нарисован внутри тебя химически. И когда тебе кажется, что ты идёшь к свету и счастью, ты просто идёшь к своему внутреннему дрессировщику за очередным куском сахара. Причём нельзя даже сказать, что это идёшь ты. Просто химический компьютер выполняет оператор «take sugar», чтобы перейти к оператору «rejoice 5 seconds». А потом опять будет оператор «suffer», его никто никогда не отменял и не отменит. Никакого «тебя» во всём этом нет.

— Реакции, в результате которых возникает то, что ты переживаешь как «себя», происходят до того, как осознаются. Ими управляют те же физические законы, по которым трансформируется вся Вселенная. Где же здесь тот, кто в состоянии что-то решать и делать? Разве эхо может управлять породившим его криком? В тебе нет никого, кто привязан.
— А что тогда есть?
— Есть только постоянно повторяющийся акт прилипания мухи к мёду. Но этот мед существует только как возбуждение в мухе, а муха существует только как реакция на мёд. И в этом единственное содержание всей твоей бесконечно богатой внутренней жизни… <…> Если ты когда-нибудь сможешь разогнать свой вялый ум настолько, чтобы увидеть себя как есть, ты поймёшь главное. Твои мысли, желания и импульсы, заставляющие тебя действовать — на самом деле вовсе не твои. Они приходят к тебе из совершенно неясного пространства, как бы ниоткуда. Ты никогда не знаешь, чего тебе захочется в следующую секунду. Ты в этом процессе просто свидетель. Но твой внутренний свидетель настолько глуп, что немедленно становится участником преступления — и огребает по полной программе… <…>
— А если я не могу разогнать свой вялый ум?
— Тогда попробуй рассмотреть свою внутреннюю жизнь на замедленной перемотке. Ты увидишь бесконечное повторение одного и того же сценария. Ты гуляешь по улице, и вдруг зыбкие тени начинают грабить банк на углу. Ты сразу принимаешь в этом участие, поскольку тебе нужны деньги на наркотики — или хотя бы на клизму, чтобы на время про них забыть. В результате ты получаешь тюремный срок, хотя в действительности никакого банка на углу ты не грабил, потому что нигде нет никаких углов. И ты каждый день грабишь иллюзорные банки, и отбываешь за это вечный неиллюзорный приговор… <…> Но на самом деле твоя жизнь — это просто коридор мучений. Среди вас нет ни добрых людей, ни злодеев, а только бедняги, которые хотят чем-нибудь себя занять, чтобы забыть о своей боли. Жизнь — это узкая полоска между огнём страдания и призраком кайфа, где бежит, завывая от ужаса, так называемый свободный человек. И весь этот коридор — только у него в голове. <…>
Зачем всё это, подумал я. Вот я иду к маяку ближайшей радости, он мерцает некоторое время передо мной, а потом рассыпается фальшивыми искрами, и я понимаю, что меня обманули, но уже вижу новый маяк и иду к нему, надеясь, что в этот раз всё будет иначе. А потом исчезает и он, и так без конца, без конца…
Как будто меня ударили в самое чувствительное место — в нервный узел, про существование которого я даже не знал.

Ему стали втолковывать, что не в его интересах становиться бирюком и нелюдем, а он ответил ещё одной цитатой из покойного — мол «угрюмым затворником», «нелюдем», «бирюком» и «кокеткой» в наше время называют человека, который не хочет бесплатно трахать свинью перед телекамерой. А если не хочет даже за деньги, тогда говорят — «пытается окружить себя ореолом загадочности…»

… эфемерно-романтические девушки ангельского вида чувствуют приближение бедности не хуже крыс, покидающих нажитые места перед катастрофой.

Она осталась внизу, но найти её было невозможно.
После этого горестного открытия я пьянствовал два дня. Значительная часть выпитого покинула мой организм в виде слёз. Мне представлялась моя душечка, сидящая в конспиративном платке где-то на оркском базаре, с трогательным чемоданчиком, где хранится весь её нехитрый девичий скарб — три сменных письки, гель «ярость Афродиты» и засаленная пачка уведённых с моего счёта маниту.

На этом расстоянии мои приборы должны были её засечь. Но разыскивать Каю в оркском болоте <…> было всё равно что искать счастья в стоге сена. Я имею в виду, в одиночестве.

