У этого термина существуют и другие значения, см. Гроза (значения).
У этого термина существуют и другие значения, см. Июнь (значения).
Ию́ньская гроза́ — сильный летний дождь (ливень) , выпадающий на землю в первый месяц календарного лета, в месяце июне, и сопровождаемый столкновением массивных воздушных фронтов с грозовыми явлениями в атмосфере. В средней полосе России и северной Европе июнь (как первый по-настоящему тёплый месяц) известен нестабильной погодой, частыми столкновениями воздушных масс и, как следствие, яркими летними грозами, способствующими быстрому росту и расцвету флоры.
Как развёрнутая метафора, июньская гроза словно бы олицетворяет смятение сил, последнюю борьбу тепла и холода, весны и лета.
...умерла наконец, задохнулась тёща, знойным полуднем июня, перед грозою; ещё не успели положить ее на кровать, как где-то близко ударил гром, напугав всех...[3]
Июньская гроза однажды пронзила, прочертила жутко все рамы, дочь расплакалась, он приподнялся на постели. Вспышка молнии выхватила лицо, раскроенное криком, словно бы чужое, похищенное отчаянием лицо....[9]
В это время, кажется 1 июня, случилась жестокая гроза, которая произвела на меня сильное впечатление страха. Гроза началась вечером, часу в десятом; мы ложились спать; прямо перед нашими окнами был закат летнего солнца, и светлая заря, еще не закрытая черною приближающегося тучею, из которой гремел по временам глухой гром, озаряла розовым светом нашу обширную спальню, то есть столовую; я стоял возле моей кроватки и молился богу. Вдруг страшный громовой удар потряс весь дом и оглушил нас; я бросился на свою кроватку и очень сильно ушиб себе ногу. Несколько минут я не мог опомниться; опомнившись, я увидел, что сижу на коленях у Евсеича, что дождь льет как из ведра и что комната освещена не зарею, а заревом от огня. Евсеич рассказал мне, что это горит соборная Троицкая колокольня, которую зажгла молнья.[10]
— Сергей Аксаков, «Детские годы Багрова-внука, служащие продолжением семейной хроники», 1858
Весь этот месяц характеризовался обилием атмосферных осадков и низкой своей температурой. Подобно тому, как в продолжение всего мая, так и в первой трети июня падал еще снег вместо дождя, затем снег выпадал лишь вверх от 14 1/2 тыс. футов, да и то не постоянно в последней трети описываемого месяца. Грозы, числом 13, случались всегда после полудня и приходили с запада или, реже, от северо-запада. С запада же, с редким сравнительно отклонением к югу или северу, приносились и все атмосферные осадки, несмотря на то, что внизу иногда дул противный ветер.[11]
7-го июня — св. Феодот: «тепло ведет — в рожь золото льет», на дождь наводит — к тощему наливу. «За Федотом — Федор-Стратилат (8-е июня), угрозами богат». Первая угроза этого дня, по словам погодоведов, гроза. Гремит поутру в этот день раскатистый гром — не к добру: с сеном не уберется мужик вовремя, дождик-«сеногной» все погноит, если не поспешить с уборкой, не бросить всю остальную работу. Прислушиваются мужики в этот день ко грому, а бабы — постарше, подомовитее да поприметливее — за росами следят, в оба глаза глядят.
— Аполлон Коринфский, «Народная Русь : Круглый год сказаний, поверий, обычаев и пословиц русского народа — Июнь-розанцвет», 1901
За Федором Стратилатом — Кирилл (9-е июня) в ряду стоит, на солнечном припёке, по красному слову народному, греется. <...> А то, по уверению стариков, бывает и так, что, если прислушаться-припасть ухом к земле, слышно, как Мать-Сыра-Земля стоном-стонет (к пожару), люд честной жалеючи. Иному, наособицу зоркому, человеку представиться может об эту пору и такое видение, что как будто по озимому полю огонь перебегает, на яровое дымом тянет. Это — к бездождию: выгорят хлеба, свернет зерно, скосить придется всю ниву на солому. Тимофеевские знамения — грозой грозят. Счастливо то село, где ни одному человеку ничего не привидится в этот тяжелый день!
