XIX век
XIX (девятна́дцатый) век (столетие) — век с 1 января 1801 года по 31 декабря 1900 года. Далее наступил XX век.
XIX век[править]
Ощутительности, или ничтожества — <…> вот голос века. Баснями его не накормишь. <…> | |
| — Пётр Вяземский, письмо А. И. Тургеневу 3 сентября 1820 |
Наш век — век борьбы угнетённых против угнетателей… | |
This is the age of the war of the oppressed against the oppressors… | |
| — Перси Шелли, предисловие к «Элладе» (Hellas), 1821 |
… в историческом отношении не успели бы мы пережить то, что пережили на своём веку, если происшествия современные развивались бы постепенно, как прежде обтекая заведённый круг старого циферблата: ныне и стрелка времени как-то перескакивает минуты и считает одними часами. | |
| — Пётр Вяземский, «„Цыганы“. Поэма Пушкина», июнь 1827 |
XVIII век отменил душу, а дело XIX века, возможно, будет в том, чтобы убить человека. Тем лучше, подохнем ещё до своего конца — ибо я верю, что они своего добьются. | |
Le XVIIIe siècle a nié l'âme, et le travail du XIXe sera peut-être de tuer l'homme. Tant mieux de crever avant la fin car je crois qu'ils réussiront. | |
| — Гюстав Флобер, письмо Луизе Коле 14 декабря 1853 |
Индустриализм позволил всему уродливому разрастись до гигантских размеров. <…> теперь подавай им дешёвые статуэтки, дешёвую музыку, дешёвую литературу! <…> Поза, одна лишь поза и обман! <…> наш век — век проституток, и из всего, что есть вокруг, пока наименее продажны сами продажные женщины. | |
L'industrialisme a développé le laid dans des proportions gigantesques. <…> à qui il faut maintenant de petites statuettes, de petite musique et de petite littératuxe ! <…> Pose, pose et blague paxtout ! <…> notre siècle est un siècle de putains, et ce qu'il y a de moins prostitué, jusqu'à présent, ce sont les prostituées. | |
| — Гюстав Флобер, письмо Луизе Коле 29 января 1854 |
В XIX веке романическое уже не питается любовью, единственная сфера романического в наши дни — это карьера политического деятеля. | |
| — братья Гонкуры, «Дневник»,7 ноября 1861 |
XIX век — одновременно век Правды и век Брехни. Никогда ещё столько не лгали — и никогда так страстно не искали истину. | |
| — братья Гонкуры, «Дневник», 1 февраля 1866 |
Умный человек девятнадцатого столетия должен и нравственно обязан быть существом по преимуществу бесхарактерным; человек же с характером, деятель, — существом по преимуществу ограниченным. | |
| — Фёдор Достоевский, «Записки из подполья», 1864 |
Наш век, по сути своей, век поучений. Любой щелкопёр тщится произносить речи, любая жалкая книжонка мнит себя кафедрой проповедника. Что же касается формы — она в опале. Если вам случится написать хорошо, вам скажут, что у вас нет мыслей. Нет мыслей, боже правый! Надо быть и впрямь круглым дураком, чтобы обходиться без них, так низко упала на них цена. Рецепт прост: скажите два-три слова, «будущее, прогресс, общество», и, будь вы даже диким индейцем, вас уже объявят поэтом. Удобное занятие, в поддержку тупицам и в утешение завистникам! О зловонная заурядность, утилитарная поэзия, литература классных наставников, краснобайство эстетиков, словоизвержение экономистов, хилые побеги истощённой нации — <…> вы не гангрена, вы — атрофия! Вы не красная, пылающая флегмона лихорадочных эпох, вы — холодный нарыв с бледными краями, питаемый глубоко засевшим гнойником![1] | |
Ce siècle est essentiellement pédagogue. Il n’y a pas de grimaud qui ne débite sa harangue, pas de livre si piètre qui ne s’érige en chaire à prêcher ! Quant à la forme, on la proscrit. S’il vous arrive de bien écrire, on vous accuse de n’avoir pas d’idées. Pas d’idées, bon Dieu ! Il faut être bien sot, en effet, pour s’en passer au prix qu’elles coûtent. La recette est simple : avec deux ou trois mots : « avenir, progrès, société », fussiez-vous Topinambou, vous êtes poëte ! Tâche commode qui encourage les imbéciles et console les envieux. Ô médiocratie fétide, poésie utilitaire, littérature de pions, bavardages esthétiques, vomissements économiques, produits scrofuleux d’une nation épuisée <…>! Vous n’êtes pas la gangrène, vous êtes l’atrophie ! Vous n’êtes pas le phlegmon rouge et chaud des époques fiévreuses, mais l’abcès froid aux bords pâles, qui descend, comme d’une source, de quelque carie profonde ! | |
