Предисловие к сборнику «Сказания Земноморья»

Предисловие (англ. Foreword) Урсулы Ле Гуин к её сборнику «Сказания Земноморья» 2001 года.

Цитаты

Завершая роман «Техану», свою четвёртую книгу о Земноморье, я почувствовала, что действие её происходит «здесь и сейчас». И, как это случается и в реальном мире, я совершенно не могла представить себе, что же будет дальше. Я могла догадываться, предполагать, опасаться, надеяться, но я НЕ ЗНАЛА. Итак, будучи не в состоянии продолжать рассказывать историю жизни Техану (потому что эта жизнь ещё не завершилась) и считая — что было довольно глупо с моей стороны, — что любовная история Геда и Тенар достигла того момента, после которого обычно живут «долго и счастливо», я и дала роману «Техану» подзаголовок: «Последнее из сказаний о Земноморье». О, как я была глупа, как глупы порой бывают писатели! Понятие «здесь и сейчас» ведь очень подвижно. Даже в пределах одной истории, одного сна, одного «когда-то давным-давно». Это понятие никогда не имеет точного значения «тогда-то».

At the end of the fourth book of Earthsea, Tehanu, the story had arrived at what I felt to be now. And, just as in the now of the so-called real world, I didn't know what would happen next. I could guess, foretell, fear, hope, but I didn't know. Unable to continue Tehanu's story (because it hadn't happened yet) and foolishly assuming that the story of Ged and Tenar had reached its happily-ever-after, I gave the book a subtitle: "The Last Book of Earthsea." O foolish writer. Now moves. Even in storytime, dreamtime, once-upon-a time, now isn't then.

Единственный способ, с помощью которого писатель может исследовать историю несуществующего государства, — это попытаться рассказать о некоем конкретном событии и посмотреть, что из этого получится. По-моему, почти тем же способом пользуются и настоящие историки, то есть те, которые занимаются так называемым реальным миром. Даже если мы оказываемся очевидцами того или иного события, то способны ли мы полностью оценить его, осознать его значение? Способны ли хотя бы просто вспомнить его детали — пока не расскажем о нем кому-нибудь? Расскажем свою собственную версию всей этой истории, разумеется… Ну а что касается событий, связанных с такими временами и местами, которые находятся за пределами нашего времени и нашего личного опыта, то тут нам ничего иного и не остается, кроме историй, рассказанных об этих событиях другими людьми. В конце концов, все события прошлого существуют ведь только в чьей-то памяти, а память — это всего лишь разновидность воображения. Событие может быть реальным только ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС; но как только оно переходит в категорию «былого», его реальность или нереальность полностью зависит от нас, рассказчиков; зависит от нашей памяти, нашей энергии и нашей честности. И если мы позволим тому или иному событию выпасть из нашей памяти, то лишь воображение способно оживить хотя бы последний отблеск того, что некогда было реальностью. Если же мы начнем сознательно лгать, представляя прошлое в виде таких картин и историй, какие нам самим больше нравятся, и придавая историческому событию такое значение, какое нас больше устраивает, то это будет самая обыкновенная фальсификация. Тащить прошлое за собой сквозь время в заплечных мешках мифологии и истории — занятие не из лёгких; но, как утверждает Лао-Цзы, мудрые люди путешествуют налегке, положив свой багаж на повозку и шагая с нею рядом. — в большой степени это вариант распространённых мыслей

The way one does research into nonexistent history is to tell the story and find out what happened. I believe this isn't very different from what historians of the so-called real world do. Even if we are present at some historic event, do we comprehend it—can we even remember it—until we can tell it as a story? And for events in times or places outside our own experience, we have nothing to go on but the stories other people tell us. Past events exist, after all, only in memory, which is a form of imagination. The event is real now, but once it's then, its continuing reality is entirely up to us, dependent on our energy and honesty. If we let it drop from memory, only imagination can restore the least glimmer of it. If we lie about the past, forcing it to tell a story we want it to tell, to mean what we want it to mean, it loses its reality, becomes a fake. To bring the past along with us through time in the hold-alls of myth and history is a heavy undertaking; but as Lao Tzu says, wise people march along with the baggage wagons.

