Сезам и другие рассказы

«Сезам и другие рассказы» (польск. Sezam i inne opowiadania ) — первый авторский сборник малой прозы Станислава Лема. Впервые издан в 1954 году. В нём впервые опубликованы 5 Путешествий Ийона Тихого: 22-е, 23-е, 24-е, 25-е, 26-е; «ЭДИП». Заглавный рассказ предвосхищает «Голема XIV», а «Агатотропный гормон» (Hormon agatropowy) — «Альтруизин». Позже Лем запретил переводить и публиковать часть рассказов (в т.ч. «26-е путешествие»).

Цитаты

	— Я имею в виду БОГА, то есть Бюро обслуживания грешников-атеистов — всеамериканское акционерное общество с ограниченной ответственностью. <…> На тёмной стене засветился экран: вначале на нём появился купол вашингтонского Капитолия, здания конгресса, потом — его зал. На широких скамьях сидели почтенные старцы, внимательно слушая оратора, говорившего следующее: — <…> Таким образом, джентльмены, цена ликвидации одного человека путём сбрасывания атомной бомбы составляет 13 центов, а с помощью рассеивания радиоактивного порошка — 64 цента! Итак, я спрашиваю уважаемых сенаторов, можем ли мы позволить себе выбрасывать доллары в окно и использовать в войне порошок, когда бомба в четыре раза дешевле?!! <…> Епископ нажал кнопку. В глубине экрана на фоне голубого неба появился небоскрёб, окруженный греческой колоннадой. На двери виднелась скромная алебастровая табличка с надписью «Департамент здравоохранения». <…> появился тихий кабинет. Высокий мужчина с буйными каштановыми волосами и аскетическим лицом исследователя говорил, обращаясь к группе одетых в белое врачей: — Вот наш новый, усовершенствованный препарат… Он поднял руку, в которой была тонкая пробирка с несколькими каплями жёлтой, прозрачной жидкости. Взоры присутствующих обратились к ней с радостным изумлением. — После упорной работы, — продолжал восторженно молодой учёный, — нам удалось выделить эту фракцию, одна унция которой… одна унция… — Горло ему сжал спазм триумфа. Поборов волнение, он посмотрел на врачей покрасневшими глазами, свидетельствующими о бессонных ночах, и продолжал: — Одна унция убивает 200 000 людей! Мы вступаем в новую эру… — перевод: И. Шиманская, 1960 (с дополнениями)
	— Mam na myśli Panaboga, to jest Panamerykańskie Biuro Obsługi Grzeszników-Ateistów, towarzystwo z ograniczonymi udziałami. <…> W ciemnej ścianie zajaśniał prostokątny ekran. Przez mgnienie widniała w nim wyniosła kopuła waszyngtońskiego Kapitelu, siedziby senatu, potem ukazało się jego wnętrze. Na szerokich ławach kręgami siedzieli dostojni mężowie, z uwagą słuchając jednego, który z wysokości mównicy wołał: — <…> Tak więc w pierwszym przypadku koszt likwidacji jednego człowieka wynosi 13 centów, w drugim natomiast aż 64 centy. Pytam więc czcigodnych senatorów, czy możemy sobie pozwolić na wyrzucanie dolarów przez okno i użycie w wojnie proszku, kiedy bomba kalkuluje się z górą cztery razy taniej?!! <…> Biskup nacisnął guzik. Wnętrze Kapitelu znikło. W głębi ekranu pojawił się na tle błękitnego nieba drapacz chmur, otoczony grecką kolumnadą. Na drzwiach widniała skromna alabastrowa tabliczka z wyrytym napisem Departament Ochrony Zdrowia. <…> rozwarło się wnętrze zacisznego gabinetu. Smukły mężczyzna o bujnych kasztanowych włosach i ascetycznej twarzy badacza mówił zwracając się do grona biało, jak on, odzianych lekarzy: — Oto, proszę kolegów, nasz nowy, udoskonalony preparat… Podniósł rękę, w której zaświeciła smukła probówka, z kilkoma kroplami żółtego, przezroczystego płynu. Wzrok obecnych spoczął na niej z radosnym podziwem. — Nie ustawaliśmy w pracy — ciągnął młody uczony — i udało się nam wyosobnić tę frakcję, której jedna uncja… jedna uncja… — Gardło zacisnął mu spazm triumfu. Pokonawszy wzruszenie, spojrzał na lekarzy podkrążonymi oczami, świadczącymi o nieprzespanych nocach, i podjął: — Jedna uncja zabija 200 000 ludzi! Wkraczamy w nową erę…
	— «Клиент бога» (Klient Panaboga)