— Аполлон Коринфский, «Народная Русь : Круглый год сказаний, поверий, обычаев и пословиц русского народа — Июнь-розанцвет», 1901
Небо покрыто тучами, недавно шел дождь, пойдет, вероятно, ещё, воздух ароматен и сыр, и зелень ярко сверкает в брызгах. Это ― июнь, месяц гроз, роста хлебов у нас, месяц, когда аромат черемухи, сирени, а под конец и липы пьянит воздух, и нет тогда слов, чтобы выразить всю прелесть переживаемаго мгновения. Пока кругом только трава да ряды построек военного ведомства. Это ещё один Харбин (пока три я видел: Новый Харбин, Старый Харбин и пристань) ― военный Харбин.[2]
24 Июня. Весь день без просвета, как в ноябре, дождь. <...>
25 Июня. (Солнцеворот). Прошло перед этим несколько хмурых дней, как в Ноябре: дожди без просвета. Сегодня, наконец, разразилась страшная гроза с таким ливнем, что Кончура вышла из берегов и загремела, как горная река. Стало парно-влажно, как в Батуме, как в оранжерее.[4]
В таком полусумасшедшем состоянии находился Евгений, когда случились, как это часто бывает после июньских гроз, июньскиепроливные дожди, продолжавшиеся два дня. Дожди отбили от всех работ. Даже навоз бросили возить от сырости и грязи. Народ сидел по домам. Пастухи мучались с скотиной и, наконец, пригнали ее домой. Коровы и овцы ходили по выгону и разбегались по усадьбам. Бабы, босые и покрытые платками, шлепая по грязи, бросились разыскивать разбежавшихся коров. Ручьи текли везде по дорогам, все листья, вся трава были полны водой, из желобов текли, не умолкая, ручьи в пузырящиеся лужи. Евгений сидел дома с женой, которая была особенно скучна нынче. Она несколько раз допрашивала Евгения о причине его недовольства, он с досадой отвечал, что ничего нет. И она перестала спрашивать, но огорчилась.[12]
Душное июньское утро. В воздухе висит зной, от которого клонится лист и покрывается трещиной земля. Чувствуется тоска за грозой. Хочется, чтобы всплакнула природа и прогнала дождевой слезой свою тоску.
Вероятно, и будет гроза. На западе синеет и хмурится какая-то полоска. Добро пожаловать!
По опушке леса крадется маленький сутуловатый мужичонок, ростом в полтора аршина, в огромнейших серо-коричневых сапогах и синих панталонах с белыми полосками. Голенища сапог спустились до половины. Донельзя изношенные, заплатанные штаны мешками отвисают у колен и болтаются, как фалды. Засаленный веревочный поясок сполз с живота на бедра, а рубаху так и тянет вверх к лопаткам.[1]
Мало кто из окрестных жителей решался попытать счастья и идти доискиваться клада, да и те, что ходили, не успевали приняться за разборку вековых каменных стен, раз раздавались в замке звонкие шаги таинственной женщины, и они в ужасе бросали начатое дело и бежали домой. Так прошло пятьдесят лет. И вот, в ночь под Иванов день разразилась над тою местностью такая страшная гроза, какой никто не запомнил. Молния ударила прямо в замок, и он сразу воспламенился, точно его подожгли со всех четырёх сторон.