Я избавлю читателя от описания моих странствий над унылыми оркскими просторами — с их похожими на болота деревнями и похожими на деревни болотами, с их одинаковыми рисовыми полями, по которым кое-где плюхает копытом в жидкую грязь бледная лошаденка (а как дышали, добавляет креативный доводчик — «конь блед, конь блед…»), с их скудными банановыми плантациями, с их перепуганными пугалами, напрасно умоляющими пилота забрать их из конопляного ада, с их замаскированными под стога молельнями, не решающимися выставить свою полузапрещённую спастику под весёлые дула наших пушек, с их нищими озерами, обанкротившимися реками и некредитоспособными кокосовыми рощами. Тем более, что креативный доводчик уже описал всё за меня.

Пустыня походила на море, подёрнутое плёнкой коричневой тины. Кое-где из неё торчали обломки античных ветряков — словно похороненные здесь великаны показывали из-под песка свои древние фингеры небу и мне. И креативному доводчику, вероятно, тоже.

— Античные геи говорили своим врагам то же самое, что сегодняшние грубияны — «Познай себя». Это не зря считалось у них страшным оскорблением. Ибо в «себе» нет ничего, что можно познать, как нет его в узорах калейдоскопа. В вас нет даже того, кто может пять минут помнить про эту невозможность. Но кричать на каждом углу, что никакого «я» не существует, ещё глупее. Не потому, что оно есть, а потому, что именно оно будет делать вид, будто его нет. Не берите на себя груза, который вам не под силу, и не обвиняйте Маниту в том, что это он взвалил его на ваши плечи. Пусть Маниту несёт эту ношу сам — на то он и Маниту…

‡[править]

Больше всего это походило на древнюю могилу — как их изображают в статьях по археологии. Могилу ярко освещали боковые лампы. В её верхней части находились два прикреплённых к стене черепа. В нижней — два бубна с колокольцами, красный и синий. Вся остальная поверхность была выложена опавшими листьями, приклеенными к стене прозрачным лаком.
Черепа были тщательно отполированы и тоже покрыты лаком — они ярко блестели, и во лбу у каждого сверкал вделанный в кость драгоценный кристалл, расщеплявший свет на множество крохотных радуг.
— Бриллианты, — прошептала Хлоя.
Грыма, однако, потрясло совсем другое.
На бубны была натянута женская кожа. То, что это именно женская кожа, делалось ясно по месту, с которого (или, вернее, вместе с которым) она была содрана. Сохранились даже волосы — на красном бубне это был аккуратно остриженный рыжий треугольник, а на синем — бесформенная тёмно-каштановая копна. Эти интимные скальпы, видимо, были обработаны каким-то консервирующим составом, потому что кожа выглядела свежей, без малейших следов распада.
К черепам были прикреплены женские косы: на красный бубен свисала рыжая, а на синий — тёмная. Косы кончались бумажными бирками — «une autre № 1» и «une autre № З».

Тридцать шесть. О жизни с юной красавицей.
Истинно, то же самое, что жить под одной крышей с козой. И почему?
Красавица терзает сердце, пока недоступна. Глядишь на неё и думаешь — слиться с ней в любви есть высшее счастье. Идёшь ради этого на сделку с судьбой и совестью, и вот она твоя. Ликуй, орк… Однако наслаждение по природе скоротечно. В первый день можно испытать его четыре раза. На второй — три. На третий — единожды или дважды. А на четвёртый не захочешь вообще, и после того надоест на неделю.
И где её красота? Выходит, она теперь красавица лишь для соседей. А говорить с ней не о чем, ибо глупа безмерно. И не надейся, что через несколько дней захочешь её, как прежде. Не успеешь — преград теперь нет, и соблазну нет времени расцвести. Для тебя отныне это просто молодое животное, которое кормится и спит, как все скоты.
Но живёт-то с тобой! Каждый день ест и гадит, и всюду наводит беспорядок, чтобы и на минуту про неё нельзя было забыть, куда ни посмотри.
А потерять — заплачешь.
Взгляд Грыма нервно прыгнул в нижнюю часть шкурки.
Да, было:
При военном гадании добавить: с пидарасом же сравнивать не стану, ибо не сожительствовал никогда. — Дао Песдын

