Пижма бальзамическая: различия между версиями

Материал из Викицитатника
[досмотренная версия][досмотренная версия]
Содержимое удалено Содержимое добавлено
викиф
+ Григорий Данилевский
Строка 5: Строка 5:
Более трёх тысячелетий пижма бальзамическая (или канупер) известна в культуре, долгое время она была в [[Европа|Европе]] необычайно популярным огородным, [[лекарственные растения|лекарственным]], пряно-ароматическим и попросту — декоративным садовым [[растение]]м, у которого за века культивирования была выведена масса форм (для разных нужд и потребностей). Наряду с [[:w:Пижма обыкновенная|пижмой обыкновенной]] канупер является самым распространённым и популярным среди почти ста видов рода [[Пижма]].
Более трёх тысячелетий пижма бальзамическая (или канупер) известна в культуре, долгое время она была в [[Европа|Европе]] необычайно популярным огородным, [[лекарственные растения|лекарственным]], пряно-ароматическим и попросту — декоративным садовым [[растение]]м, у которого за века культивирования была выведена масса форм (для разных нужд и потребностей). Наряду с [[:w:Пижма обыкновенная|пижмой обыкновенной]] канупер является самым распространённым и популярным среди почти ста видов рода [[Пижма]].


== Канупер в научно-популярной литературе, мемуарах и публицистике ==
== Канупер в прозе ==
<!-- цитаты в хронологическом порядке -->
{{Q|Не отягощать желудка пищею, а употреблять [[пища|пищу]] кисловатую. Предлежит всенепременно, сообразуясь припадкам первенствующим, употребить всему тут соответствующему таковые и аптечные [[лекарство|лекарства]]… Когда же преследуют ещё вышесказанным припадкам и другие, то в обмороках нюхать [[уксус]], либо [[хрен]] тёртый, либо [[рута|руту]] с [[Ржаной хлеб|ржаным хлебом]], в чистый платок завернутую в узелок и сверху уксусом или [[квас]]ом, сыровцом смоченную. Нюхать также или [[мята|мяту]], или кануфер.<ref>''[[:w:Самойлович, Даниил Самойлович|Д.С.Самойлович]]'', «Способ самый удобный повсемственного врачевания смертоносной язвы заразоносящейся чумы ко благу всеобщественному предлагает Данило Самойлович» в книге: ''[[:w:Самойлович, Даниил Самойлович|Данило Самойлович]]'', Избранные произведения. — М.: Изд-во АМН СССР, 1949 г.</ref>|Автор=[[:w:Самойлович, Даниил Самойлович|Данило Самойлович]], «Способ самый удобный повсемственного врачевания смертоносной язвы заразоносящейся [[чума|чумы]]...», 1797}}
{{Q|Не отягощать желудка пищею, а употреблять [[пища|пищу]] кисловатую. Предлежит всенепременно, сообразуясь припадкам первенствующим, употребить всему тут соответствующему таковые и аптечные [[лекарство|лекарства]]… Когда же преследуют ещё вышесказанным припадкам и другие, то в обмороках нюхать [[уксус]], либо [[хрен]] тёртый, либо [[рута|руту]] с [[Ржаной хлеб|ржаным хлебом]], в чистый платок завернутую в узелок и сверху уксусом или [[квас]]ом, сыровцом смоченную. Нюхать также или [[мята|мяту]], или кануфер.<ref>''[[:w:Самойлович, Даниил Самойлович|Д.С.Самойлович]]'', «Способ самый удобный повсемственного врачевания смертоносной язвы заразоносящейся чумы ко благу всеобщественному предлагает Данило Самойлович» в книге: ''[[:w:Самойлович, Даниил Самойлович|Данило Самойлович]]'', Избранные произведения. — М.: Изд-во АМН СССР, 1949 г.</ref>|Автор=[[:w:Самойлович, Даниил Самойлович|Данило Самойлович]], «Способ самый удобный повсемственного врачевания смертоносной язвы заразоносящейся [[чума|чумы]]...», 1797}}