… наше время отличается особенно сильными и быстрыми моральными и ментальными трансформациями. Архетипы превращаются в безжалостные жернова, самые простые вещи невероятно усложняются, хаос почему-то становится привлекательным и даже считается «элегантным», а общепризнанные истины оказываются плодом вымысла или простой привычки отдельных людей. Всё это тревожно. Ибо, даже испытывая восторг от отсутствия застоя, от непрерывных перемен, от блеска сменяющих друг друга электронных устройств, мы все же всегда стремимся душою к некоему постоянству, к чему-то незыблемому, неизменному. Мы обожаем старинные предания именно благодаря их неизменности. Артур спит вечным сном на острове Авалон. Бильбо может совершать путешествия «туда и обратно», но и «туда» — это всегда в обожаемый знакомый мир: в графство Под Горой или страну За Холмом. Дон Кихот по-прежнему всегда готов сразиться с ветряными мельницами… Так что люди, в сущности, стремятся в царство фантазии именно в поисках стабильности, в поисках неизменных древних истин, ясности и простоты. И капиталистические предприятия с готовностью их этим обеспечивают. Спрос, как говорится, порождает предложение. Фантазия становится товаром, отраслью промышленности. Превращенная в товар, фантазия рисковать не желает: она более ничего не изобретает и не импровизирует, но, напротив, старательно имитирует и упрощает. И всё чаще старинные сказки и легенды лишаются своей изначальной интеллектуальной и этической ценности и сложности, активные действия героев превращаются, по сути дела, в насилие, сами герои — в тупых марионеток, а изрекаемые ими истины — в сентиментальную пошловатую банальность. Герои размахивают своими мечами, лазерами, волшебными палочками совершенно механически, стремясь лишь добиться цели и получить искомую выгоду — в точности как комбайн в поле, старательно, до последнего колоска, убирающий урожай. В высшей степени странные, если не сказать тревожные, даже аморальные действия почему-то оправдываются, их всячески стараются представить понятными и безопасными. Истории, в которые рассказчики некогда вкладывали всю душу, механически копируются и оснащаются стереозвуком. Народная мудрость низводится до положения детской игрушки, сделанной из яркой пластмассы, широко разрекламированной, проданной, сломанной, починенной… Да и вообще легко заменимой на новую. И главное, на что рассчитывают подобные упростители фантазии (и нещадно эксплуатируют это) — на мощную, почти немыслимую силу воображения читателя, ребёнка или взрослого, способную вдохнуть жизнь даже в мёртвые предметы «сказочной индустрии», во всяком случае, в некоторые из них и хотя бы ненадолго. Воображение, как и всё живое на свете, существует только «здесь и сейчас», только благодаря истинным переменам и только за их счёт. Подобно нашим поступкам и нашему имуществу, и воображение наше тоже может быть кооптировано, извращено, испорчено, но оно умудряется выжить даже после подобной коммерческой и дидактической обработки. — в большой степени это вариант распространённых мыслей

… ours is one of massive, rapid moral and mental transformation. Archetypes turn into millstones, large simplicities get complicated, chaos becomes elegant, and what everybody knows is true turns out to be what some people used to think. It's unsettling. For all our delight in the impermanent, the entrancing flicker of electronics, we also long for the unalterable. We cherish the old stories for their changelessness. Arthur dreams eternally in Avalon. Bilbo can go "there and back again," and "there" is always the beloved familiar Shire. Don Quixote sets out forever to kill a windmill… So people turn to the realms of fantasy for stability, ancient truths, immutable simplicities. And the mills of capitalism provide them. Supply meets demand. Fantasy becomes a commodity, an industry. Commodified fantasy takes no risks: it invents nothing, but imitates and trivializes. It proceeds by depriving the old stories of their intellectual and ethical complexity, turning their action to violence, their actors to dolls, and their truth— telling to sentimental platitude. Heroes brandish their swords, lasers, wands, as mechanically as combine harvesters, reaping profits. Profoundly disturbing moral choices are sanitized, made cute, made safe. The passionately conceived ideas of the great story-tellers are copied, stereotyped, reduced to toys, molded in bright-colored plastic, advertised, sold, broken, junked, replaceable, interchangeable. What the commodifiers of fantasy count on and exploit is the insuperable imagination of the reader, child or adult, which gives even these dead things life—of a sort, for a while. Imagination like all living things lives now, and it lives with, from, on true change. Like all we do and have, it can be co-opted and degraded; but it survives commercial and didactic exploitation.

Нестабильные, недостоверные, переменчивые «тридевятые царства» — это такая же часть человеческой истории и мысли, как различные и вполне реальные государства в наших атласах, хотя политические карты частей света меняются с поистине калейдоскопической быстротой, так что некоторые из «тридевятых царств» куда более долговечны. Мы давно уже существуем в двух мирах — реальном и воображаемом. Но ни в одном из них мы не чувствуем себя так, как наши родители или тем более наши далекие предки. Способность быть очарованным меняется не только с возрастом, но и в зависимости от эпохи. Теперь нам уже известно не менее дюжины самых различных Артуров, и все они представляются вполне достоверными. Мир Под Холмом и За Холмом невероятно изменился со времен Бильбо. Дон Кихот направил своего коня в Аргентину и повстречался там с Хорхе Луисом Борхесом.

The unstable, mutable, untruthful realms of Once-upon-a-time are as much a part of human history and thought as the nations in our kaleidoscopic atlases, and some are more enduring. We have inhabited both the actual and the imaginary realms for a long time. But we don't live in either place the way our parents or ancestors did. Enchantment alters with age, and with the age. We know a dozen different Arthurs now, all of them true. The Shire changed irrevocably even in Bilbos lifetime. Don Quixote went riding out to Argentina and met Jorge Luis Borges there.

Вернувшись в Земноморье, я с необыкновенной радостью обнаружила, что оно никуда не делось, что там все мне по-прежнему знакомо, но все же изменилось и продолжает меняться. Оказывается, в некоторых случаях произошло совсем не то, что я думала, да и люди тоже немного не те или не совсем такие, какими, как мне казалось, они должны были бы стать, и, что смешнее всего, я попросту заблудилась среди островов, названия которых вроде бы знала наизусть. Так что перед вами отчет о моих последних исследованиях и открытиях. Эти истории о Земноморье — для тех, кто когда-то действительно любил или думает, что мог бы полюбить тамошние места; а также для тех, кто готов согласиться со следующими гипотезами: — всё на свете меняется; — авторам книг и волшебникам не всегда следует доверять; — никто не может объяснить поступков и мыслей дракона.

It's been a joy to me to go back to Earthsea and find it still there, entirely familiar, and yet changed and still changing. What I thought was going to happen isn't what's happening, people aren't who—or what—I thought they were, and I lose my way on islands I thought I knew by heart. So these are reports of my explorations and discoveries: tales from Earthsea for those who have liked or think they might like the place, and who are willing to accept these hypotheses: things change: authors and wizards are not always to be trusted: nobody can explain a dragon.

Перевод

И. А. Тогоева, 2003