— Ты когда-нибудь думал, — заговорщическим голосом спросила Кая, — почему мировая олигархия так выпячивает права половых извращенцев?
Такого смелого разговора Грым не слышал даже в оркской казарме.
— Нет, — сказал он, широко открыв глаза. — А почему? Потому что они сами извращенцы?
— Дело не только в этом, — ответила Кая. — Власть над миром принадлежит финансовой элите. Кучке мерзавцев, которые ради своей прибыли заставляют всех остальных невыразимо страдать. Эти негодяи прячутся за фасадом фальшивой демократуры и избегают публичности. Поэтому для актуализации наслаждения им нужна группа людей, способная стать их скрытым символическим репрезентатом в общественном сознании… <…>
— А зачем им это надо? — спросил он.
— Чтобы на символическую прокси-элиту, составленную из извращенцев, пролился дождь максимальных преференций, и реальная тайная элита испытала криптооргазм по доверенности. Это же очевидно. <…> Просто люди трусливы, и всё время лижут то воображаемое место, через которое, по их мнению, проходит вектор силы и власти. А реальная власть в демократуре никогда не совпадает с номинальной. Полный произвол элиты в выборе объектов ритуального поклонения и делает возможным криптооргазм по доверенности.

Грым остановился у следующего стенда, покрытого фотографиями и столбцами текста.
В верхней его части был портрет жирного древнего военачальника в эполетах, с чёрной повязкой на глазу. Подпись гласила, что это фельдмаршал Кутузов — сибирский полководец раннего проволочного века, изобретатель газовой бомбы, которой была сожжена старинная оркская столица вместе с занявшими её силами объединённой Европы во главе с рейхсканцлером Наполеоном.

Критикуя репрессивный оркский режим, мы часто забываем, какова его подлинная природа. И чем сложнее определения, которыми мы пользуемся, тем запутаннее кажется вопрос. Однако суть можно объяснить предельно просто.
Режим — это все те, кому хорошо живётся при режиме.
Сюда входят не только берущие взятки столоначальники и ломающие черепа ганджуберсерки, но и игриво обличающие их дискурсмонгеры, проворные журналисты из Жёлтой Зоны, титаны поп- и попадья-арта, взывающие к вечным ценностям мастера оркской культуры, салонные нетерпилы и прочие гламурные вертухаи, ежедневно выносящие приговор режиму на тщательно охраняемых властями фуршетах.
Следует помнить, что непримиримая борьба с диктаторией — одна из важнейших функций продвинутой современной диктатории, нацеленной на долгосрочное выживание. Подельники уркагана могут пустить на самотек образование и медицину, но никак не эту чувствительнейшую область, иначе может произойти непредусмотренная ротация власти. Отсюда этот страшный дефицит честности внизу — ибо любая оркская «новая искренность» есть не что иное, как хорошо забытая старая ложь.
Всё это уже было. Много раз было.

Была ещё одна странная и грустная картина: чем-то напоминающая Дамилолу округлая тень обрушивала простреленный маниту на голову хрупкой девушки, отдалённо похожей на Каю. В характерной для бизантийской живописи манере поверх рисунка было написано:
ПЕЛОТЫ ИДУТ В ОТАКУ НА ПЕЛОТОК

— Я верю в смерть с первого взгляда. Точно знаю, что она бывает. А про любовь с первого взгляда я только читал.
— А что такое, по-твоему, любовь? — спросила Кая.
— Наверно, когда тебе хорошо с кем-то.
— А кому должно быть хорошо? Тебе или тому, кого ты любишь?
Грым пожал плечами.
Это был слишком отвлечённый вопрос. Внизу плохо было всем — и тем, кто любил, и тем, кого любили. Не говоря уже о том, что никто никого на самом деле не любил — орков просто притирало друг к другу бытом.

Это была фотография дешевой оркской поделки — выжженного по дереву портрета вроде тех, что продают в сувенирных лавках на память о посещении какой-нибудь забытой Маниту дыры. Грым увидел длинноволосого богатыря с орлиным носом, в сказочных доспехах, амулетах и фенечках, которые оркские художники рисуют, когда даже примерно не представляют, как выглядел изображаемый предок^[3].
— Кто это? — спросил Грым.
— Вождь восточных орков Иван Правый Руль, — сказал Дамилола. — Вряд ли такой действительно жил на свете. Просто былинный герой.

