Виктор Борисович Шкловский: различия между версиями

Материал из Викицитатника
[досмотренная версия][досмотренная версия]
Содержимое удалено Содержимое добавлено
м →‎Цитаты: исправления
Строка 15: Строка 15:


{{Q|За воротами [[деревья]], густые в огне фонаря. За [[ель|елями]] ― большое здание, дворец-дача-декорация. Кругом парк, в парке [[сирень]]; весной её ломают тихо, ломают и везут, и, не боясь тихого шума, в особенно светлой прелести ночи поют [[соловей|соловьи]]. В пруду тина и ряска. [[Ряска]] напоминает треснувшую эмаль, и на эмали видны призрачные заплывающие тропы [[лягушка|лягушек]]. Всё это увидел [[весна|весной]], а приехал [[осень]]ю. Комната была полна [[клён|кленовыми]] листьями. Окно открыто в парк. Среди старой мебели, с [[шёлк]]ом, рассыпавшимся на нити, шуршали на полу, как рукописи, [[лист]]ья. Было красиво. [[Окно]] в солнце. [[Деревья]]. Кругом нашей комнаты [[холод]]ные пустоты. Музей, чёрные переходы, в которых когда-то было тепло и жили [[черкесы]]. Черкесы, и каменная красная стена, и ворота должны были сохранить владелицу от [[революция|революции]]. Стоял на четвереньках и затыкал тряпками и кусками [[книга|книг]] щели в полу. Замерзало окно. Без форточки. Сразу стало в комнате некрасиво.<ref name="Ничего">''Виктор Шкловский'', «Ещё ничего не кончилось». — Москва: изд. Вагриус, 2003 г.</ref>|Автор=«Третья фабрика», 1925}}
{{Q|За воротами [[деревья]], густые в огне фонаря. За [[ель|елями]] ― большое здание, дворец-дача-декорация. Кругом парк, в парке [[сирень]]; весной её ломают тихо, ломают и везут, и, не боясь тихого шума, в особенно светлой прелести ночи поют [[соловей|соловьи]]. В пруду тина и ряска. [[Ряска]] напоминает треснувшую эмаль, и на эмали видны призрачные заплывающие тропы [[лягушка|лягушек]]. Всё это увидел [[весна|весной]], а приехал [[осень]]ю. Комната была полна [[клён|кленовыми]] листьями. Окно открыто в парк. Среди старой мебели, с [[шёлк]]ом, рассыпавшимся на нити, шуршали на полу, как рукописи, [[лист]]ья. Было красиво. [[Окно]] в солнце. [[Деревья]]. Кругом нашей комнаты [[холод]]ные пустоты. Музей, чёрные переходы, в которых когда-то было тепло и жили [[черкесы]]. Черкесы, и каменная красная стена, и ворота должны были сохранить владелицу от [[революция|революции]]. Стоял на четвереньках и затыкал тряпками и кусками [[книга|книг]] щели в полу. Замерзало окно. Без форточки. Сразу стало в комнате некрасиво.<ref name="Ничего">''Виктор Шкловский'', «Ещё ничего не кончилось». — Москва: изд. Вагриус, 2003 г.</ref>|Автор=«Третья фабрика», 1925}}
{{Q|Я жил с [[жена|женой]] в [[Москва|Москве]] несколько дней, в комнате, из которой хозяева уехали, оставили пианолу и двух [[белка|белок]]. Белки играли друг с другом. На пианоле шумели ученики Вхутемаса, пускали цветных зайчиков на стену и надеялись на то, что произойдёт откровение. Я, конечно, должен жить в [[Санкт-Петербург|Питере]], где-нибудь за Преображенским собором. [[Трава]] будет наступать на меня, занимая улицу. Я должен работать на [[наука|науку]]. Так вот, как умею.<ref name="Ничего" />|Автор=«Третья фабрика», 1925}}
{{Q|Я жил с [[жена|женой]] в [[Москва|Москве]] несколько дней, в комнате, из которой хозяева уехали, оставили пианолу и двух [[белка|белок]]. Белки играли друг с другом. На [[пианола|пианоле]] шумели ученики [[:w:ВХУТЕМАС|Вхутемаса]], пускали цветных зайчиков на стену и надеялись на то, что произойдёт откровение. Я, конечно, должен жить в [[Санкт-Петербург|Питере]], где-нибудь за Преображенским собором. [[Трава]] будет наступать на меня, занимая улицу. Я должен работать на [[наука|науку]]. Так вот, как умею.<ref name="Ничего" />|Автор=«Третья фабрика», 1925}}


