Перейти к содержанию

Статский советник (роман)

Материал из Викицитатника
Статский советник (роман)




«Ста́тский сове́тник» — роман Бориса Акунина из цикла об Эрасте Фандорине.

Цитаты

[править]
  •  

Натура Грина была устроена так, чтобы откликаться на злобную, тупую несправедливость искренним недоумением, которое, пройдя через стадии острого, физического страдания и обжигающего гнева, завершалось Неодолимой жаждой ответного действия. Злобной, тупой несправедливости вокруг было много. Она мучила подростка и прежде, но до поры до времени удавалось делать вид, что есть дела поважнее - оправдать надежды отца, выучиться полезному ремеслу, понять и раскрыть в себе то, ради чего появился на свет. Теперь же злобная тупость налетела на Грина, как пышащий грозным паром локомотив, отбросила под насыпь, и противиться голосу натуры, требовавшей действия, стало невозможно.

  •  

В группе все были на "ты", вне зависимости от возраста и революционных заслуг. Не "выкать" же, если завтра, или через неделю, или через месяц вместе идти на смерть. На всем белом свете Грин говорил "ты" только этим троим: Снегирю, Емеле, Рахмету. Раньше были и другие, но они все умерли.

  •  

Симеон Александрович был разительно не похож на своего быкообразного брата. Сухопарый, стройный, с длинным надменным лицом, острой бородкой и напомаженными волосами, он скорее напоминал какого-то габсбургского принца из веласкесовских времен.

Диалоги

[править]
  •  

Жюли: Презираете меня за то, что я из-за Глебушки умирать не захотела?

Напрасно. Я свою любовь не предавала - я сердца послушалась. Если б оно сказало мне "умри", я бы умерла. А
оно сказало: проживешь и без Глеба. Перед другими я притворяться умею, перед собой - нет.

Ваше сердце ничего другого сказать не могло, - ненавидяще заговорила Игла.

Грин

[править]
  •  

Где вам понять, что такое честь и человеческое достоинство. Ничего, вы не поймете, так другим псам урок будет.

  •  

Все на свете имеет окраску, все предметы, понятия, все люди - он чувствовал это с раннего детства, была у Грина такая особенность. Например, слово "земля" было глиняно-коричневое, слово "яблоко" светло-розовое, даже если антоновка, "империя" - бордовое, отец был густо-лиловый, мать - малиновая. Даже буквы в алфавите имели свой окрас: "А" - багровый, "Б" - лимонный, "В" - бледно-желтый.

  •  

Люди единственные из всего сущего обладали свойством со временем менять свой цвет - от собственных поступков, окружения, возраста.

  •  

Весь тот год Грин был предоставлен сам себе. Считалось, что он готовится к сдаче гимназического курса экстерном. Он и в самом деле много читал - Гиббона, Локва, Милля, Гизо. Хотел понять, читал почему люди мучают друг друга, откуда берется несправедливость и как ее лучше исправлять. Прямого ответа в книгах не обнаруживалось, но, если как следует поразмыслить, его можно было прочесть между строк.
     Чтобы не загнить, не затянуться ряской, общество нуждается в периодическом взбалтывании, имя которому революция. Передовые нации - те, которые прошли через эту болезненную, - но необходимую операцию, и чем раньше, тем лучше. Класс, слишком долго находящийся наверху, мертвеет, как ороговевшая кожа, от этого поры страны закупориваются, и в обществе нарастает удушье, производящее бессмысленность и произвол. Государство ветшает, как давно не ремонтированный дом, и если процесс разрушения зашел слишком далеко, подпирать и латать гнилую постройку нецелесообразно. Нужно ее спалить, и на пепелище выстроить новый дом, крепкий и светлый.
     Но сами по себе пожары не происходят. Нужны люди, согласные взять на себя роль спички, которая, сгорев, даст начало большому огню. При одной мысли о такой судьбе захватывало дух. Грин соглашался стать спичкой и сгореть, но понимал, что одного согласия мало.
     Требовались стальная воля, богатырская сила, безупречная чистота.
     Воля досталась ему от рождения, надо было только ее развить. И он разработал целый курс преодоления собственных слабостей - главных своих врагов. Страха высоты: ночью часами вышагивал взад-вперед по перилам железнодорожного моста, заставлял себя не отводить глаз от черной, маслянистой воды. Гадливости: ловил в лесу гадюк и не отворачиваясь смотрел в мерзкую шипящую пасть, пока упругая пятнистая плеть неистово обвивалась вокруг голой руки. Застенчивости: ездил в уездный город на ярмарку и пел там под шарманку, а слушатели покатывались со смеху, потому что ни голоса, ни слуха у хмурого полоумного еврейчика не было. Богатырская сил а досталась труднее. От природы Грин был крепок здоровьем, но неловок и узок в кости. Неделя за неделей, месяц за месяцем он по десять, двенадцать, четырнадцать
часов в день растил телесную мощь. Действовал по собственной методе, поделив мышцы на нужные и ненужные. На бесполезные мускулы времени не тратил. Начал с тренирования пальцев и продолжал до тех пор, пока не научился запросто гнуть между большим и указательным не только пятаки, но и алтыны. Потом занялся кулаками - колотил по дюймовой доске, разбивал суставы в кровь, мазал ссадины йодом и снова бил, пока кулаки не обросли мозолями, а дерево не стало переламываться от первого же удара. Когда дошла очередь до плеч, нанялся на мельницу таскать четырехпудовые мешки. Живот и поясницу развивал при помощи французской гимнастики. Ноги - посредством велосипеда, причем ехал только в гору, а с горы нес машину на себе.
     Тяжелее всего давалась нравственная чистота. От излишеств в пище и бытовых удобств Грин отучился быстро, хоть мать и плакала, когда он закалял себя голодом или в октябрьскую дождливую ночь отправлялся спать на железную крышу. Но отрешиться от физиологического никак не получалось. Не помогали ни голодовки, ни стократное подтягивание на патентованной английской
перекладине. Однажды он решил вышибить клин клином - вызвать у себя отвращение к половому. Поехал в уездный город и нанял у станции самую мерзкую из всех гулящих. Не подействовало, только хуже стало.
     Значит, оставалось полагаться на силу воли.