Небо и море <…> были пронзительно-синими, далёкую пологую гору с раздвоенной вершиной покрывала плесень домиков, а переполненная лодками гавань казалась кладбищем разлагающихся белых рыб. Всё вместе рождало сложное ощущение жары, нищеты, смрада и оптимизма. — Неаполь

Ебать эту оркскую родину в сраку,
Ползущий с говном в никуда самосвал.
Здесь били меня с малых лет как собаку,
И прав человека никто не давал.
<…> Четверостишия про оркскую родину он и вовсе не писал.
Его взяли из народной песни «Ебал я родину такую», на величавый древний мотив которой Грым сочинил своё творение. Только в оригинале <…> про родину было и «и досыта есть мне никто не давал».

— Ты настоящий поэт, Грым! Я тебя люблю!
Тут с Грымом произошло нечто странное.
Все противоречивые чувства, секунду назад бушевавшие в его сердце, вдруг исчезли, и на их месте ослепительно сверкнуло новое переживание — внезапное, свежее, упоительное и совершенно ему незнакомое. Он понял, что за эти слова и взгляд он, не задумываясь, продаст свою оркскую родину хоть три раза подряд — если, конечно, она будет кому-то нужна в таких объёмах.

Он выяснил наконец, что значит это слово, о смысле которого умалчивала даже «Свободная Энциклопедия», не говоря уже о школьных учебниках. Помогли экранные словари. Сокращение «S. N. U. F. F.» расшифровывалось так:
Special Newsreel/Universal Feature Film.
Это можно было примерно перевести как «спецвыпуск новостей/универсальный художественный фильм», но были и другие оттенки значения. Например, выражение «Universal Feature Film» в древности означало «фильм студии «Юниверсал», и только позже стало употребляться в значении «универсальное произведение искусства». Слово «universal» имело также религиозные коннотации, связанные со словом «Вселенная». <…>
Косая черта в расшифровке называлась «жижик» в честь какого-то легендарного европейского мыслителя. Она, как объяснял словарь, разделяла частное и общее, которые дополняли друг друга.
Этот «жижик» нёс, похоже, чуть ли не большую смысловую нагрузку, чем сами слова. Посвящённая ему статья в экранном словаре была набрана мелким шрифтом для умных и называлась:
Дихотомия «special-universal» как «Инь-Гегельянь.

На каждую войну орки надевали новую форму, часто несколько её разновидностей. Были войны туник, войны шортов, войны чёрных кожаных упряжей и войны строгих костюмов. Были войны, похожие на гей-парады, и войны, напоминающие их разгон. У людей одежда менялась не так сильно, зато на всякую войну они выходили с новым оружием и машинами.

«Юность великих цивилизаций, — объяснял неведомый философ из экранного словаря, — характеризуется расцветом представительских форм правления. Зрелость — строительством Цирка, который на разных стадиях общественного развития может быть как информационно-виртуальным, так и материально-физическим. Медиакратуры прошлого были непрочными, потому что угнетали человека, ограничивая либидо и мортидо. Маниту Антихрист запретил это под страхом любви и смерти…»

Он указал на двух бородатых мужчин, стоящих на соседних постаментах.
По виду они казались родными братьями — только один был в чём-то вроде накинутой на тело простыни, а другой — в обтягивающем трико. Первый разводил руки в стороны, а второй поднимал их в небо, так что Грыму они показались похожими на двух рыбаков — первый показывал, какую большую рыбу он поймал, а второму для этого даже не хватало размаха рук.
— Это Христос и Антихрист, — сказала Алена-Либертина. — Характерный пример «инь-гегельянь», зеркальные лики Маниту.

Он указал на пустой пьедестал.
— А эту статую что, убрали? — спросил он.
— Нет. Это духовный вождь Северной Европы пророк Мухаммад. Единственным его изображением было отсутствие изображения. Поэтому теология утверждала, что его изображения всюду.
— А рядом кто?
— Это Первый Машиах — Менахем Мендел Шнеерсон.
— А это?
— Второй Машиах — Семён Левитан^[13]. Первый жил в Нью-Йорке, второй в Москве и Палестине. Первый был явлен людям, второй — от них скрыт…