{{Q|Встречаются на улице даже мало знакомые люди, поздороваются шапочно, а если захотят продолжать знакомство — [[табакерка|табакерочку]] вынимают.
— Одолжайтесь.
— Хорош. А ну-ка моего…
Хлопнет по крышке, откроет.
— А ваш лучше. Мой-то [[кострома|костромской]] [[мята|мятный]]. С канупером табачок, по крепости — вырви глаз.<ref>''[[Владимир Алексеевич Гиляровский|Гиляровский В.А.]]'', Собрание сочинений в четырёх томах, Том 4. — Москва, «Правда», 1989 г.</ref>|Автор=[[Владимир Алексеевич Гиляровский|Владимир Гиляровский]], [[s:Москва и москвичи (Гиляровский)|«Москва и москвичи»]], 1926-1934}}

{{Q|Они жили на берегу [[:w:Быстрая Сосна|Сосны]], в небольшой, крытой соломою, но беленькой хате, за которою, к самой реке, спускался огород с грядами [[капуста|капусты]], [[горох]]а, [[свёкла|свеклы]], [[кукуруза|кукурузы]] и разного рода [[цветы|цветами]]. Тут красовались пышные [[гвоздика|гвоздики]] и огромные [[подсолнечник]]и, пестрели разноцветные [[мак]]и, благоухал канупер, ковром расстилались [[ноготки]], [[колокольчик]]и, [[зинзивер]] и ― украшение могил ― [[василёк|васильки]].<ref>''[[:w:Никитенко, Александр Васильевич|Никитенко А.В.]]'', Записки и дневник: В 3 т. Том 1. — М.: Захаров, 2005 г. (Серия «Биографии и мемуары»)</ref>|Автор=[[:w:Никитенко, Александр Васильевич|Александр Никитенко]], «Моя повесть о самом себе», 1877}}

== Канупер в беллетристике и художественной прозе ==
<!-- цитаты в хронологическом порядке -->
{{Q|Разговорились все (опять нужно вам заметить, что у нас никогда о пустяках не бывает разговора. Я всегда люблю приличные разговоры; чтобы, как говорят, вместе и услаждение и назидательность была), разговорились об том, как нужно солить [[яблоко|яблоки]]. Старуха моя начала было говорить, что нужно наперёд хорошенько вымыть яблоки, потом намочить в [[квас]]у, а потом уже… «Ничего из этого не будет! — подхватил [[Полтава|полтавец]], заложивши руку в [[горох]]овый кафтан свой и прошедши важным шагом по комнате, — ничего не будет! Прежде всего нужно пересыпать канупером, а потом уже…» Ну, я на вас ссылаюсь, любезные читатели, скажите по совести, слыхали ли вы когда-нибудь, чтобы яблоки пересыпали канупером? Правда, кладут [[смородина|смородинный]] лист, нечуй-ветер, [[трилистник]]; но чтобы клали канупер… нет, я не слыхивал об этом. Уже, кажется, лучше моей старухи никто не знает про эти дела. Ну, говорите же вы! Нарочно, как доброго человека, отвёл я его потихоньку в сторону: «Слушай, Макар Назарович, эй, не смеши народ! Ты человек немаловажный: сам, как говоришь, обедал раз с [[губернатор]]ом за одним столом. Ну, скажешь что-нибудь подобное там, ведь тебя же осмеют все!» Что ж бы, вы думали, он сказал на это? Ничего! плюнул на пол, взял шапку и вышел. Хоть бы простился с кем, хоть бы кивнул кому головою; только слышали мы, как подъехала к воротам тележка с звонком; сел и уехал. И лучше! Не нужно нам таких гостей!<ref>''[[Николай Васильевич Гоголь|Н.В.Гоголь]]'', Полное собрание сочинений и писем в двадцати трёх томах. — М.: Институт мировой литературы им. А. М. Горького РАН, «Наследие», 2001 г. — Том 1. — Стр. 145.</ref>|Автор=[[Николай Васильевич Гоголь|Николай Гоголь]], «Вечера на хуторе близ Диканьки», 1831}}
{{Q|Разговорились все (опять нужно вам заметить, что у нас никогда о пустяках не бывает разговора. Я всегда люблю приличные разговоры; чтобы, как говорят, вместе и услаждение и назидательность была), разговорились об том, как нужно солить [[яблоко|яблоки]]. Старуха моя начала было говорить, что нужно наперёд хорошенько вымыть яблоки, потом намочить в [[квас]]у, а потом уже… «Ничего из этого не будет! — подхватил [[Полтава|полтавец]], заложивши руку в [[горох]]овый кафтан свой и прошедши важным шагом по комнате, — ничего не будет! Прежде всего нужно пересыпать канупером, а потом уже…» Ну, я на вас ссылаюсь, любезные читатели, скажите по совести, слыхали ли вы когда-нибудь, чтобы яблоки пересыпали канупером? Правда, кладут [[смородина|смородинный]] лист, нечуй-ветер, [[трилистник]]; но чтобы клали канупер… нет, я не слыхивал об этом. Уже, кажется, лучше моей старухи никто не знает про эти дела. Ну, говорите же вы! Нарочно, как доброго человека, отвёл я его потихоньку в сторону: «Слушай, Макар Назарович, эй, не смеши народ! Ты человек немаловажный: сам, как говоришь, обедал раз с [[губернатор]]ом за одним столом. Ну, скажешь что-нибудь подобное там, ведь тебя же осмеют все!» Что ж бы, вы думали, он сказал на это? Ничего! плюнул на пол, взял шапку и вышел. Хоть бы простился с кем, хоть бы кивнул кому головою; только слышали мы, как подъехала к воротам тележка с звонком; сел и уехал. И лучше! Не нужно нам таких гостей!<ref>''[[Николай Васильевич Гоголь|Н.В.Гоголь]]'', Полное собрание сочинений и писем в двадцати трёх томах. — М.: Институт мировой литературы им. А. М. Горького РАН, «Наследие», 2001 г. — Том 1. — Стр. 145.</ref>|Автор=[[Николай Васильевич Гоголь|Николай Гоголь]], «Вечера на хуторе близ Диканьки», 1831}}