| — Луи Буйе, «Заметки и замыслы» (Notes et projets) |
… наш девятнадцатый век — лихорадочный, беспокойный, чересчур богатый идеями. | |
… notre dix-neuvième siècle, surchauffé, troublant, trop plein d’idées. | |
| — Альфонс Доде, «Джек», 1875 |
| — Оскар Уайльд |
1830-е[править]
… ныне век такой!.. Шагает исполински: совесть и правду хвостом застилает, мелкие приличия — перепрыгивает… | |
| — Николай Надеждин, рецензия на главу VII «Евгения Онегина», 1830 |
Столько уже говорено о направлении девятнадцатого века, что мудрёно было бы сказать об нём что-либо новое, если бы девятнадцатый век был для нас прошедшим. Но он живёт и, следовательно, изменяется, и каждое изменение его господствующего духа ставит нас на новую точку зрения. | |
| — Иван Киреевский, «Девятнадцатый век», январь 1832 |
На бесчисленных тысячах могил возвышается, как феникс, великий 19 век. Сколько отшумело и пронеслось до него огромных, великих происшествий! <…> Сколько бесчисленных революций раскинуло по прошедшему разнохарактерные следствия! Какую бездну опыта должен приобресть 19 век! | |
| — Николай Гоголь, записная книжка, 1833 |
Можно сказать, что 19 век есть век эффектов. Всякой от первого до последнего — торопится произвесть эффект, начиная от поэта до кондитера, так что эти эффекты, право, уже надоедают, и, может быть, 19 век по странной причуде своей наконец обратится ко всему безэффектному. | |
| — Николай Гоголь, «Последний день Помпеи», 1834 |
С середины XVIII века всё так исправно испортилось, что уже нашему веку ничего портить не осталось. | |
| — Владимир Одоевский, «Княжна Мими», 1834 |
Век шествует путём своим железным, | |
| — Евгений Баратынский, «Последний поэт», 1835 |
1840-е[править]
О горький век! Мы, видно, заслужили, | |
| — Степан Шевырёв, «На смерть поэта», 1841 |
… мы состарились тою старостию, которая в XIX веке начинается с колыбели, — страданием. Ничто не спасло нас от него: тщетны были определённая наука одного, неопределённое искусство другого. Тщетно мы измеряли шагами пустыню души человеческой, тщетно с верою мы стонали и плакали в преддверьях её храмов, тщетно с горькою насмешкою рассматривали их развалины, — безмолвна была пустыня и не раздралась ещё завеса святилища! <…> Вдали алела заря какого-то непонятного солнца; но вокруг нас веял ветер полуночи, холод проникал до костей, и мы повторяли: «страдание!» Не для нас эта заря, не для нас это солнце! Не согреть ему наше окостенелое сердце! Для нас одно солнце — страдание! | |
| — Владимир Одоевский, «Русские ночи» (эпилог), 1844 |
Не все вопли услышаны, не все страданья взвешены. Мне кажется даже, что не всякий из нас понимает нынешнее время, в котором так явно проявляется дух построенья полнейшего, нежели когда-либо прежде: как бы то ни было, но всё выходит теперь внаружу, всякая вещь просит и её принять в соображенье, старое и новое выходит на борьбу, и чуть только на одной стороне перельют и попадут в излишество, как в отпор тому переливают и на другой. Наступающий век есть век разумного сознания; не горячась, он взвешивает всё, приемля все стороны к сведенью, без чего не узнать разумной средины вещей. Он велит нам оглядывать многосторонним взглядом старца, а не показывать горячую прыткость рыцаря прошедших времен; мы ребёнки перед этим веком. | |
| — Николай Гоголь, письмо В. Белинскому 10 августа 1847 |
… мы живём в эпоху, когда время движется быстро, когда бурный поток идей и событий увлекает народы с небывалой стремительностью, когда один год нередко выполняет задачу целого столетия. | |
| — Виктор Гюго, речь при открытии Конгресса друзей мира в Париже 21 августа 1849 |
Виссарион Белинский[править]