К утру от замка остались лишь обгорелые стены. Но когда огонь окончательно потух, и окрестные жители с любопытством и страхом толпились на пожарище, кто-то из смельчаков, разгуливая среди развалин, вдруг заметил в стене какую-то зияющую впадину, обнаружившуюся благодаря развалившимся камням.[13]
Живые картины. Гроза в летний июньский день. Сочинение непризнанного драматурга, скрывшегося под псевдонимомВаньки-Встаньки. Картина первая. «Был прекрасный июньский день. Палящие лучи полуденного солнца озаряли цветущие луга и окрестности…» Ваньки-Встанькина донкихотская образина расплылась в морщинистую сладкую улыбку, и глаза сузились полукругами. Но вот вдали на горизонте показались первые облака. Они росли, громоздились, как скалы, покрывая мало-помалу голубой небосклон…» Постепенно с Ваньки-Встанькиного лица сходила улыбка, и оно делалось все серьезнее и суровее. «Наконец тучи заволокли солнце… Настала зловещая темнота…» Ванька-Встанька сделал совсем свирепую физиономию. «Упали первые капли дождя…» Ванька забарабанил пальцами по спинке стула. «В отдалении блеснула первая молния…» Правый глаз Ваньки-Встаньки быстро моргнул, и дернулся левый угол рта. «Затем дождь полил как из ведра, и сверкнула вдруг ослепительная молния…»[14]
Он как-то недоглядел, когда именно Илья превратился во взрослого человека. Не одно это событие прошло незаметно; так же незаметно Наталья просватала и выдала замуж дочь Елену в губернию за бойкого парня с черненькими усиками, сына богатого ювелира; так же, между прочим, умерла наконец, задохнулась тёща, знойным полуднем июня, перед грозою; еще не успели положить ее на кровать, как где-то близко ударил гром, напугав всех:
― Окна, двери закройте! ― крикнула Наталья, подняв руки к ушам; огромная нога матери вывалилась из ее рук и глухо стукнула пяткой о пол.[3]
Артамонову старшему так хотелось испытать что-либо не похожее на обыкновенное, неизбежное, как снег, дождь, грязь, зной, пыль, что, наконец, он нашел или выдумал нечто. В глухом лесном углу уезда его захватила в пути июньская гроза с градом, с оглушающим треском грома и синими взрывами туч. По узкой лесной дороге неразличимо во тьме хлынул поток воды, земля под ногами лошадей растаяла и потекла, заливая колеса шарабана до осей. Жутко было, когда синий, холодный огонь на секунду грозно освещал кипение расплавленной земли, а по бокам дороги, из мокрой тьмы, сквозь стеклянную сеть дождя, взлетали, подпрыгивая от страха, черные деревья. Невидимые лошади остановились, фыркая, хлюпая копытами по воде, толстый кучер Яким, кроткий человек, ласково и робко успокаивал коней. Град, наполнив лес ледяным шумом, просыпался быстро, но его сменил густой ливень, дробно охлестывая листву миллионами тяжелых капель, наполняя тьму сердитым воем.[3]
Сильные грозовые ливни, неположенные в начале июня — им время в августе, когда убраны хлеба и поля бронзовеют щетиной стерни, — усугубили сумятицу в мироздании. И сирень зацвела вся разом, в одну ночь вскипела и во дворе, и в аллеях, и в парке. А ведь положено так: сперва запенивается белая, голубая и розовая отечественная сирень, ее рослые кусты теснятся меж отдельным флигелем и конюшнями, образуют опушку Старого парка, через пять-шесть дней залиловеет низенькая персидская сирень с приторно-душистыми свешивающимися соцветиями, образующая живую изгородь меж двором и фруктовым садом; а через неделю забросит в окна господского дома отягощенные кистями ветви венгерская сирень с самыми красивыми блекло-фиолетовыми цветами.[7]