Строка 14: Строка 25:
{{Q|― Оклады на [[икона]]х как жар бы горели, ― не останавливаясь, продолжала Манефа. ― [[Берёза|Берёзок]] нарубить побольше, да чтоб по-[[лето]]шнему у тебя [[осина|осины]] с [[рябина|рябиной]] в часовню не было натащено… Горькие древеса, не благословлены. В дом господень вносить их не подобает… берёзки по стенам и перед солеёй расставить, пол свежей травой устлать, да чтоб в траве ради благоухания и [[любисток|заря]] была, и [[мята]], и кануфер…<ref group="комм.">Сам автор, [[:w:Мельников-Печерский, Павел Иванович|Павел Мельников-Печерский]] снабжает эту фразу следующим комментарием: «Калуфер, или кануфер, ― ''balsamita vulgaris''».</ref>|Автор=[[:w:Мельников-Печерский, Павел Иванович|Павел Мельников-Печерский]], «В лесах»,<ref>[[:w:Мельников-Печерский, Павел Иванович|''П. И. Мельников-Печерский'']]. Собрание сочинений. — М.: «Правда», 1976 г.</ref> 1874}}
{{Q|― Оклады на [[икона]]х как жар бы горели, ― не останавливаясь, продолжала Манефа. ― [[Берёза|Берёзок]] нарубить побольше, да чтоб по-[[лето]]шнему у тебя [[осина|осины]] с [[рябина|рябиной]] в часовню не было натащено… Горькие древеса, не благословлены. В дом господень вносить их не подобает… берёзки по стенам и перед солеёй расставить, пол свежей травой устлать, да чтоб в траве ради благоухания и [[любисток|заря]] была, и [[мята]], и кануфер…<ref group="комм.">Сам автор, [[:w:Мельников-Печерский, Павел Иванович|Павел Мельников-Печерский]] снабжает эту фразу следующим комментарием: «Калуфер, или кануфер, ― ''balsamita vulgaris''».</ref>|Автор=[[:w:Мельников-Печерский, Павел Иванович|Павел Мельников-Печерский]], «В лесах»,<ref>[[:w:Мельников-Печерский, Павел Иванович|''П. И. Мельников-Печерский'']]. Собрание сочинений. — М.: «Правда», 1976 г.</ref> 1874}}