Грым не знал точно, как работает доводчик — и никто толком не знал. Дамилола сказал только, что в нём заложен тот же алгоритм, что и в Кае — программа учитывает всё, когда-то сказанное людьми, все бесчисленные смысловые выборы, которые делались в течение веков и сохранились в информационных анналах. Пальцы Грыма как бы управляли армией мёртвых душ, двигавших для него кубики слов.
Это походило на игру — словно он бросал в невидимую борозду мгновенно прорастающие семена. Их ростом можно было управлять самым причудливым образом. Новорождённый абзац-кубик можно было сдвигать вдоль множества осей с надписями вроде «сложнее», «проще», «злее», «добрее», «умнее», «наивней», «задушевнее», «острее», «безжалостней» — и текст при этом мгновенно менялся в соответствии с выбранным маршрутом, причём в новых точках бесконечной траектории возникали новые смысловые оси, по которым мысль можно было двигать дальше. <…>
Но больше всего Грыму нравилось, что доводчик делал его невероятно, обжигающе умным. Он специально вводил в маниту тупое косноязычное словосочетание, набранное почти наугад — и несложными манипуляциями трансформировал его самым радикальным образом.
Например, в ответ на зародыш «в Биг Бизе все суки и охреневшие задроты» доводчик, после пары тычков обгрызенным пальцем в оси «умнее» и «рафинированнее», выдал следующий абзац текста:
«Жители Бизантиума должны быть тщеславными и закомплексованными сексуальными неврастениками, склонными прятать наслаждение чужой болью за фальшивым сочувствием и лицемерной моральной проповедью — просто потому, что ни один иной умственный модус несовместим со здешней жизнью. При всех иных балансах сознания здешнее бытие немедленно обнажит своё естество и станет приносить жгучую боль».
А смутное «без маниту они никто, а с маниту им кажется, что они крутые» превратилось после ряда более сложных перемещений пальца вот в такое:
«И если ободрать с их мира все маниту, мы увидим галлюцинирующих термитов, работающих в каменных сотах, а если вырвать все щупальца маниту из их умов, мы увидим разлагающиеся белковые тела, лихорадочно вырабатывающие один мозговой наркотик за другим, чтобы забыть о надвигающемся распаде». — развитие распространённой идеи, что всё сказано задолго до нас

… Грым познакомился с другим прижившимся среди людей орком, нетерпилой в изгнании по имени Хряп инн 1 540620677432. Среди людей он был более известен под псевдонимом Андрей-Андре Жид Тарковский.

… легендарный Иван— Ив Гандон Карамазов <…>. Грым даже помнил его стих «Геккон на Церковной Спастике»^[14], за который тот был лишён уркского гражданства:
Скажите, заросли конопли,
ответь, пятнистый геккон,
За что двадцатая часть земли
Должна вдыхать эту вонь?

—… все без исключения революции в нашем уркистане кончаются кровью, говном и рабством. Из века в век меняется только пропорция. А свобода длится ровно столько, чтобы успеть собрать чемодан. Если есть куда ехать.

«Парти — это замаскированный социальный ринг, микроколизей, куда люди приходят как бы отдохнуть и расслабиться, на деле же каждый прячет под одеждой гладиаторское снаряжение. <…> И вот, после тысячи как бы случайных движений в причудливо освещённом аквариуме эти пестрые гады оказываются сплетены друг с другом строго надлежащим для взаимного поедания и осеменения образом. То, что выглядит для наивного наблюдателя увеселением, является на деле ни на миг не прекращающейся борьбой за существование, смешанной с социальным ритуалом».

— Демократура имела смысл как волеизъявление людей, которые, выражаясь сельскохозяйственно, были «free range organic fed» — и поэтому в те дни ещё можно было употреблять слово «freedom». Каждый накапливал по капле мудрость и опыт — и сумма таких воль давала лучшую в мире форму правления, которая была органической. А сейчас она стала орканической. Сегодня демократура — продукт волеизъявления червей, живущих в железных сотах. Они соединены со вселенной исключительно через трубу информационного терминала, прокачивающего сквозь их мозги поток ментальных химикатов, удобрений и модификаторов, производимых политехнологами. В чём выбор? Какая разница, кто из допущенных до гонки тараканов придёт первым, если всех их вынимают из одной и той же банки? Не всё ли равно, рыжий или белый презерва… то есть, простите, презиратор будет надет на то, о чём у вас не принято говорить?

