Станислав Лем

Стани́слав Лем (польск. Stanisław Lem); 12 сентября 1921 — 27 марта 2006) — выдающийся польский писатель (фантаст, эссеист, сатирик), философ и футуролог.

Цитаты

В космосе ничего не пропадает.

Массовая культура — обезболивающее средство, анальгетик, а не наркотик.

Мир нужно изменять, иначе он неконтролируемым образом начнет изменять нас самих.

	… мой приятель того редкого и наиценнейшего сорта людей, которые никогда ни о чём не спрашивают.
	— «137 секунд»

На Марсе не интересно, на Луне неприятно, в Антарктике холодно, в Сахаре слишком жарко.

Некрасиво устраивать публичный конец света для устройства своих личных дел. — о фантастическом жанре «апокалиптика»

Никто ничего не читает; если читает, ничего не понимает; если понимает, немедленно забывает. — Ещё раньше — в одном из интервью Лема. Ср. с изречением, приписываемым Симоне Синьоре: «Публика не слушает; а если слушает, то не слышит; если же слышит, то не понимает». Прообраз подобного рода высказываний — цитата из Горгия: «Ничто не существует; <...> если и существует, то оно не познаваемо <...>; если оно и познаваемо, то <...> непередаваемо» («О не-сущем, или О природе»; пер. А. Ф. Лосева).

— Дж. Джонсон и С. Джонсон. «Одна минута человечества», 1983

Политик не должен быть слишком умён. Очень умный политик видит, что большая часть стоящих перед ним задач совершенно неразрешима.

Полиция есть космическая постоянная.

Почему тебя не пугает машина, которая в тысячу раз сильнее тебя, но ужасает мысль о машине, которая многократно превосходит тебя интеллектом?

Путь к звёздам ведет через многолетнее заключение. Астронавтика пахнет тюрьмой.

Фантастика имеет дело не с человеком, а с человеческим родом как таковым, и даже с возможными видами разумных существ.

Цивилизацию создают идиоты, а остальные расхлёбывают кашу.

	Что касается современных технологий, то они, безусловно, угрожают человечеству, но проклинать их не следует, ибо без них будет ещё хуже.
	— речь на церемонии присвоения ему степени почётного доктора университета Билефельда, 13 ноября 2003

Чтобы что-то узнать, нужно уже что-то знать.

Эссе и статьи

Будущее не может быть химически очищенным от забот, боли и страхов современности, абсолютно удобным, роскошно скроенным костюмом для наших теперешних привычек, нужд и мнений. Ничего подобного — оно постепенно пересматривает их, приводит к острым конфликтам, будет принуждать к выбору, будет требовать расплаты за расширение физических границ жизни, будет, одним словом, отбрасывать, уничтожать очень многое из того, что сегодня мы считаем бесценным, незаменимым, нерушимым. И будет в этом безжалостно, как сам прогресс, и, как он, неотвратимо. Ибо единожды сделанного изобретения, открытия уже ничто не может уничтожить, разве только со всем человечеством; идиллия какого-то якобы ожидающего нас "возвращения в природу" — фикция, утопия, и именно поэтому путь, ведущий от современных открытий в глубь порой невероятных грядущих последствий, не только трудно разглядеть. Ещё труднее современному человеку с ним согласиться. — перевод Е. П. Вайсброта, 1967

— «Куда идёшь, мир?», 1960

	О цене, которой будущему придется расплачиваться за решения, принимаемые уже сейчас, уже сегодня — именно сегодня, а не когда-то потом — следует думать.
	— «Куда идёшь, мир?»

Когда я писал первые фантастические книги, меня терзали угрызения совести. Мне казалось, что если я в одной книге дал какую-то картину будущего, то я буду сам себе противоречить, если в другой книге опишу будущее иначе. Через много лет, когда я начал читать книги специалистов-прогнозистов, я понял, что никакого логического противоречия здесь нет. Прогнозисты всегда делают несколько вариантов прогнозов в виде расходящегося веера.