{{Q|На столе в зале запыхтел [[самовар]]. Наумовна достала из кладовой и взбила на кровати покойной барыни пуховик и гору подушек, велела внести [[кровать]] в гостиную, накрыла [[постель]] белою простыней и тонким марселевым [[одеяло]]м, освежила комнату и покурила в ней [[смолёвка|смолкой]]. Сюда она, с помощницами, перенесла и уложила Митю. Фельдшер обмыл его страшную, зияющую рану, сделал перевязку и надел на больного чистое, вынутое няней, и пахнувшее калуфером и [[мята|мятой]] белье. Митя все время, пока готовили ему комнату и делали перевязку, был в лихорадочном полузабытьи и слегка бредил. Но когда он выпил стакан горячего, душистого чаю и жадно потребовал другой с «кисленьким» и когда раскрасневшаяся седая и полная Ефимовна принесла и подала ему к чаю его любимого [[барбарис]]ового варенья, глаза Мити засветились улыбкой бесконечного блаженства. Он дал знак рукой, чтоб остальные, кроме няни, вышли.
{{Q|Они жили на берегу [[:w:Быстрая Сосна|Сосны]], в небольшой, крытой соломою, но беленькой хате, за которою, к самой реке, спускался огород с грядами [[капуста|капусты]], [[горох]]а, [[свёкла|свеклы]], [[кукуруза|кукурузы]] и разного рода [[цветы|цветами]]. Тут красовались пышные [[гвоздика|гвоздики]] и огромные [[подсолнечник]]и, пестрели разноцветные [[мак]]и, благоухал канупер, ковром расстилались [[ноготки]], [[колокольчик]]и, [[зинзивер]] и ― украшение могил ― [[василёк|васильки]].<ref>''[[:w:Никитенко, Александр Васильевич|Никитенко А.В.]]'', Записки и дневник: В 3 т. Том 1. — М.: Захаров, 2005 г. (Серия «Биографии и мемуары»)</ref>|Автор=[[:w:Никитенко, Александр Васильевич|Александр Никитенко]], «Моя повесть о самом себе», 1877}}
— Голубушка моя, нянечка! — произнес он, хватая и целуя ее загорелую, черствую руку. — Смолка, калуфер… и барбарис!.. Я опять в родном гнезде… Боже! как я боялся и как счастлив… удостоился! Теперь буду жить, непременно буду… Где он? Где, скажи, Вася Перовский?<ref>''[[w:Данилевский, Григорий Петрович|Данилевский Г. П.]]'' Мирович. Сожжённая Москва. — М.: «Правда», 1981 г.</ref>|Автор=[[Григорий Петрович Данилевский|Григорий Данилевский]], «Сожжённая Москва», 1885}}


{{Q|А как затащит тебя, бывало, на сельскую ярмарку — потолкаться меж народом, так только гляди да слушай. Для всякого-то мужичонка, для всякой бабёнки найдется у него привет и [[шутка]]. Тут отведает [[греча]]ников, [[горох]]овняков, буханцев, там велит спечь себе [[блин]] на горячей сковородке, да так, чтобы [[масло]] с пальцев текло. Мимоходом возьмёт у [[инвалид]]а-солдата щепотку тёртого тютюна с канупером...|Автор=[[:w:Авенариус, Василий Петрович|Василий Авенариус]], «Гоголь-студент», 1898}}
{{Q|А как затащит тебя, бывало, на сельскую ярмарку — потолкаться меж народом, так только гляди да слушай. Для всякого-то мужичонка, для всякой бабёнки найдется у него привет и [[шутка]]. Тут отведает [[греча]]ников, [[горох]]овняков, буханцев, там велит спечь себе [[блин]] на горячей сковородке, да так, чтобы [[масло]] с пальцев текло. Мимоходом возьмёт у [[инвалид]]а-солдата щепотку тёртого тютюна с канупером...|Автор=[[:w:Авенариус, Василий Петрович|Василий Авенариус]], «Гоголь-студент», 1898}}
Строка 22: Строка 34:


{{Q|Проснувшись в четвёртом часу утра, когда дрянненький [[Санкт-Петербург|питербурхский]] рассвет, которому, казалось, никогда и не родить дня, обмазал молочным киселём окна, Пётр опухшими и со сна простодушно-добрыми глазами с минуту смотрел на узорчатые городки муравлёной, с утра жарко натопленной печи. В нос шибало гуляфною водкой, какую подливали в печь для духу, на [[язык (анатомия)|языке]] налип колтун после вчерашнего канупера и «большого орла», хваченного на ассамблее у [[:w:Меншиков, Александр Данилович|Алексашки]], а тесноватый, в затейливо голубую кромку ночкой колпак слез на бровь и натёр лоб до боли. Отхаркнув в угол утреннюю дрянь, Пётр кивком головы обронил колпак и приподнялся на локтях: по утреннему этому его знаку дежурный денщик мчался с рюмкой [[анис]]овой, и ― [[царь]] начинал [[утро]].<ref>''[[:w:Алексеев, Глеб Васильевич|Алексеев Г.В.]]'', «Мария Гамильтон». — М.: Журнально-газетное объединение, 1933 г.</ref>|Автор=[[:w:Алексеев, Глеб Васильевич|Глеб Алексеев]], «Мария Гамильтон», 1933}}
{{Q|Проснувшись в четвёртом часу утра, когда дрянненький [[Санкт-Петербург|питербурхский]] рассвет, которому, казалось, никогда и не родить дня, обмазал молочным киселём окна, Пётр опухшими и со сна простодушно-добрыми глазами с минуту смотрел на узорчатые городки муравлёной, с утра жарко натопленной печи. В нос шибало гуляфною водкой, какую подливали в печь для духу, на [[язык (анатомия)|языке]] налип колтун после вчерашнего канупера и «большого орла», хваченного на ассамблее у [[:w:Меншиков, Александр Данилович|Алексашки]], а тесноватый, в затейливо голубую кромку ночкой колпак слез на бровь и натёр лоб до боли. Отхаркнув в угол утреннюю дрянь, Пётр кивком головы обронил колпак и приподнялся на локтях: по утреннему этому его знаку дежурный денщик мчался с рюмкой [[анис]]овой, и ― [[царь]] начинал [[утро]].<ref>''[[:w:Алексеев, Глеб Васильевич|Алексеев Г.В.]]'', «Мария Гамильтон». — М.: Журнально-газетное объединение, 1933 г.</ref>|Автор=[[:w:Алексеев, Глеб Васильевич|Глеб Алексеев]], «Мария Гамильтон», 1933}}

{{Q|Встречаются на улице даже мало знакомые люди, поздороваются шапочно, а если захотят продолжать знакомство — [[табакерка|табакерочку]] вынимают.
— Одолжайтесь.
— Хорош. А ну-ка моего…
Хлопнет по крышке, откроет.
— А ваш лучше. Мой-то [[кострома|костромской]] [[мята|мятный]]. С канупером табачок, по крепости — вырви глаз.<ref>''[[Владимир Алексеевич Гиляровский|Гиляровский В.А.]]'', Собрание сочинений в четырёх томах, Том 4. — Москва, «Правда», 1989 г.</ref>|Автор=[[Владимир Алексеевич Гиляровский|Владимир Гиляровский]], [[s:Москва и москвичи (Гиляровский)|«Москва и москвичи»]], 1926-1934}}


{{Q|Пётр принял заскорузлыми пальцами [[стакан]], медленно выпил [[водка|водку]], вытер губы ладонью и стал грызть [[огурец]]. Это был его завтрак. Морщины на лбу разошлись, и рот, красивый, но обезображенный постоянным усилием сдержать гримасу, усмехнулся. Петр сильно втянул воздух через ноздри и стал набивать канупер в почерневшую трубочку. [[Денщик]] подал фитиль.<ref name="Толстой">''[[Алексей Николаевич Толстой|А.Н. Толстой]]''. «День Петра». — М.: «Советская Россия», 1980 г.</ref>|Автор=[[Алексей Николаевич Толстой|Алексей Толстой]], «День Петра», 1918}}
{{Q|Пётр принял заскорузлыми пальцами [[стакан]], медленно выпил [[водка|водку]], вытер губы ладонью и стал грызть [[огурец]]. Это был его завтрак. Морщины на лбу разошлись, и рот, красивый, но обезображенный постоянным усилием сдержать гримасу, усмехнулся. Петр сильно втянул воздух через ноздри и стал набивать канупер в почерневшую трубочку. [[Денщик]] подал фитиль.<ref name="Толстой">''[[Алексей Николаевич Толстой|А.Н. Толстой]]''. «День Петра». — М.: «Советская Россия», 1980 г.</ref>|Автор=[[Алексей Николаевич Толстой|Алексей Толстой]], «День Петра», 1918}}


== Канупер в поэзии ==
== Канупер в поэзии ==
<!-- цитаты в хронологическом порядке -->
[[Файл:Tanacetum balsamita cv.majus Kh.208 Folia.jpg|thumb|310px|<center>[[Лист]]ья канупера ([[Новгород]])]]
[[Файл:Tanacetum balsamita cv.majus Kh.208 Folia.jpg|thumb|310px|<center>[[Лист]]ья канупера ([[Новгород]])]]
{{Q|Занимаясь семь лет этим дельцем,
{{Q|Занимаясь семь лет этим дельцем,

Версия от 14:12, 19 июня 2020

Канупер (побег с бутонами)

Пи́жма бальзами́ческая, канупе́р,[комм. 1] сараци́нская мя́та или бальзами́ческая ряби́нка [комм. 2] (лат. Tanacétum balsamíta)[комм. 3] — многолетние травянистые растения из рода пижма семейства астровых (или сложноцветных лат. Asteraceae).

