Владимир Евгеньевич Жаботинский: различия между версиями
[досмотренная версия] | [досмотренная версия] |
Khanaon (обсуждение | вклад) →Цитаты из повестей и рассказов: самсон и далила |
Khanaon (обсуждение | вклад) →Цитаты из повестей и рассказов: ещё из самсона |
||
Строка 43: | Строка 43: | ||
Он молчал; она шепнула ещё тише: |
Он молчал; она шепнула ещё тише: |
||
— Раньше такую траву, от которой ты меня будешь любить; это будет, как [[гроза]]; а потом тебе станет легко, и тогда я дам тебе [[сон]]ное зелье, и снова всё будет по-хорошему...|Автор=«[[:s:Самсон Назорей (Жаботинский)/Глава XXIX. Три зелья|Самсон Назорей]]», 1916}} |
— Раньше такую траву, от которой ты меня будешь любить; это будет, как [[гроза]]; а потом тебе станет легко, и тогда я дам тебе [[сон]]ное зелье, и снова всё будет по-хорошему...|Автор=«[[:s:Самсон Назорей (Жаботинский)/Глава XXIX. Три зелья|Самсон Назорей]]», 1916}} |
||
{{Q|Но и этого внимания не оказал ему Ахиш, а просто ничего не ответил офицеру. Он был человек высокомерный и с подчиненными [[грубость|грубый]]. |
|||
— Накормить, — сказал он коротко, хлыстом указывая в сторону Самсона, и ушёл. |
|||
Самсона посадили, и [[солдат]] ткнул ему в губы ложку с варевом из [[чечевица|чечевицы]]. Одну Самсон проглотил; но когда солдат поднёс вторую, [[пророк]] внезапно пришёл в [[бешенство]], подбежал к нему с криком, похожим на лай, и вышиб ложку. |
|||
— Пусть издохнет с [[голод]]у! — вопил он. — [[Гиена]]! [[Блудница]]! Истребитель [[народ]]а Божьего!|Автор=«[[:s:Самсон Назорей (Жаботинский)/Глава XXVIII. Ослиная челюсть|Самсон Назорей]]», 1916}} |
|||
{{Q|Мы все, [[человек]] десять за столом, изумлённо обернулись на Лику. Никогда ни одному из нас это в голову не приходило; вероятно, и родным её тоже. Лика была едва ли непросто неряха, волосы скручивала редькой на макушке, и то [[редька]] всегда сползала набок; она грызла ногти, и чулки у неё, плохо натянутые, морщились гармоникой из-под не совсем ещё длинной юбки. Главное — вся повадка её, чужая и резкая, не вязалась с представлением о привлекательности, — не взбредёт же на [[ум]] человеку присмотреться, длинные ли ресницы у [[городовой|городового]].|Автор=«Пятеро» (Лика), 1936}} |
{{Q|Мы все, [[человек]] десять за столом, изумлённо обернулись на Лику. Никогда ни одному из нас это в голову не приходило; вероятно, и родным её тоже. Лика была едва ли непросто неряха, волосы скручивала редькой на макушке, и то [[редька]] всегда сползала набок; она грызла ногти, и чулки у неё, плохо натянутые, морщились гармоникой из-под не совсем ещё длинной юбки. Главное — вся повадка её, чужая и резкая, не вязалась с представлением о привлекательности, — не взбредёт же на [[ум]] человеку присмотреться, длинные ли ресницы у [[городовой|городового]].|Автор=«Пятеро» (Лика), 1936}} |
Версия от 15:08, 23 ноября 2014
Влади́мир (Зеев) Евге́ньевич Жаботи́нский (1880—1940) — лидер правого сионизма, основатель и идеолог движения сионистов-ревизионистов, создатель Еврейского легиона (совместно с И. Трумпельдором) и организаций Эцель и Бейтар. Российский и еврейский писатель, публицист, поэт, драматург. Писал на русском языке и на иврите.