  •  

Год и четыре месяца Грин выстругивал из себя спичку. Он еще не решил, где тот коробок, о который ему суждено чиркнуть перед тем как сгореть, но уже знал, что без крови не обойтись, и готовился обстоятельно.

  •  

Судьба поманила Грина и обвела вокруг пальца, но бросить не бросила, из железных объятий не выпустила, а подхватила его, недоумевающего, онемевшего от разочарования, и поволокла кружной дорогой навстречу цели.

  •  

Когда смотрел на Емелю, на сердце теплело. Думал: не все народу на печи лежать. Которые поострей и посовестливее, уже начали просыпаться. А значит, не напрасны жертвы, не зря льется кровь - своя и чужая.

  •  

Насчет Рахмета у Грина имелась секретная мысль - как от праздного человека получить наибольшую пользу для дела. Мысль такая: послать его на важную акцию, откуда не возвращаются. Пусть бросится живой бомбой под копыта министерской или губернаторской упряжки. Рахмет верной гибели не побоится - этакого фокуса ему жизнь еще не показывала.

  •  

Что ж, Храпова больше нет, но будут и другие, у самодержавия псов много.

  •  

Жизнь закончилась так, как и следовало, - мгновенной огненной вспышкой.

Жюли

[править]
  •  

Ах, бедные вы бедные. Бросьте вы к черту эти глупости. Ведь она тебя любит, я вижу. И ты ее. Жили бы себе, радовались этакому счастью. Хватит людей-то убивать. Ничего хорошего на этом все равно не построишь. — Грину и Игле

Пожарский

[править]
  •  

Полюбуйтесь-ка на этого болвана, моего прославленного предка, - ткнул Глеб Георгиевич в сидящего истукана. - Развалился и слушает, а торговый человек руками машет, соловьем заливается. Вам приходилось слышать о
ком-нибудь из князей Пожарских за исключением моего героического тезки? Нет? И неудивительно. Они так и просиживали филейную часть без малого триста лет, пока последние штаны не протерли, а Россия тем временем досталась этаким
Мининым. Ну, неважно - Морозовым, Хлудовым, Лобастовым. Мой дед, Рюрикович, имел двух крепостных и сам землю пахал. Мой отец умер отставным подпоручиком. А меня, захудавшего князька, взяли в гвардию исключительно
из-за благозвучности фамилии. Да только что проку от гвардии, если в кармане вошь на аркане? Ах, Эраст Петрович, вы не представляете, какой я произвел фурор, когда подал прошение о переводе на службу из кавалергардов в
Департамент полиции. Однополчане стали нос воротить, начальство хотело меня вовсе из гвардии отчислить, да побоялись императора прогневить. И что же? Сейчас мои бывшие сослуживцы в капитанах, только один, который в армию вышел, подполковник, а я уже полковник. И не просто полковник, флигель-адъютант. Тут, Эраст Петрович, дело не в вензеле и не в
авантажности, я этому большого значения не придаю. Главное - завтрак наедине с его величеством во время ежемесячного дежурства во дворце. Сие дорогого стоит. И еще важна беспримерность. Доселе не бывало, чтобы офицера, хоть и состоящего по гвардии, но служащего в полицейском ведомстве, удостаивали подобной чести. Флигель-адъютантов у государя чуть ли не сотня, а из
министерства внутренних дел я один, вот что ценно.

  •  

Жаль. Видно, не судьба, - фаталистски вздохнул Пожарский. - По крайней мере, оцените изящество замысла...

  •  

Кто зернышко посадил, тот должен и урожай собирать.

Симеон Александрович

[править]
  •  

Престиж власти важнее всего, в том числе и истины.

  •  

Ну что? Как говорят ваши московские купцы, по рукам?