— Пойди в ГУЛАГ, в пункт проката. Найди суру, похожую на Хлою. Можешь даже временное лицо ей заказать по фотографии, если маниту не жалко. Арендуй на выходные. Включи режим «Дездемона», поболтай с ней о снафах, о культуре там, музыке. А потом задуши. Медленно, с чувством. Чтоб обоссалась. Сделай ресет и повтори. И так раз пять, пока в подкорке не отложится. Только клеенку постели. Проснешься другим человеком. Попробуй, серьёзно… Пять раз не пупарас.

Эпилог[править]

Пересмотрел для смелости «Звёздные Войны» (орки, имеющие доступ к Древним Фильмам, не первый век сравнивают офшар со Звездой Смерти),

Женщина — не человек. А проститутка — единственное, что может спасти человека от женщины.
Доводчик посоветовал мне два раза убрать в предыдущем абзаце слово «резиновая». Вдруг на эту страницу забредёт пожилая социально активная феминистка из тех, что год за годом поднимают нам consent age — может, она прямо тут и подохнет.

Ведь человеческая любовь — это программируемое событие, своего рода туннельный эффект, пробивающий все матрицы сознания после импульса полового инстинкта. <…>
Но ничего возвышенного в этом я не вижу. Любовь — отвратительное, эгоистичное и бесчеловечное чувство, ибо вместе с одержимостью её предметом приходит безжалостное равнодушие к остальным. И в любом случае, сейчас разницы уже нет.

О романе[править]

Мем Global Russians, рождённый <…> Владимиром Яковлевым при запуске проекта «Сноб» для определения своей будущей аудитории, Виктору Пелевину пришёлся явно по душе: высмеиванию этого как понятия, так и явления писатель уделяет страниц тридцать. <…>
Офшар периодически вторгается в Уркаину. На бой с орками идут эльфы, гномы, роботы-мамонты, вампиры и Бэтмен (если бы Питеру Джексону дали почитать отрывок, <…> он бы тихо совершил сеппуку).
Войны очень важны и оркам, и людям: орки избавляются от лишнего народа, их власть получает легализацию, а идеологи черпают вдохновение для своих теоретических построений. А людям нужно шоу…^[15]

— Константин Мильчин, «Новости на убой»

Новый роман-антиутопия <…> настойчиво предостерегает от войны двух, в равной мере несимпатичных миров. <…>
Количество каламбуров, солёных острот и намеков на сегодняшние реалии на этот раз зашкаливает сильнее обычного. Наша политическая и общественная жизнь подбрасывает столько сюжетов, что только успевай их отрабатывать. Газетные колумнисты давно это поняли. Но Пелевин, который является к нам <…> раз в год, <…> анализирует и высмеивает новостные заголовки лучше и жёстче любого поднаторевшего публициста. Правда, основное его оружие — запрещённое, это матерная лексика. <…>
Всеобщую деградацию Пелевин описывает с каким-то «последним весельем». <…>
В описаниях жизни в «офшаре» Пелевин эстетствует, слегка подражая европейцу Мишелю Уэльбеку, а в более подробных «уркаинских» сценах ему даже не надо ни на кого ориентироваться, этот стиль знаком нам не понаслышке. <…>
Битвы описаны довольно однообразно: эти страницы хоть сейчас можно использовать как сценарии для компьютерных игр.
Обещанная «половина секса» в S.N.U.F.F. тоже есть. Только она-то как раз довольно целомудренна — автор, опять отчаянно пародируя «Лолиту» Набокова, выступает чуть ли не с феминистских позиций. Он, словно Лев Толстой какой-то, вовсю защищает женщин, которым только приписывают импульсивность и непоследовательность. <…>
А от превращения в законченного орка, конечно, может спасти только любовь, пусть даже и кукольная. И лучше начать спасаться сегодня, иначе будем жить в пелевинском будущем.^[16]

— Лиза Новикова, «Чтоб ты жил по Пелевину»

	В свежем «S.N.U.F.F.е» он раскатывает в тонкий блин сочинителей (и, разумеется, восторженных поклонников) постапокалиптических антиутопий «а-ля рюсс».^[17]
	— Василий Владимирский, «Мир есть снафф»