Бедный век наш — сколько на него нападок, каким чудовищем считают его! И всё это за железные дороги, за пароходы — эти великие победы его, уже не над материею только, но над пространством и временем! Правда, дух меркантильности уже чересчур овладел им; <…> но это отнюдь не значит, чтоб человечество дряхлело и чтоб наш век выражал собою начало этого дряхления: нет, это значит только, что человечество в XIX веке вступило в переходный момент своего развития, а всякое переходное время есть время дряхления, разложения и гниения. И пусть за этим дряхлением последует смерть — что нужды! <…> человечество, как идеальная личность, составляющаяся из миллионов реальных личностей, которые если и убывают, зато и прибывают, — человечество старым и дряхлым умирает на земле для того, чтоб на земле же воскреснуть юным и крепким. <…> Итак, думать, что человечество когда-нибудь умрёт и что наш век есть его предсмертный век, — значит не понимать, что такое человечество, значит не иметь высокой веры в его высокое значение… Если наш век и индюстриален по преимуществу, это нехорошо для нашего века, а не для человечества: для человечества же это очень хорошо, потому что через это будущая общественность его упрочивает свою победу над своими древними врагами — материею, пространством и временем. При этом не худо не забывать, что наш индюстриальный век гордо называет своими сынами <…> многих художников. Неужели же это — всё последние поэты?.. Много же их!.. | |
| — «Стихотворения Е. Баратынского», ноябрь 1842 |
Наш век — век по преимуществу исторический. Все думы, все вопросы наши и ответы на них, вся наша деятельность вырастает из исторической почвы и на исторической почве. | |
| — «Стихотворения М. Лермонтова», декабрь 1840 |
… скажут о нас потомки: <…> «XIX век, считавший себя самым просвещённым веком, был только переходом к истинно просвещённым временам, ибо в нём, гордившемся своею разумностию и гуманностию, владычествовало ещё варварство феодальных времён… | |
| — рецензия на «Супружескую истину, в нравственном и физическом отношениях», декабрь 1842 |
Пройдут ещё два века, а, может быть, и меньше, когда будут дивиться варварству XIX столетия, как мы дивимся варварству XVI-ro; не найдут в нём Шекспира, но найдут Байрона и Жоржа Санда… И это не круг, в котором безвыходно кружится человечество, а спираль, где каждый последующий круг обширнее предшествующего. Наш век имеет перед XVI-м то важное преимущество, что он заранее знает, в чем последующие века должны увидеть его варварство… | |
| — «Петербургский сборник, изданный Н. Некрасовым», февраль 1846 |
Он, видите ли, лучше своих предшественников смекнул, на чём стоит и чем держится общество, и ухватился за принцип собственности, впился в него и душой и телом и развивает его до последних следствий, каковы бы они ни были… Воля ваша, а тут нельзя не видеть своего рода героизма логической последовательности… И как ловко взялся он за это: из старой морали и из всего, чем думало держаться прежнее общество, он удержал только то, что пригодно ему как полицейская мера, облегчающая средства к «благоприобретению» и обеспечивающая спокойное обладание его сочными плодами… Чудный век! <…> Его открытие важнее открытия Америки и изобретения пороха и книгопечатания, потому что открытая им великая тайна — теперь уже не тайна не для одних капиталистов, <…> но и для тех, которые для них трудятся… | |
| — «Тереза Дюнойе…», февраль 1847 |
XX век[править]
Вся «цивилизация XIX-го века» есть медленное, неодолимое и, наконец, восторжествовавшее просачивание всюду кабака. | |
| — Василий Розанов, «Опавшие листья» (Короб второй), 1912 |
Век, сошедший в могилу, во второй своей половине не очень-то отличился. Он был умён в технике, коммерции и в научных исследованиях, но вне этих центров своей энергии он был тих и лжив, как болото. <…> Требование идеального господствовало наподобие полицейского управления надо всеми проявлениями жизни. Но в силу того тайного закона, который не позволяет человеку подражать без утрирования, всё делалось тогда так корректно, как то и не снилось боготворимым образцам <…> и, связано ли это со сказанным или нет, целомудренные и застенчивые женщины того времени должны были носить платья от ушей до земли, но обладать пышной грудью и основательным задом. <…> | |
| — Роберт Музиль, «Человек без свойств», часть 1, 1930 |