	… он планировал свою жизнь на многие годы вперёд <…>. Весь этот педантизм он воспитывал в себе, потому что считал, что у него слабая воля, и мечтал компенсировать этот недостаток «протезом характера» — так он называл свою систему. Студенты говорили, что он назначает себе время даже для болезней и однажды чуть не умер от незапланированного насморка. — перевод: В. И. Язневич, 2012
	… planował tryb życia na całe lata naprzód <…>. Całą tę pedanterię narzucał sobie, uważał bowiem, że ma słabą wolę i pragnął zrekompensować ów mankament „protezą charakteru”, jak nazywał swój system. Studenci powiadali, że wyznacza sobie czas nawet na choroby i raz omal nie zginął od nie zaplanowanego kataru.
	— «Топольный и Чвартек» (Topolny i Czwartek)

	Результаты американских экспериментов полностью подтвердили теоретические предположения: медленные карбионы не проникают в ядра синтета, а быстрые пробивают их навылет. Как выразился Юри, попытка синтеза стеллара представляется так, словно бы мы пытались поймать пулю в стеклянную бутылку, стреляя в неё из револьвера. — возможно, это немного изменённая цитата Юри
	Wyniki doświadczeń amerykańskich w całej pełni potwierdziły teoretyczne przypuszczenia: powolne karbiony wcale nie wnikają do jąder syntetu, a szybkie przebijają je na wylot. Jak się wyraził Urey, próba syntezy stellaru przedstawia się tak, jakbyśmy usiłowali złapać kulę do szklanej flaszki, strzelając do niej z rewolweru.
	— там же

	— Это выдающийся специалист в области психики блохи Pulex irritans. — два фрагмента повести примерно по 7 стр. вошли в состав романа «Фиаско»
	— Jest to wybitny specjalista w dziedzinie psychiki pchły Pulex irritans.
	— «Хрустальный шар» (Kryształowa kula)

Станислав Лем о сборнике

В «Сезаме», к сожалению, есть несколько рассказов, которые по духу и поэтике являются наиболее соцреалистическими в написанном мной. Не потому, что там были кулаки или агенты западных разведок, но из-за исключительно идиллического настроения. Например, этот рассказ о двух молодых учёных, «Топольный и Чвартек», <…> — это самая соцреалистическая мерзость, которую я когда-либо написал. Там есть какой-то польский институт ядерных исследований, в котором царит тотальное сладостное настроение… Не помню уже сам рассказ, но помню ту ауру, которая наводит на меня ужас. И эта чудовищная декоративность, которая ассоциируется у меня с приторностью, вызывает у меня сильный рвотный рефлекс. Это так плохо, что даже слов не хватает.

— «Беседы со Станиславом Лемом» (гл. «Время, утраченное не совсем», 1981-82)

	… в рассказе «Топольный и Чвартек» <…> говорится о сверхтяжёлых элементах трансурановой группы, а также о методе, с помощью которого через нуклиды, более тяжёлые, нежели уран и торий, но распадающиеся с огромной скоростью, то есть неустойчивые, можно «перескочить» к таким элементам, которые, будучи синтезированными, оказываются устойчивыми, поскольку их ядра не подвергаются самопроизвольному распаду: <…> рассказ убогий, но о таких элементах, как о цели ядерного синтеза, теперь уже говорят физики.
	… w opowiadaniu Topolny i Czwartek <…> mówi się o pierwiastkach superciężkich grupy pozauranowej, a także o metodzie, jaką by można „przeskoczyć” poprzez nukleidy cięższe od uranu i toru, ale rozpadające się z ogromną szybkością, czyli nietrwałe, do pierwiastków, które, syntetyzowane, ujawniają trwałość istnienia, jako że ich jądra nie podlegają samorzutnemu rozpadowi: <…> opowiadanie jest nędzne, ale o takich pierwiastkach, jako o celu syntez nuklearnych, obecnie fizycy już mówią..
	— «Заклятие превидизма», 1996

Так называемые утопии, добавим красные утопии — а именно «Астронавты» и «Магелланово облако» — были написаны и опубликованы во время сталинского холода и имели все черты уклонения из-под тяжёлого пресса обязывающей поэтики соцреализма путём использования тактики, названной потом «увиливанием за фасад». Другими словами, это было лучезарное бегство в коммунистическое будущее <…>. Когда запасы синтетической лучезарности у меня начали исчерпываться, я написал ряд рассказов, изданных под названием «Сезам». Эта книжечка не показала уже даже намерения прометеевской вспышки. Потому что была плоха.

— «Эпоха намёков», 1998