Виктор Борисович Шкловский: различия между версиями
[непроверенная версия] | [непроверенная версия] |
Нет описания правки |
|||
Строка 2: | Строка 2: | ||
|Тема = Виктор Борисович Шкловский |
|Тема = Виктор Борисович Шкловский |
||
|Википедия = Шкловский, Виктор Борисович |
|Википедия = Шкловский, Виктор Борисович |
||
|Викитека = |
|Викитека = Виктор Борисович Шкловский |
||
|Викисклад = Category:Viktor Chklovsky}} |
|Викисклад = Category:Viktor Chklovsky}} |
||
Версия от 01:45, 9 февраля 2017
Ви́ктор Бори́сович Шкло́вский (1893—1984) — русский советский писатель, литературовед, критик, киновед и киносценарист. Лауреат Государственной премии СССР (1979).
Личные цитаты из автобиографических произведений
Мне семьдесят пять лет. Душа моя лежит предо мной. Она уже износилась на сгибах. Сгибали душу смерти друзей. Война. Споры. Ошибки. Обиды. Кино. И старость, которая всё-таки пришла. |
Богему создал ВАПП, накооптировавший в писатели 3000 человек. |
Когда мы уступаем дорогу автобусу, мы делаем это не из вежливости. |
Любовь — это пьеса. С короткими актами и длинными антрактами. Самое трудное — научиться вести себя в антракте. |
Для того, чтобы познать свое сердце, надо немножко знать анатомию. |
Лестница литературных объединений ведет к нарисованным дверям. Лестница существует эта, пока идёшь. |
Что касается электричества, телефона и ванны, то уборная в 100 саженях. |
Советская власть научила литературоведение разбираться в оттенках говна. |
Мы получаем деньги не за труд, а за трудности, с которыми их получаем. |
«Двенадцать» <Блока> — ироническая вещь. Она написана даже не частушечным стилем, она сделана «блатным» стилем. Стилем уличного куплета вроде савояровских. [1] | |
— «Гамбургский счёт» |
Я остался в Москве. Комнату нашел в Покровском-Стрешневе. Туда идёт трамвай 13. За мостом под железной дорогой ― каменная стена. В стене трое огромных чугунных ворот. Каждые из ворот больше тех, через которые въезжают в Россию. За воротами деревья, густые в огне фонаря. За елями ― большое здание, дворец-дача-декорация. Кругом парк, в парке сирень; весной её ломают тихо, ломают и везут, и, не боясь тихого шума, в особенно светлой прелести ночи поют соловьи. В пруду тина и ряска. Ряска напоминает треснувшую эмаль, и на эмали видны призрачные заплывающие тропы лягушек. Всё это увидел весной, а приехал осенью. Комната была полна кленовыми листьями. Окно открыто в парк. Среди старой мебели, с шёлком, рассыпавшимся на нити, шуршали на полу, как рукописи, листья. Было красиво. Окно в солнце. Деревья. Кругом нашей комнаты холодные пустоты. Музей, чёрные переходы, в которых когда-то было тепло и жили черкесы. Черкесы, и каменная красная стена, и ворота должны были сохранить владелицу от революции. Стоял на четвереньках и затыкал тряпками и кусками книг щели в полу. Замерзало окно. Без форточки. Сразу стало в комнате некрасиво.[2] | |
— «Третья фабрика», 1925 |
В Москве вывески. Очень бедно одетые люди у Виндавского вокзала. Самум пыли и бумажек. Такой большой оазис. И арабы все говорят на понятном языке. Я жил с женой в Москве несколько дней, в комнате, из которой хозяева уехали, оставили пианолу и двух белок. Белки играли друг с другом. На пианоле шумели ученики Вхутемаса, пускали цветных зайчиков на стену и надеялись на то, что произойдёт откровение. Я, конечно, должен жить в Питере, где-нибудь за Преображенским собором. Трава будет наступать на меня, занимая улицу. Я должен работать на науку. Так вот, как умею.[2] | |
— «Третья фабрика», 1925 |
Куча книг, которые я могу читать и не читаю, телефон, в который я могу говорить и не говорю, рояль, на котором я могу играть и не играю, люди, с которыми я могу встречаться и не встречаюсь, и ты, которого я должна была бы любить и не люблю. А без книг, без цветов, без рояля, без тебя, родной и милый, как бы я плакала. Свернулась я сейчас калачиком и, как истая женщина Востока, созерцаю. Слежу за глупым, повторяющимся узором печки, нелепо подражаю чайнику ― одну руку в бок, другую выгибаю, как носик, ― и радуюсь, что так похоже, щурю глаза на отчего-то дрожащий куст белой азалии. Ни о чём не мечтаю, не думаю. Милый, я тебя не обижаю, пожалуйста, не думай, что я тебя обижаю. Я чувствую, что начинаю казаться тебе самоуверенной; нет, я знаю, что я никуда не гожусь, не сто́ит на этом настаивать. Покупки лежат нераспакованные на столе. Ещё очень недавно я пришла бы домой и разделась бы, чтобы померить новую ночную рубашку, а сейчас она лежит завернутой в бумагу. Аля.[2] | |
— «Zoo. Письма не о любви, или Третья Элоиза», 1923 |
Источники
- ↑ Шкловский В. Б. Письменный стол // Шкловский В. Б. Гамбургский счёт: Статьи — воспоминания — эссе (1914—1933). М.: Советский писатель, 1990. С. 175. ISBN 5-265-00951-5, ISBN 978-5-265-00951-7.
- ↑ 1 2 3 Виктор Шкловский, «Ещё ничего не кончилось». — Москва: изд. Вагриус, 2003 г.