Цитаты
О литературе
- «…Нахожу, что евреи пока ничего не дали русской литературе, а дадут ли много впредь — не ведаю…»[1]
- «…Чуковский констатировал тот неопровержимый факт, что евреи, подвизающиеся в русской изящной литературе, ничего стоящего ей не дали…»[2]
О политике
- «…Когда евреи массами кинулись творить русскую политику, мы предсказали им, что ничего доброго отсюда не выйдет ни для русской политики, ни для еврейства, и жизнь доказала нашу правоту. Теперь евреи ринулись делать русскую литературу, прессу и театр, и мы с самого начала с математической точностью предсказывали и на этом поприще крах…»[3]
О сионизме
О еврейском народе
- «…Часто я думаю о том, что родовое имя наше — Израиль Непомнящий»[4]
У русских, у польских, у немецких детей есть родной быт, полный интимной, уютной прелести, есть традиции, формирующие, скрепляющие характер, есть прекрасные праздники, ёлка и Пасха, на которых потом, через сорок лет ласково будет останавливаться память. У еврейских детей в прежних поколениях это всё тоже было: особый лад жизни, красивый, как всё, что исторически сложилось и утрамбовалось, прекрасная невеста — суббота в огнях благословлённых свечек, белый седер Пасхи, весёлый сладкий Пурим с его трещётками, праздник Кущей, когда сами строили шалаш и после в нём обедали. | |
— «Вскользь: Без корня», 1910 |
О мире и о себе
— Что ж, теперь в Льеже вы могли и практически познакомиться с валлонским наречием, — говорю я, не подумавши, и только потом, когда уже сказано, соображаю, что фраза эта похожа на насмешку или упрёк и неуместна в обращении к раненому пленному. Но он не видит в этой фразе ни насмешки, ни упрёка и радостно кивает головой <...> | |
— «Гунн» |
С путеводителем тоже вышла история. В целях разумной экономии, чтобы не тратиться на дорогой Бедекер, каждый самостоятельно купил по дешевой книжечке. В результате — все три не годятся. Особенно невпопад вышла покупка у одного: он приобрёл в Дрездене по случаю за три марки прекрасный гид по Шварцвальду и упорно настаивает, что эта страна находится в Швейцарии. До сих пор мы его не переубедили: на каждой остановке он берёт у меня швейцарскую карту и тщательно обыскивает все кантоны, не затерялся ли где-нибудь Шварцвальд. Такой недоверчивый. А окончил Ришельевскую гимназию и всегда имел по географии пять. | |
— «Описание Швейцарии» |
Цену тамошней сыскной полиции мы знаем, но по-арабски она понимает и записывать умеет. Гораздо вероятней, что записала она его первое показание именно так, как он говорил: как рассказывал человек о событии, которое произошло 6 месяцев тому назад, а не так, как он повторяет вчера только заученный урок. Но теперь, когда за Абдул Меджида кто-то взялся за кулисами, кому неудобны именно эти ляпсусы, чересчур непохожие на «заученный урок» — теперь ему велели попытаться исправить эту ошибку, свалив вину хотя бы на полицию. | |
— «Шакалы и моллюски» |
Цитаты из повестей и рассказов
И, швырнув оружие далеко в глубину ложбины, он скорчился клубком, готовясь к прыжку. Пантера мгновенно взвилась на дыбы и подняла обе лапы, и в эту секунду Самсон выхватил из-за пояса мешочек и ловко вытряхнул порошок прямо в глаза зверю. Едкий запах горчицы разнесся в воздухе; пантера завыла и слепо ударила обеими лапами – но Самсон пролетел у неё высоко над головою: в воздухе он повернулся, чтобы упасть лицом к ней, и, как только коснулся земли, тотчас же кинулся ей на спину. | |
— «Самсон Назорей», 1916 |
— Не спится... — протянул он досадливо. Далила встала, отошла так, что её не было видно, и оттуда сказала: | |
— «Самсон Назорей», 1916 |
Но и этого внимания не оказал ему Ахиш, а просто ничего не ответил офицеру. Он был человек высокомерный и с подчиненными грубый. | |
— «Самсон Назорей», 1916 |
Мы все, человек десять за столом, изумлённо обернулись на Лику. Никогда ни одному из нас это в голову не приходило; вероятно, и родным её тоже. Лика была едва ли непросто неряха, волосы скручивала редькой на макушке, и то редька всегда сползала набок; она грызла ногти, и чулки у неё, плохо натянутые, морщились гармоникой из-под не совсем ещё длинной юбки. Главное — вся повадка её, чужая и резкая, не вязалась с представлением о привлекательности, — не взбредёт же на ум человеку присмотреться, длинные ли ресницы у городового. | |
— «Пятеро» (Лика), 1936 |
Но поставьте только раз этот вопрос: «А почему нельзя?» — и аксиомы рухнут. Ошибочно думать, будто аксиома есть очевидность, которую «не стоит» доказывать, до того она всем ясна: нет, друг мой, аксиомой называется такое положение, которое немыслимо доказать; немыслимо, даже если бы весь мир взбунтовался и потребовал: докажи! И как только вопрос этот поставлен — кончено. Эта коротенькая фраза — всё равно что разрыв-трава: все запертые двери перед нею разлетаются вдребезги; нет больше «нельзя», всё «можно»; не только правила условной морали, вроде «не украдь» или «не лги», но даже самые безотчётные, самые подкожные (как в этом деле) реакции человеческой натуры — стыд, физическая брезгливость, голос крови — всё рассыпается прахом. | |
— «Пятеро — Гоморра», 1936 |