Думаю, многие из таких же, как я, «бывших пелевинцев» согласятся, <…> что начиная с «Generation «П» наша «октябрьская звезда» начала затухать <…>. А теперь вот случилось и давно предвиденное: глиняный пулемёт заклинило окончательно. Новый, вероятно, так и будет пулять говном…
<…> Пелевин пока что снизился со своей ««Хеннелорой», мягко говоря, до уровня популярного в определённых кругах писателя-фантаста, а грубо — превратился в некое похабное русскоязычное подобие Гарри Гаррисона, уже наваявшего, кажется, целую гору похожей легковесной муры. <…> «Билл, герой галактики» или начальная часть гаррисоновской эпопеи «Крыса из нержавеющей стали» — <…> в принципе то же самое, разве что без пупарасов и мата (кстати сказать, грандиозное количества обсценной лексики у нынешнего Пелевина — явный признак сочинительского тупика и отчаянья). <…>
Скорее всего, циничный и порнографический «S.N.U.F.F.» так и останется в наших глазах своеобразной пелевинской самоэпитафией творчеству — «записью убийства человека, сделанной с целью последующего распространения для развлекательных целей».

— Максим Лаврентьев, рецензия для премии Национальный бестселлер-2012

Стандартный финиш [его романов] многим набил оскомину, а поп-эзотерика другой «высокоморальной» развязки предложить не может. И Пелевин нашёл два маршрута к решению этой проблемы.
Первый — превращение текста в «минное поле приколов». <…>
Нравственный релятивизм стал художественным приёмом для Пелевина <…>.
Второй путь — постепенный демонтаж собственного поп-эзотерического мировидения. <…>
И вот «S.N.U.F.F.». В нём два маршрута слились воедино. Первый, «каламбурно-аттракционный», даёт сбои. <…>
Второй маршрут доставляет Пелевина к странному, непрочному, но всё-таки успеху. <…> Остаётся впечатление, что сам Пелевин устал вещать от имени мирового сознания, но окончательно отказаться от него… как-то неудобно. Да, отказаться не получилось, однако сдвинуть на второй план — вполне. И в этом заключается серьёзное изменение творческой манеры Пелевина. <…>
И хотелось бы сказать: пелевинский деурбанизированный рай — не более чем портрет дауншифтинга! <…> Но нет, звучит в кратком описании этой руссоистской цивилизации искренность, столь необычная для изощрённого насмешника Пелевина. Как будто паяц пытается сорвать маску, а маска уже намертво приросла к лицу, и рвётся кожа, рвётся плоть, кровь течёт по плечам…^[18]

— Дмитрий Володихин, «Чума на оба ваших дома!»

Роман часто называют пророческим, поскольку в нём Пелевин, как кажется многим, предугадал будущие события в Украине. <…> «Уркаина» — населена нищими, грубыми и невежественными орками, годными, по мнению цивилизованных обитателей офф-шара, разве что в качестве пушечного мяса для ритуальных войн. <…> в «S.N.U.F.F.» есть и нечто выходящее за рамки обязательной для писателя программы: беспримесная печаль и тонкая, обаятельная самоирония.^[19]

— Галина Юзефович, «Вспоминаем все книги Виктора Пелевина — какая самая удачная?»

Примечания[править]

↑ ¹ ² От свастики и спаса — гибрид свастики и русского креста, похожий на иероглиф.
↑ Помимо описанного, также игра слов от уркаган и каганат.
↑ ¹ ² ³ Пародия на лженаучные теории о древних предках украинцев: «украх» (иногда возводящихся к укранам) и «протоукрах».
↑ «Ударный дискурсмонгер первой статьи». Дискурсмонгер — пародия на warmonger, где war (война) заменена на дискурс (дискуссия).
↑ Отсылка к повести «Зенитные кодексы Аль-Эфесби».
↑ Отсылка к «Empire V».
↑ Парафраз шутки из его романа «Числа».
↑ От лат. monstrator — «демонстрируемый в будущем».
↑ Пора определиться, братья — туда или сюда! (искаж. укр.)
↑ Contex — британская компания по производству презервативов.
↑ Повторение мысли из своего интервью «Мои наркотики — спортзал и бассейн» 2003 года.
↑ Неопределённые, неклассифицированные, необозначенные (англ.)
↑ Герой повести Операция «Burning Bush».
↑ Видимо, пародирование названия «Петуха на церковном кресте» Ивана Бунина.
↑ Газета.ru, 08.12.2011.
↑ Известия, 9 декабря 2011.
↑ Мир фантастики. — 2012. — № 3 (103). — С. 30.
↑ Знамя. — 2012. — № 9.
↑ Meduza, 21 августа 2019.