Более трёх тысячелетий пижма бальзамическая (или канупер) известна в культуре, долгое время она была в Европе необычайно популярным огородным, лекарственным, пряно-ароматическим и попросту — декоративным садовым растением, у которого за века культивирования была выведена масса форм (для разных нужд и потребностей). Наряду с пижмой обыкновенной канупер является самым распространённым и популярным среди почти ста видов рода Пижма.

Канупер в научно-популярной литературе, мемуарах и публицистике

  •  

Не отягощать желудка пищею, а употреблять пищу кисловатую. Предлежит всенепременно, сообразуясь припадкам первенствующим, употребить всему тут соответствующему таковые и аптечные лекарства… Когда же преследуют ещё вышесказанным припадкам и другие, то в обмороках нюхать уксус, либо хрен тёртый, либо руту с ржаным хлебом, в чистый платок завернутую в узелок и сверху уксусом или квасом, сыровцом смоченную. Нюхать также или мяту, или кануфер.[1]

  Данило Самойлович, «Способ самый удобный повсемственного врачевания смертоносной язвы заразоносящейся чумы...», 1797
  •  

Встречаются на улице даже мало знакомые люди, поздороваются шапочно, а если захотят продолжать знакомство — табакерочку вынимают.
— Одолжайтесь.
— Хорош. А ну-ка моего…
Хлопнет по крышке, откроет.
— А ваш лучше. Мой-то костромской мятный. С канупером табачок, по крепости — вырви глаз.[2]

  Владимир Гиляровский, «Москва и москвичи», 1926-1934
  •  

Они жили на берегу Сосны, в небольшой, крытой соломою, но беленькой хате, за которою, к самой реке, спускался огород с грядами капусты, гороха, свеклы, кукурузы и разного рода цветами. Тут красовались пышные гвоздики и огромные подсолнечники, пестрели разноцветные маки, благоухал канупер, ковром расстилались ноготки, колокольчики, зинзивер и ― украшение могил ― васильки.[3]

  Александр Никитенко, «Моя повесть о самом себе», 1877

Канупер в беллетристике и художественной прозе

  •  

Разговорились все (опять нужно вам заметить, что у нас никогда о пустяках не бывает разговора. Я всегда люблю приличные разговоры; чтобы, как говорят, вместе и услаждение и назидательность была), разговорились об том, как нужно солить яблоки. Старуха моя начала было говорить, что нужно наперёд хорошенько вымыть яблоки, потом намочить в квасу, а потом уже… «Ничего из этого не будет! — подхватил полтавец, заложивши руку в гороховый кафтан свой и прошедши важным шагом по комнате, — ничего не будет! Прежде всего нужно пересыпать канупером, а потом уже…» Ну, я на вас ссылаюсь, любезные читатели, скажите по совести, слыхали ли вы когда-нибудь, чтобы яблоки пересыпали канупером? Правда, кладут смородинный лист, нечуй-ветер, трилистник; но чтобы клали канупер… нет, я не слыхивал об этом. Уже, кажется, лучше моей старухи никто не знает про эти дела. Ну, говорите же вы! Нарочно, как доброго человека, отвёл я его потихоньку в сторону: «Слушай, Макар Назарович, эй, не смеши народ! Ты человек немаловажный: сам, как говоришь, обедал раз с губернатором за одним столом. Ну, скажешь что-нибудь подобное там, ведь тебя же осмеют все!» Что ж бы, вы думали, он сказал на это? Ничего! плюнул на пол, взял шапку и вышел. Хоть бы простился с кем, хоть бы кивнул кому головою; только слышали мы, как подъехала к воротам тележка с звонком; сел и уехал. И лучше! Не нужно нам таких гостей![4]

  Николай Гоголь, «Вечера на хуторе близ Диканьки», 1831
  •  

— Ничего, одолжайтесь! я понюхаю своего! — При этом Иван Никифорович пощупал вокруг себя и достал рожок. — Вот глупая баба, так она и ружьё туда же повесила! Хороший табак жид делает в Сорочинцах. Я не знаю, что он кладёт туда, а такое душистое! На канупер немножко похоже. Вот возьмите, раздуйте немножко во рту. Не правда ли, похоже на канупер? Возьмите, одолжайтесь![5]