— «Литература, проецирующая миры», 1969

Я считаю, что если парапсихологические явления реальны, то для освоения этой реальности наука должна коренным образом перестроиться. Но всё, что происходит и будет происходить в этой области, всегда будет недостаточным побудительным импульсом для возведения на совершенно новом фундаменте всего здания науки. Практические и теоретические соображения указывают на то, что если эти феномены и будут включены в область науки, то лишь благодаря такому переустройству её, которое будет проистекать из достижений, не инспирированных самой парапсихологией и теми, кто её фронтально атакует. Наука, образно говоря, в своем неустанном восхождении достигнет наконец такой высоты, с которой природа сверхчувственных явлений выяснится как бы мимоходом, побочно, как открытие случайное, но не единственное и не главное, не то, ради которого развивается по восходящей линии процесс познания. Таковы по крайней мере мои убеждения в этом вопросе. Sed tamen potest esse totaliter aliter. — перевод К. В. Душенко, 1990

— «О сверхчувственном познании», 1975

Мировая наука как целое действует наподобие сита, отделяющего пшеницу от плевел: она правду видит, хотя и не скоро скажет. Суждения отдельных ученых, хотя бы и нобелевских лауреатов, хотя бы даже Эйнштейнов, сами по себе не имеют доказательной силы в науке. Они получают её (то есть могут её получить) лишь после многократных и тщательных проверок. И как раз коллективный, внеличностный характер науки, та её особенность, что процедуры познания, складывавшиеся столетиями, стоят выше любого индивидуального мнения, даже самого авторитетного, служат гарантией действительной объективности познания, и надежнее этой гарантии ничего быть не может. Это не означает абсолютной непогрешимости науки, но означает нечто более важное: наука ошибается, однако в своем дальнейшем движении аннулирует собственные ошибочные утверждения. Говоря по-другому, наука как целое представляет собой систему с сильной тенденцией к самокорректировке. И обвинять науку в тупом, злонамеренном, демагогическом или диктуемом какими-либо иными посторонними соображениями отрицании фактов, которые являются её кровью и воздухом, — значит не понимать её основополагающих функциональных принципов. — перевод К. В. Душенко, 1990

— «О „неопознанных летающих объектах“», 1977

Когда-то и сам я <придерживался> мнения, <что> хотя инопланетяне могут очень сильно отличаться от людей по своему строению и внешнему виду, хотя их тело может быть устроено совершенно иначе, хотя они могут располагать иными специализированными органами восприятия, обходиться без кислорода и даже жить на дне морском, тем не менее их разум должен быть очень похож на наш, ибо невозможна какая-то иная форма разума, чем та, что свойственна человеку. Сегодня я уже не стал бы защищать эту точку зрения. Абстрактно мыслящий разум, его — если можно так выразиться — логическая вершина, которую мы уже препоручили нашим перерабатывающим информацию машинам, и в самом деле может быть космической постоянной. Однако разум, определяющий социальную жизнь людей, тот «неразумный разум», который галопирует верхом на нашей половой жизни и неразрывно связан с обстоятельствами возникновения человечества, разум, из-за которого наша цивилизация раскачивается как на качелях, между расцветом и упадком, — эта разновидность разума вполне может быть всего лишь локальным, то есть исключительно земным, феноменом. Ведь сведущие специалисты то и дело напоминают нам о том, что наш предок — не слишком-то симпатичная обезьяна, научившаяся есть мясо и утратившая волосяной покров, — продолжает жить в нашем теле. Эта смышленая, сверхвозбудимая сексуально обезьяна, не способная расстаться со своим предчеловеческим, магическим мышлением и реакциями, это существо, в психике которого не меньше слоев, чем в геологической формации, не может быть константой во всей многозвездной Вселенной. — перевод К. В. Душенко, 1990

— «Ещё о „проблеме контакта“», 1980

	Возможно ли понимание между разумными существами, находящимися на самых различных ступенях исторического развития, если мы не можем договориться даже с нашими соседями — людьми, живущими в обществе с иной политической системой?
	— «Ещё о „проблеме контакта“»

	Я считаю вполне возможным установление контакта с «Другими». Но как раз тогда и умрет иллюзия антропоцентрически, а значит, утопически мыслящего рационалиста,..
	— «Ещё о „проблеме контакта“»

	Глупость — движущая сила истории.
	Glupota motorem dziejów
	— название эссе 1994 года (или «Сильвические размышления XXIV», сборник «Sex Wars»)

На технологию можно сердиться, технологию можно не признавать, к процессу её развития можно иметь претензии точно так же, как ненавидеть законы термодинамики или держать зло на гравитацию. Явления, подобные законам Природы, в какой-то мере можно приручать, одомашнивать, впрягать в наши дела и работу. Зато писать против них научные труды или воспринимать их как зло — все это несет в себе столько же смысла, сколько дисциплинарное бичевание моря за то, что оно поглотило корабли какого-то тирана.