Валентина сложила ставший бесполезным зонтик и пошла напрямик, наугад. Кофта и юбка были насквозь мокрыми, она ощущала всем телом холодную упругость кустов, так мешавшую ей поскорее выбраться отсюда. Туча обволокла небо, затянула все просветы между верхушками деревьев. Тревожно хлопали листья. Дождь лил как из ведра ― шальная июньская гроза. На крутом глинистом скате балки Валентина поскользнулась, упала. Кожаная сумочка с ландышами осталась где-то вверху.[15]
Детей подняли с кроваток, поставили на ноги, умыли и без завтрака выставили на крыльцо барского дома. Перед рассветом бушевала мощная июньская гроза. Еще и теперь дул сильный верховой ветер, так что верхушки высоких тонких берез выгибались так сильно и молодые зеленые листья на них лепетали под ветром так громко, что говорить приходилось в полный голос. Мелкие нежные листья на белостволых берёзах, свежесть отшумевшего ливня, мокрые дорожки сада ― все было так чисто, так ярко, так празднично! А по голубому высокому небу летели большие кучевые облака ― темно-серые внутри и совсем белые, легкие по краям.[16]
Далее следовал провал, ночи с дочкой на руках он вышагивал вдоль трех окон, сначала угол соседнего дома, пожарная лестница, бойницы чердака, из которых на рассвете доносилось утробное урчание голубей, потом дерево, еще одно дерево и угол переулка, хлебная палатка, понурый дворник-киргиз в пять утра выкашивает панель. Июньская гроза однажды пронзила, прочертила жутко все рамы, дочь расплакалась, он приподнялся на постели. Вспышка молнии выхватила лицо, раскроенное криком, словно бы чужое, похищенное отчаянием лицо. Распластанное на подушках тело, двадцать девять лет, первые роды, паралич, следствие эпидуральной анестезии.[9]
Разогнали раскаты громовые Смутных снов налетевшую стаю. Перед бездной огнисто-лиловою Разорвалась завеса до краю. <...>
Вдруг затихло… Там кто-то прощается,
И просветы лазури открыты…
Но двоится твой взор: улыбается
И темнеет грозой позабытой.[17]
Но поздно! Месть сбылась змеиной, совоокой, великой… ниц пред ней! (Здесь перерыв в строке: я пала ниц.) Неслась вселенная вдоль окон, дуб длани воздевал, как мученик в костре.
Такой грозы, как в день тринадцатый июня,
усилившейся в ночь на следующий день,
не видывала я. Довольно. Спать иду я. Заря упразднена или не смеет рдеть.[8]
↑ 12Чехов А. П. Сочинения в 18 томах, Полное собрание сочинений и писем в 30 томах. — М.: Наука, 1974 год — том 2. (Рассказы. Юморески), 1883-1884. — стр.167
↑ 12Гарин-Михайловский Н. Г. Полное собрание сочинений. Том шестой. — Петроград: Издание т-ва А.Ф. Маркс, 1916 г.
↑ 123Максим Горький. Собрание сочинений в тридцати томах. — М.: Гослитиздат, 1949 г. — Т. 16. Рассказы, повести 1922—1925 гг.
↑ 12Пришвин М.М. Дневники. 1926-1927 гг. Москва, «Русская книга», 2003 г.
↑ 12Голенищев-Кутузов И.Н. «Благодарю, за всё благодарю...» — Москва, «Водолей Publishers», 2004 г.
↑Аксаков С.Т. «Семейная хроника. Детские годы Багрова-внука. Аленький цветочек». Москва, «Художественная литература», 1982 г.
↑Н.М. Пржевальский. «От Кяхты на истоки Желтой реки». Исследование северной окраины Тибета и путь через Лоб-Нор по бассейну Тарима. — М., Государственное издательство географической литературы, 1948 г.
↑Толстой Л.Н., Собрание сочинений в 22 томах. — Москва, «Художественная литература», 1958 г.
↑Балобанова Е. В. Легенды о старинных замках Бретани. — СПб.: С.-Петербургская губернская типография, 1896 г. — С.73.
↑А. И. Куприн. Собрание сочинений в 9 т. Том 5. — Москва: Гослитиздат, 1957 г.
↑Владимир Щербаков, «Женщина с ландышами». — М.: «Техника — молодежи», № 12, 1977 г.
.svg){kind=logo}