  Николай Гоголь, «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», 1842
  •  

― Оклады на иконах как жар бы горели, ― не останавливаясь, продолжала Манефа. ― Берёзок нарубить побольше, да чтоб по-летошнему у тебя осины с рябиной в часовню не было натащено… Горькие древеса, не благословлены. В дом господень вносить их не подобает… берёзки по стенам и перед солеёй расставить, пол свежей травой устлать, да чтоб в траве ради благоухания и заря была, и мята, и кануфер…[комм. 4]

  Павел Мельников-Печерский, «В лесах»,[6] 1874
  •  

На столе в зале запыхтел самовар. Наумовна достала из кладовой и взбила на кровати покойной барыни пуховик и гору подушек, велела внести кровать в гостиную, накрыла постель белою простыней и тонким марселевым одеялом, освежила комнату и покурила в ней смолкой. Сюда она, с помощницами, перенесла и уложила Митю. Фельдшер обмыл его страшную, зияющую рану, сделал перевязку и надел на больного чистое, вынутое няней, и пахнувшее калуфером и мятой белье. Митя все время, пока готовили ему комнату и делали перевязку, был в лихорадочном полузабытьи и слегка бредил. Но когда он выпил стакан горячего, душистого чаю и жадно потребовал другой с «кисленьким» и когда раскрасневшаяся седая и полная Ефимовна принесла и подала ему к чаю его любимого барбарисового варенья, глаза Мити засветились улыбкой бесконечного блаженства. Он дал знак рукой, чтоб остальные, кроме няни, вышли.
— Голубушка моя, нянечка! — произнес он, хватая и целуя ее загорелую, черствую руку. — Смолка, калуфер… и барбарис!.. Я опять в родном гнезде… Боже! как я боялся и как счастлив… удостоился! Теперь буду жить, непременно буду… Где он? Где, скажи, Вася Перовский?[7]

  Григорий Данилевский, «Сожжённая Москва», 1885
  •  

А как затащит тебя, бывало, на сельскую ярмарку — потолкаться меж народом, так только гляди да слушай. Для всякого-то мужичонка, для всякой бабёнки найдется у него привет и шутка. Тут отведает гречаников, гороховняков, буханцев, там велит спечь себе блин на горячей сковородке, да так, чтобы масло с пальцев текло. Мимоходом возьмёт у инвалида-солдата щепотку тёртого тютюна с канупером...

  Василий Авенариус, «Гоголь-студент», 1898
  •  

— Можно, — с задумчиво-лукавой усмешкой согласился Гоголь. — Только, чур, Герасим Иванович, другим об этом пока ни полслова!
— Ни-ни, само собой. А добрую щепотку бакуна с кануфером и я тебе, пожалуй, тоже на сей конец предоставлю.

  Василий Авенариус, «Гоголь-студент», 1898
  •  

Проснувшись в четвёртом часу утра, когда дрянненький питербурхский рассвет, которому, казалось, никогда и не родить дня, обмазал молочным киселём окна, Пётр опухшими и со сна простодушно-добрыми глазами с минуту смотрел на узорчатые городки муравлёной, с утра жарко натопленной печи. В нос шибало гуляфною водкой, какую подливали в печь для духу, на языке налип колтун после вчерашнего канупера и «большого орла», хваченного на ассамблее у Алексашки, а тесноватый, в затейливо голубую кромку ночкой колпак слез на бровь и натёр лоб до боли. Отхаркнув в угол утреннюю дрянь, Пётр кивком головы обронил колпак и приподнялся на локтях: по утреннему этому его знаку дежурный денщик мчался с рюмкой анисовой, и ― царь начинал утро.[8]

  Глеб Алексеев, «Мария Гамильтон», 1933
  •  

Пётр принял заскорузлыми пальцами стакан, медленно выпил водку, вытер губы ладонью и стал грызть огурец. Это был его завтрак. Морщины на лбу разошлись, и рот, красивый, но обезображенный постоянным усилием сдержать гримасу, усмехнулся. Петр сильно втянул воздух через ноздри и стал набивать канупер в почерневшую трубочку. Денщик подал фитиль.[9]