— «Tertium comparationis», 1994 (сборник «Тайна китайской комнаты»)

	Наша пресса, сообщая о событиях в Будённовске, называет боевиков Дудаева террористами. Это весьма деликатный вопрос, и даже у меня дома мы спорили, имеем ли мы право на такое определение. Ведь никто — кроме немцев — не называл террористами солдат Армии Крайовой или Крестьянских Батальонов. <…> Общий принцип, которого я стараюсь придерживаться, гласит, что следует быть на стороне слабого. Ничего не могу с собой поделать, но я всей душой на стороне чеченцев, хотя, естественно, понимаю горе семей, которые оплакивали своих близких, оказавшихся в числе заложников. Слабые иногда имеют право прибегать к средствам, которые не предусмотрены международными конвенциями. То, что устроил в Чечне министр Грачёв со своей военной партией и с Ельциным, было страшным скандалом. Милитаристы бросили в бой против забаррикадировавшихся в больнице боевиков отряд спецназа, от огня которого погибли главным образом заложники. Между тем — как мы сейчас знаем — чеченцы вели себя по отношению к заложником очень прилично.
	(оригинал 2-го абзаца цитаты) Ogólna zasada, której staram się trzymać, powiada, że należy być po stronie słabszych. Nic na to nie poradzę, ale jestem całą duszą po stronie Czeczeńców, choć oczywiście rozumiem nieszczęście rodzin, które swoich bliskich pośród zakładników opłakiwały. Słabsi są czasem w prawie imać się środków, których nie przewidują międzynarodowe konwencje.
	— «Тормозные колодки», 1995

Российская армия страшно скомпрометировала себя в Чечне. Вступил в силу принцип домино: ничего не получается, приходится вводить в бой новые и новые резервы, элитные части не справляются, ну, так задействуем тяжелую артиллерию и сотрем в порошок целый город. В то же время пропасть между страшной правдой этой экспедиционной войны и ложью пропаганды разверзлась такая, что пришлось потихоньку вводить цензуру, закрывать газеты, как у нас в свое время говорили, — возвращается новое. И это очень опасно. Я не верю, что Ельцин — это такой ванька-встанька, что, как только он договорится с чеченцами, так сразу и демократию вернет. Подобные процессы труднообратимы.

— «Горизонт Пана Заглобы», между 1995 и 1999

	Будущее всегда выглядит иначе, нежели мы способны его себе вообразить.
	— «Беды от избытка», 1998 (сборник «Мегабитовая бомба»)

Имперские дрожжи пока что тесто не поднимут, потому что промышленно-экономическая база России лежит в развалинах. Но решения милитаристского, авантюристского типа реализуются куда легче, чем мирный экономический рост и введение демократии. Кроме того, страна — огромная, она придет в себя быстрее, чем мы думаем, и в течение ближайших десяти лет наша независимость снова окажется под вопросом. Запад проявляет склонность к мономании — была горби-мания, теперь все уцепились за Ельцина и считают, что, как только Ельцин уйдет, тут все и рухнет. Такая персонификация проблем огромной страны и помещение всех инвестиций в одного человека — это безумие. Честно говоря, я не дал бы Ельцину взаймы и десяти грошей — польских грошей. Это человек совершенно потерянный! Влезть на танк и бороться с путчем — это да, это он умел, но теперь у него ничего не получается. Впрочем, Ельциным управляют некие силы, он все более подчиняется военным, потому что другого пути у него нет.

— «На чашах балканских весов», между 1995 и 1999

	Я не кровожаден, но хотел бы, чтобы Милошевича повесили, — если ему ничего не будет, это станет страшным знаком для нового века и доказательством абсолютной безнаказанности. Однако, при его хитрости и нерешительности Запада, скорей всего, никакое наказание ему не грозит.
	— «Борода Фиделя», 1999

Наилучшим способом спасения человечества было бы открытие каких-либо сил, полей либо явлений, предотвращающих приведение в действие всех атомных бомб, как урановых, так и водородных. Я не думаю, что это совершенно невозможно, ведь мы вошли в эпоху неслыханных переворотов в области фундаментальных исследований. Если бы вдруг оказалось, что все атомное оружие ни к чему негодно, в мировой политике произошли бы великие перемены. Исчез бы страх перед атомными террористами, а Россию стали бы считать огромной помойкой, по которой мечется почти невменяемый Ельцин в тесной компании миллиардеров и мафиози.

