Иосиф Александрович Бродский

	Каждая могила — край земли.
	— «На смерть Элиота»

	Томас Стернс, не бойся коз Безопасен сенокос. Память, если не гранит, Одуванчик сохранит.
	— «На смерть Элиота»

	Бог органичен. Да. А человек? А человек, должно быть, ограничен.
	— «Два часа в резервуаре»

	Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной. Только с горем я чувствую солидарность. Но пока мне рот не забили глиной, Из него раздаваться будет лишь благодарность.
	— «Я входил вместо дикого зверя в клетку…»

	Прощай, позабудь и не обессудь. А письма сожги, как мост. Да будет мужественным твой путь, да будет он прям и прост.
	— «Прощай, позабудь…»

	Гражданин второсортной эпохи, гордо признаю я товаром второго сорта свои лучшие мысли, и дням грядущим я дарю их, как опыт борьбы с удушьем.
	— «Я всегда твердил, что судьба — игра…»

	Нынче ветрено и волны с перехлёстом. Скоро осень, всё изменится в округе. Смена красок этих трогательней, Постум, чем наряда перемена у подруги.
	— «Письма римскому другу»

	Если выпало в империи родиться Лучше жить в глухой провинции у моря.
	— «Письма римскому другу»

	Вот и прожили мы больше половины. Как сказал мне старый раб перед таверной: «Мы, оглядываясь, видим лишь руины». Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
	— «Письма римскому другу»

Холуй трясется. Раб хохочет. Палач свою секиру точит. Тиран кромсает каплуна. Сверкает зимняя луна. Се вид Отчества, гравюра. На лежаке — Солдат и Дура. Старуха чешет мёртвый бок. Се вид Отечества, лубок. Собака лает, ветер носит. Борис у Глеба в морду просит. Кружатся пары на балу. В прихожей — куча на полу. Луна сверкает, зренье муча. Под ней, как мозг отдельный, — туча… Пускай Художник, паразит, другой пейзаж изобразит.

— «Набросок»

	…если ты выбрал нечто, привлекающее других, это означает определенную вульгарность вкуса.
	— «Меньше единицы»

	Ни страны, ни погоста Не хочу выбирать. На Васильевский остров Я приду умирать.
	— «Стансы Васильевскому острову»

	По-русски Исаак теряет звук.
	— «Авраам и Исаак»

	Я заражен нормальным классицизмом. А вы, мой друг, заражены сарказмом.
	— «Одной поэтессе»

	Век скоро кончится, но раньше кончусь я.
	— «Fin de Siecle»

	И, услышавши это, хочется бросить рыть землю, сесть на пароход и плыть, и плыть — не с целью открыть остров или растенье, прелесть иных широт, новые организмы, но ровно наоборот; главным образом — рот.
	— «Fin de Siecle»

	Птица уже не влетает в форточку. Девица, как зверь, защищает кофточку.
	— «1972 год»

	Навсегда расстаёмся с тобой, дружок. Нарисуй на бумаге простой кружок. Это буду я: ничего внутри. Посмотри на него — и потом сотри.
	— «То не Муза воды набирает в рот…»

	Мир, вероятно, спасти уже не удастся, но отдельного человека — всегда можно.
	— Нобелевская лекция

	Эта местность мне знакома как окраина Китая!
	— «Представление»

	Твой Новый год по темно-синей волне средь моря городского плывет в тоске необьяснимой, как будто жизнь начнется снова, как будто будет свет и слава, удачный день и вдоволь хлеба, как будто жизнь качнется вправо, качнувшись влево.
	— «Рождественский романс»

	Мир создан был для мебели, дабы создатель мог взглянуть со стороны на что-нибудь, признать его чужим…
	— «Посвящается стулу»

	Страшный суд — страшным судом, но вообще-то человека, прожившего жизнь в России, следовало бы без разговоров помещать в рай.
	— Из записной книжки 1970 г.

	К сожаленью, в наши дни не только ложь, но и простая правда нуждается в солидных подтвержденьях и доводах. Не есть ли это знак, что мы вступаем в совершенно новый, но грустный мир? Доказанная правда есть, собственно, не правда, а всего лишь сумма доказательств. Но теперь не говорят «я верю», а «согласен».
	— «Посвящается Ялте»