Цитаты из произведений Виктора Пелевина
Романы	Омон Ра (1991) · Жизнь насекомых (1993) · Чапаев и Пустота (1996) · Generation «П» (1999) · Числа (2003) · Священная книга оборотня (2004) · Шлем ужаса (2005) · Empire V (2006) · t (2009) · S.N.U.F.F. (2011) · Бэтман Аполло (2013) · Любовь к трём цукербринам (2014) · Смотритель (2015) · Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами (2016) · iPhuck 10 (2017) · Тайные виды на гору Фудзи (2018) · Непобедимое Солнце (2020) · Transhumanism Inc. (2021) · KGBT+ (2022) · Путешествие в Элевсин (2023)
Сборники	Синий фонарь (1991) · ДПП (NN) (2003) · Relics. Раннее и неизданное (2005) · П5: прощальные песни политических пигмеев Пиндостана (2008) · Ананасная вода для прекрасной дамы (2010) · Искусство лёгких касаний (2019)
Повести	Затворник и Шестипалый (1990) · День бульдозериста (1991) · Принц Госплана (1991) · Жёлтая стрела (1993) · Македонская критика французской мысли (2003) · Зал поющих кариатид (2008) · Зенитные кодексы Аль-Эфесби (2010) · Операция «Burning Bush» (2010) · Иакинф (2019)
Рассказы	1990: Водонапорная башня · Оружие возмездия · Реконструктор · 1991: Девятый сон Веры Павловны · Жизнь и приключения сарая Номер XII · Мардонги · Миттельшпиль · Музыка со столба · Онтология детства · Откровение Крегера · Проблема верволка в средней полосе · СССР Тайшоу Чжуань · Синий фонарь · Спи · Хрустальный мир · 1992: Ника · 1993: Бубен Нижнего мира · Бубен Верхнего мира · Зигмунд в кафе · Происхождение видов · 1994: Иван Кублаханов · Тарзанка · 1995: Папахи на башнях · 1996: Святочный киберпанк, или Рождественская ночь-117.DIR · 1997: Греческий вариант · Краткая история пэйнтбола в Москве · 1999: Нижняя тундра · 2001: Тайм-аут, или Вечерняя Москва · 2003: Акико · Гость на празднике Бон · Запись о поиске ветра · Фокус-группа · 2004: Свет горизонта · 2008: Ассасин · Некромент · Пространство Фридмана · 2010: Отель хороших воплощений · Созерцатель тени · Тхаги
Эссе	1990: Зомбификация. Опыт сравнительной антропологии · 1993: ГКЧП как тетраграмматон · 1998: Имена олигархов на карте Родины · Последняя шутка воина · 1999: Виктор Пелевин спрашивает PRов · 2001: Код Мира · Подземное небо · 2002: Мой мескалитовый трип

[сп-1] ¹ ² От свастики и спаса — гибрид свастики и русского креста, похожий на иероглиф.

[2] Помимо описанного, также игра слов от уркаган и каганат.

[ук-3] ¹ ² ³ Пародия на лженаучные теории о древних предках украинцев: «украх» (иногда возводящихся к укранам) и «протоукрах».

[4] «Ударный дискурсмонгер первой статьи». Дискурсмонгер — пародия на warmonger, где war (война) заменена на дискурс (дискуссия).

[5] Отсылка к повести «Зенитные кодексы Аль-Эфесби».

[6] Отсылка к «Empire V».

[7] Парафраз шутки из его романа «Числа».

[8] От лат. monstrator — «демонстрируемый в будущем».

[9] Пора определиться, братья — туда или сюда! (искаж. укр.)

[10] Contex — британская компания по производству презервативов.

[11] Повторение мысли из своего интервью «Мои наркотики — спортзал и бассейн» 2003 года.

[12] Неопределённые, неклассифицированные, необозначенные (англ.)

[13] Герой повести Операция «Burning Bush».

[14] Видимо, пародирование названия «Петуха на церковном кресте» Ивана Бунина.

[15] Газета.ru, 08.12.2011.

[16] Известия, 9 декабря 2011.

[17] Мир фантастики. — 2012. — № 3 (103). — С. 30.

[18] Знамя. — 2012. — № 9.

[19] Meduza, 21 августа 2019.

[1]

[2]

[3]

[4]

[5]

[6]

[7]

[8]

[9]

[10]

[11]

[12]

[13]

[14]

[15]

[16]

[17]

[18]

[19]