— «Борода Фиделя», 1999

Если бы у России не было ядерного оружия, она бы не составляла никакой проблемы. Из конфронтации с Западом она, так или иначе, выйдет благополучно; идея подкупить её кажется мне опасной. Из множества решений я выбрал бы самое радикальное — лишить её западной помощи, не заходя, естественно, так далеко, что запахнет военным конфликтом. За дикие авантюры Жириновских и Ельциных русские должны заплатить, хотя, как правило, наивысшую цену платит народ, а не власть, которая — как правильно заметил наш великий философ Урбан — всегда прокормится. — по поводу войны НАТО против Югославии

— «На чашах балканских весов», 1999

Различные варианты реализации так называемой стратегической оборонной инициативы США уже многократно анализировались на страницах научных и специальных американских периодических изданий. Все эти попытки и проекты выявляли бесполезность такой концепции. Единственный смысл, который может быть в её реализации - это вынудить вероятных противников США участвовать в самоубийственном соперничестве в наращивании ракетно-спутниковой мощи. Такое соперничество принесло уже результаты в виде ослабления потенциала СССР, внесло вклад в его распад. Всякое возобновление такой гонки будет неслыханно дорогим для всех антагонистов, а воплощение в жизнь поговорки «пока толстый сохнет, худой сдохнет» может привести мир в непредсказуемо угрожающее положение.

— «Сферомахия», 2001

О себе

• «Высокий замок»
• «Моя жизнь»

	В военные и послевоенные времена я подрабатывал в качестве автомобильного механика, которому анатомия автомобиля известна без эмоций и по существу так же, как анатомия женского тела гинекологу, и у которого автомобильный стриптиз в гараже не вызывает волнения или головокружения.
	— 1957

	Источником моих футуристические идей было полное отсутствие доступа к той части мировой литературы, которая потом была названа «футурологией».
	Źródłem moich futurystycznych wizji był całkowity brak dostępu do światowej literatury, która została potem nazwana "futurologią".
	— FAQ на официальном сайте Лема

	Немцы убили всех моих близких, кроме отца с матерью… — близких родственников, бывших тогда в Польше
	— 1987

Я «оптисимист». — гибрид оптимиста и пессимиста

Интервью

• см. также Категория:Интервью Станислава Лема

Видите ли, научная фантастика совсем не пророческая литература, как иные ошибочно думают. Предсказания научных и технических достижений неминуемо обречены на поражение. Даже Жюль Верн кажется нам сейчас очень архаичным. Что же тогда говорить о сегодняшнем дне, когда невозможно предвосхитить все вероятные качественно-новые скачки, которые совершаются в жизни человечества благодаря успехам науки! Фантастика, скорее, похожа на гигантскую и могущественную лупу, в которую мы рассматриваем тенденции развития — социальные, моральные, философские, — которые мы усматриваем в нашем сегодняшнем дне. В сущности, говоря о будущем, о жизни на далёких планетах, я говорю о современных проблемах и своих современниках, лишь облаченных в галактические одежды. В наши дни, для того чтобы заниматься научной фантастикой, мало одной фантазии, нужно ещё очень много знать! Кибернетика, астронавтика, биохимия, биофизика, теория информации, молекулярная биология, бионика, генетика, радиоэлектроника, парапсихология! Всех этих наук не существовало, когда я был мальчиком. Когда я писал философскую книгу «Диалоги», о кибернетике было написано всего лишь около шестидесяти книг. Из них я, не хвалясь могу сказать, прочел половину. Ныне об этой науке написаны целые библиотеки!.. Для некоторых писателей научная фантастика представляет собой нечто вроде чистой игры ума, интеллектуального кроссворда, а не один из разделов литературы. Меня же интересует другое — сами люди и проблемы, волнующие человека наших дней.

— интервью Кириллу Андрееву, 1966

В 1989 году я перестал писать беллетристику. Поводом послужило много различных событий. У меня были ещё наброски замыслов для реализации, но я решил, что эксплуатировать их в новой ситуации не стоит. Именно осуществление или переход из страны фантасмагории в реальность многих разнообразных моих идей парадоксально явилось препятствием для дальнейшего занятия SF. Хочу пояснить это на образном примере. Высаживая в саду саженец, можно себе представлять, как в результате многолетнего развития преобразуется он в дерево с развесистой кроной, как зацветёт и со временем станет плодоносить. Однако случилось так, что дерево выросло, действительно разрослось мощными ветвями, но подозрительными мне кажутся его соцветия, и яд сочится из его плодов. Или иначе: я писал в невесомости, свободно маневрируя сюжетами, делая их безопасными или подслащая юмором, или осознанно обходя ужасные подтверждения своих прогнозов, и тем самым не чувствовал себя ответственным за какие-либо будущие людские сумасшествия, которые отпочкуются от моих домыслов. По сути, было в этом что-то от классической ситуации, называемой вызовом тёмных сил учеником чародея.