{{Q|Куча книг, которые я могу читать и не читаю, [[телефон]], в который я могу говорить и не говорю, рояль, на котором я могу играть и не играю, [[люди]], с которыми я могу встречаться и не встречаюсь, и ты, которого я должна была бы любить и не люблю. А без книг, без цветов, без [[рояль|рояля]], без тебя, родной и милый, как бы я плакала. Свернулась я сейчас калачиком и, как истая [[женщина]] Востока, созерцаю. Слежу за глупым, повторяющимся узором печки, нелепо подражаю чайнику ― одну руку в бок, другую выгибаю, как носик, ― и радуюсь, что так похоже, щурю [[глаза]] на отчего-то дрожащий куст белой [[азалия|азалии]]. Ни о чём не [[мечта]]ю, не думаю. Милый, я тебя не обижаю, пожалуйста, не думай, что я тебя обижаю. Я чувствую, что начинаю казаться тебе самоуверенной; нет, я знаю, что я никуда не гожусь, не сто́ит на этом настаивать.<ref name="Ничего" />|Автор=«Zoo. Письма не о любви, или Третья Элоиза», 1923}}
{{Q|Куча книг, которые я могу читать и не читаю, [[телефон]], в который я могу говорить и не говорю, рояль, на котором я могу играть и не играю, [[люди]], с которыми я могу встречаться и не встречаюсь, и ты, которого я должна была бы любить и не люблю. А без книг, без цветов, без [[рояль|рояля]], без тебя, родной и милый, как бы я плакала. Свернулась я сейчас калачиком и, как истая [[женщина]] Востока, созерцаю. Слежу за глупым, повторяющимся узором печки, нелепо подражаю чайнику ― одну руку в бок, другую выгибаю, как носик, ― и радуюсь, что так похоже, щурю [[глаза]] на отчего-то дрожащий куст белой [[азалия|азалии]]. Ни о чём не [[мечта]]ю, не думаю. Милый, я тебя не обижаю, пожалуйста, не думай, что я тебя обижаю. Я чувствую, что начинаю казаться тебе самоуверенной; нет, я знаю, что я никуда не гожусь, не сто́ит на этом настаивать.<ref name="Ничего" />|Автор=«Zoo. Письма не о любви, или Третья Элоиза», 1923}}

Версия от 16:07, 18 января 2015

Ви́ктор Бори́сович Шкло́вский (1893—1984) — русский советский писатель, литературовед, критик, киновед и киносценарист. Лауреат Государственной премии СССР (1979).

Цитаты

  •  

Мне семьдесят пять лет. Душа моя лежит предо мной. Она уже износилась на сгибах. Сгибали душу смерти друзей. Война. Споры. Ошибки. Обиды. Кино. И старость, которая всё-таки пришла.

  •  

Богему создал ВАПП, накооптировавший в писатели 3000 человек.

  •  

Когда мы уступаем дорогу автобусу, мы делаем это не из вежливости.

  •  

Любовь — это пьеса. С короткими актами и длинными антрактами. Самое трудное — научиться вести себя в антракте.

  •  

Для того, чтобы познать свое сердце, надо немножко знать анатомию.

  •  

Лестница литературных объединений ведет к нарисованным дверям. Лестница существует эта, пока идёшь.

  •  

Что касается электричества, телефона и ванны, то уборная в 100 саженях.

  •  

Советская власть научила литературоведение разбираться в оттенках говна.

  •  

Мы получаем деньги не за труд, а за трудности, с которыми их получаем.

  •  

«Двенадцать» <Блока> — ироническая вещь. Она написана даже не частушечным стилем, она сделана «блатным» стилем. Стилем уличного куплета вроде савояровских. [1]

  — «Гамбургский счёт»
  •  

За воротами деревья, густые в огне фонаря. За елями ― большое здание, дворец-дача-декорация. Кругом парк, в парке сирень; весной её ломают тихо, ломают и везут, и, не боясь тихого шума, в особенно светлой прелести ночи поют соловьи. В пруду тина и ряска. Ряска напоминает треснувшую эмаль, и на эмали видны призрачные заплывающие тропы лягушек. Всё это увидел весной, а приехал осенью. Комната была полна кленовыми листьями. Окно открыто в парк. Среди старой мебели, с шёлком, рассыпавшимся на нити, шуршали на полу, как рукописи, листья. Было красиво. Окно в солнце. Деревья. Кругом нашей комнаты холодные пустоты. Музей, чёрные переходы, в которых когда-то было тепло и жили черкесы. Черкесы, и каменная красная стена, и ворота должны были сохранить владелицу от революции. Стоял на четвереньках и затыкал тряпками и кусками книг щели в полу. Замерзало окно. Без форточки. Сразу стало в комнате некрасиво.[2]

  — «Третья фабрика», 1925
  •  

Я жил с женой в Москве несколько дней, в комнате, из которой хозяева уехали, оставили пианолу и двух белок. Белки играли друг с другом. На пианоле шумели ученики Вхутемаса, пускали цветных зайчиков на стену и надеялись на то, что произойдёт откровение. Я, конечно, должен жить в Питере, где-нибудь за Преображенским собором. Трава будет наступать на меня, занимая улицу. Я должен работать на науку. Так вот, как умею.[2]

  — «Третья фабрика», 1925
  •  

Куча книг, которые я могу читать и не читаю, телефон, в который я могу говорить и не говорю, рояль, на котором я могу играть и не играю, люди, с которыми я могу встречаться и не встречаюсь, и ты, которого я должна была бы любить и не люблю. А без книг, без цветов, без рояля, без тебя, родной и милый, как бы я плакала. Свернулась я сейчас калачиком и, как истая женщина Востока, созерцаю. Слежу за глупым, повторяющимся узором печки, нелепо подражаю чайнику ― одну руку в бок, другую выгибаю, как носик, ― и радуюсь, что так похоже, щурю глаза на отчего-то дрожащий куст белой азалии. Ни о чём не мечтаю, не думаю. Милый, я тебя не обижаю, пожалуйста, не думай, что я тебя обижаю. Я чувствую, что начинаю казаться тебе самоуверенной; нет, я знаю, что я никуда не гожусь, не сто́ит на этом настаивать.[2]

  — «Zoo. Письма не о любви, или Третья Элоиза», 1923

Источники