  Алексей Толстой, «День Петра», 1918

Канупер в поэзии

Листья канупера (Новгород)
  •  

Занимаясь семь лет этим дельцем,
Не напрасно я брал свой оклад
(Тут сравнил он себя с земледельцем,
Рвущим сорные травы из гряд).
Например, Вальтер Скотт или Купер
Их на веру иной пропускал,
Но и в них открывал я кану́пер! [комм. 5]
(Так он вредную мысль называл.)[10]

  Николай Некрасов, «Газетная», 1865
  •  

Бальзамическая пижма, хочешь, сок из носа выжму,
Бальзамическая пихта ― или мимо пролетит,
Бальзамическая липа ― лечит гнойные полипы,
Бальзамической осиной всё обует и срастит...[11]

  Михаил Савояров, «Бальзам на душу» (из сборника «Сатиры и сатирки»), 1920

Комментарии

  1. Пи́жма бальзами́ческая — это очень известное (особенно, во времена средневековья, и почти религиозное католическое растение. Именно поэтому оно имеет массу устоявшихся региональных и языковых имён. Так, одно только название канупе́р имеет множество вариантов произношения и ударения на разных слогах: кону́фер, кануфе́р, колуфе́р, калу́фер и так далее.
  2. Название «бальзами́ческая ряби́нка» является прямой калькой с ботанического имени «Пи́жма бальзами́ческая», поскольку «дикая рябинка» — это одно из народных названий пижмы вообще. Кроме того, это растение называют: пахучая пижма, девятисильник благовонный, рябинник и шпанская (испанская) ромашка. И это далеко не полный список названий пижмы бальзамической.
  3. Научное название рода пижмы бальзамической (лат. Tanacétum) происходит от греческих слов «tanaos» — долго, продолжительно и «aceomai» — жить, существовать. Соединённое в целое слово, это скорее всего обозначает известное свойство этого растения долго оставаться в живом состоянии. В определённом смысле, название «танацетум» можно считать почти полным синонимом латинского названия Sempervivum («вечно живой», или молодило), относящимся к совершенно другому растению. По другой версии, название рода Tanacetum есть видоизменённое народным произношением слово «Athanasia» (афана́сия) — от греческих «а» — не, и «thanáos» — смерть (можно сравнить с именем бога смерти Танатоса. В целом название по второй версии может переводиться как «бессмертник», однако, не следует путать танацетум и с этим растением тоже из семейства Астровые.
  4. Сам автор, Павел Мельников-Печерский снабжает эту фразу следующим комментарием: «Калуфер, или кануфер, ― balsamita vulgaris».
  5. Довольно оригинальное (переносное) употребление слова «кану́пер», в качестве сорного растения, метафоры вредных или пустых мыслей. В самом деле, пижма бальзамическая очень неприхотливое и выносливое растение (как и большинство пижм), — со временем, оставшись без присмотра хозяев, оно вполне может дичать и превращаться в огородный сорняк.

Источники

  1. Д.С.Самойлович, «Способ самый удобный повсемственного врачевания смертоносной язвы заразоносящейся чумы ко благу всеобщественному предлагает Данило Самойлович» в книге: Данило Самойлович, Избранные произведения. — М.: Изд-во АМН СССР, 1949 г.
  2. Гиляровский В.А., Собрание сочинений в четырёх томах, Том 4. — Москва, «Правда», 1989 г.
  3. Никитенко А.В., Записки и дневник: В 3 т. Том 1. — М.: Захаров, 2005 г. (Серия «Биографии и мемуары»)
  4. Н.В.Гоголь, Полное собрание сочинений и писем в двадцати трёх томах. — М.: Институт мировой литературы им. А. М. Горького РАН, «Наследие», 2001 г. — Том 1. — Стр. 145.
  5. Николай Гоголь, «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем », Глава вторая.
  6. П. И. Мельников-Печерский. Собрание сочинений. — М.: «Правда», 1976 г.
  7. Данилевский Г. П. Мирович. Сожжённая Москва. — М.: «Правда», 1981 г.
  8. Алексеев Г.В., «Мария Гамильтон». — М.: Журнально-газетное объединение, 1933 г.
  9. А.Н. Толстой. «День Петра». — М.: «Советская Россия», 1980 г.
  10. Н.А.Некрасов. Полное собрание стихотворений в 3 томах: «Библиотека поэта». Большая серия. Ленинград: Советский писатель, 1967 год
  11. Михаил Савояров. «Слова», стихи из сборника «Сатиры и сатирки»: «Бальзам на душу»

См. также