— начало 2000-х

Без источника

• Если ад существует, то он наверняка компьютеризирован.
• Если что-либо, от атома до метеоритов, пригодно к использованию в качестве оружия, то оно будет таким образом использовано.
• Пока не воспользовался интернетом, не знал, что на свете есть столько идиотов.
• Суть старости в том, что приобретаешь опыт, которым нельзя воспользоваться.
• Человек — существо, которое охотнее всего рассуждает о том, в чём меньше всего разбирается.

Приписываемые цитаты

• Аргументы разума бессильны перед господствующей моралью.

О Леме

• см. также Категория:Лемоведение

	Лем, вероятно, является целым комитетом, а не лицом (поскольку пишет разным стилем, и иногда демонстрирует знание иностранных языков, а иногда — нет), созданным Партией за Железным занавесом для захвата монопольной властной позиции для манипуляции общественным мнением посредством критических и педагогических публикаций, что является угрозой всей сфере нашей научной фантастики и свободному обмену мнениями и идеями в ней. <…> Сейчас, как мне кажется, кампания, направленная на утверждение Лема в качестве крупного писателя и критика, теряет почву. Она начинает встречать серьёзный отпор: сегодня считается, что творческие способности Лема были переоценены, а грубая, оскорбительная и глубоко невежественная критика им американской научной фантастики зашла слишком далеко и оттолкнула от него всех, кроме приверженцев Партии (и я — один из тех, кого она оттолкнула в наибольшей степени). — во многом Дик отзывается на эссе «Science fiction: безнадёжный случай с исключениями»
	Lem is probably a composite committee rather than an individual, since he writes in several styles and sometimes reads foreign, to him, languages and sometimes does not — to gain monopoly positions of power from which they can control opinion through criticism and pedagogic essays is a threat to our whole field of science fiction and its free exchange of views and ideas. <…> I think, though, at this time, that their campaign to establish Lem himself as a major novelist and critic is losing ground; it has begun to encounter serious opposition: Lem's creative abilities now appear to have been overrated and Lem's crude, insulting and downright ignorant attacks on American science fiction and American science fiction writers went too far too fast and alienated everyone but the Party faithful (I am one of those highly alienated).
	— Филип Дик, письмо в ФБР, 2 сентября 1974

	Тема, которую он подчёркивает в большинстве своих работ, заключается в том, что машины будут когда-нибудь такими же как человек, Homo sapiens, а, возможно, и будут превосходить его. Г-н Лем имеет почти Диккенсов гений, отчётливо понимая трагедии и комедии будущих машин; смерть кого-то из его андроидов или компьютеров повергает читателя в скорбь.
	The theme he stresses in most of his work is that machines will someday be as human as Homo sapiens and perhaps superior to him. Mr. Lem has an almost Dickensian genius for vividly realizing the tragedy and comedy of future machines; the death of one of his androids or computers actually wrings sorrow from the reader.
	— Филип Фармер, интервью The New York Times, 2 сентября 1984

	Тяжела ситуация Лема, ибо он неверующий!
	Ciężka sytuacja tego Lema, bo jest niewierzący!
	— Лешек Колаковский, 2000

	На Леме я учился НФ. Он был первым автором, которого я читал. Мне повезло, что есть прекрасное введение к этому жанру. Я думаю, что творчество Лема-один из крупнейших достижений мировой научной фантастики. Кто не читал Лема, не может утверждать, что знает этот жанр.
	Na Lemie uczyłem się SF. Był pierwszym autorem, którego czytałem. Miałem szczęście mieć tak wspaniałe wprowadzenie do tego gatunku. Myślę, że twórczość Lema należy do największych osiągnięć światowej fantastyki naukowej. Kto nie czytał Lema, nie może uważać, że zna ten gatunek.
	— Анджей Сапковский, 2002

	Мы хотим отдать должное литературному труду, проницательность и сила воздействия которого на развитие информатики не имеют прецедента.
	— руководство университета Билефельда на церемонии присвоения степени почётного доктора «за выдающиеся достижения в области информатики», 13 ноября 2003

	Редко я встречаю кого-то, кто как Станислав Лем так настойчиво проник в мир, которого мы не понимаем. Несмотря на то что его романы касались серьёзных тем, он сохранял чувство юмора и дистанции к тому, что ещё только должно произойти.
	Rzadko spotyka się kogoś, kto jak Stanisław Lem tak wnikliwie przenikał świat, którego my nie rozumiemy. Mimo że jego powieści dotykały poważnych tematów, zachował poczucie humoru i dystansu do tego, co dopiero miało się wydarzyć.
	— Анджей Вайда, 28 марта 2006

	Я утверждаю, что если бы не Лем, не было бы изменений в Восточной Европе. Потому что политические дела оппозиции читывала, как правило, оппозиция — в то время, когда Лама читали все: партийные и беспартийные, военные и гражданские, левая оппозиция и правая. И учились от Него, что всё решает человек, что правительства технократов — это вредное обольщение, что самый большой враг человека — это бюрократия... <...> я думаю, что это из-за его книг прогнил весь лагерь социализма. В конечном счёте, с этой идеей считались. <...> Лем никогда не получал Нобелевскую премию, потому что, по мнению Красных Ветеранов из Шведской академии «НФ-литература — это не литература», и кроме того, антисоциалистическая... Если бы не это — был бы стопроцентным нобелиатом. Но он не жаловался.
	Twierdzę, że gdyby nie Lem, nie byłoby zmian w Europie Wschodniej. Bo polityczne dzieła opozycji czytywała zazwyczaj opozycja – podczas gdy Lema czytali wszyscy: partyjni i bezpartyjni, wojsko i bezpieka, opozycja lewicowa – i prawicowa. I uczyli się od Niego, że o wszystkim decyduje człowiek, że rządy technokratów to szkodliwa ułuda, że największym wrogiem człowieka jest biurokracja... <...> sądzę, że to jego książki rozłożyły cały obóz socjalizmu. Ostatecznie to idee się liczą. <...> Lem nigdy nie otrzymał Nobla – bo zdaniem Czerwonych Weteranów ze Szwedzkiej Akademii Literatury „literatura SF to nie literatura” – a ponadto anty-socjalistyczna... Gdyby nie to – byłby murowanym noblistą. Ale nie narzekał.
	— Януш Корвин-Микке, Вечный Лем, 15 апреля 2006

	Станислав Лем был одним из немногих творческих умных философов XX века, визионерским умом.
	Stanisław Lem to był jeden z niewielu twórczych umysłów filozoficznych XX wieku, umysł wizjonerski.
	— Богуслав Вольневич, 2010

«Читаем Лема — значит, не всё потеряно»

Эссе от издательства «Текст», опубликованное в 1-м томе (1992 г.) первого собрания сочинений Лема на русском языке.

Станислав Лем — редкостное явление в культуре XX века. Блестящий и самобытный писатель и в то же время социолог, философ-рационалист, склонный к точному математическому мышлению. Неудержимый фантазер и — сухой аналитик. Писатель удивительно разносторонний; он, как сказал бы Достоевский, «выскочил из мерки». Кажется, он перепробовал все фантастические жанры — от классической «научной фантастики» до рецензий на фантастику, ещё не написанную. Не делал он только одного: не писал на потребу рынка. Он стал одним из первых, а может, и первым, кто ещё в начале пятидесятых годов провидел кибернетическую революцию, перевернувшую нашу цивилизацию.

... интеллектуальная проза Лема, до предела насыщенная мыслью, адресованная далеко не всякому,..

Бегло охарактеризовать, «разъяснить» этого уникального писателя — задача невыполнимая, хотя бы потому, что его творчество связано с огромным пластом европейской культуры, с трудами философов, социологов, корифеев точных наук, с современной инженерией и, разумеется, с мировой литературой. От Платона до Норберта Винера и от Аристофана до Хорхе Луиса Борхеса — таков диапазон его привязанностей. Творчество Лема — это целый мир, читателя ждет увлекательное путешествие — каждого свое, ибо каждый найдёт свой маршрут.

См. также

• Категория:Произведения Станислава Лема
• Категория:Экранизации произведений Станислава Лема

В статьях этих категорий см. также рассуждения Лема о своих произведениях и их экранизациях.