Невыносимая лёгкость бытия

Материал из Викицитатника
Невыносимая лёгкость бытия
Статья в Википедии

«Невыносимая лёгкость бытия» (чеш. Nesnesitelná lehkost bytí) — роман Милана Кундеры, написанный в 1982 году. Был экранизирован в 1988 году.

Цитаты[править]

Часть первая. «Лёгкость и тяжесть»[править]

  •  

Миф вечного возвращения per negationem говорит, что жизнь, которая исчезает однажды и навсегда, жизнь, которая не повторяется, подобна тени, она без веса, она мертва наперёд и как бы ни была она страшна, прекрасна или возвышенна, этот ужас, возвышенность или красота ровно ничего не значат.

  •  

В этом мире всё наперёд прощено и, стало быть, всё цинично дозволено.

  •  

Если бы каждое мгновение нашей жизни бесконечно повторялось, мы были бы прикованы к вечности, как Иисус Христос к кресту.

  •  

Самое тяжкое бремя сокрушает нас, мы гнёмся под ним, оно придавливает нас к земле. Но … женщина мечтает быть придавленной тяжестью мужского тела. Стало быть, самое тяжкое бремя суть одновременно и образ самого сочного наполнения жизни.

  •  

Чем тяжелее бремя, тем наша жизнь ближе к земле, тем она реальнее и правдивее.

  •  

Любить кого-то из сострадания значит не любить его по-настоящему.

  •  

Любовь проявляется не в желании совокупления (это желание распространяется на несчётное количество женщин), но в желании совместного сна (это желание ограничивается лишь одной женщиной).

  •  

Метафора — опасная вещь. С метафорами шутки плохи. Даже из единственной метафоры может родиться любовь.

  •  

Он злился на себя, но потом вдруг его осенило, что не знать, чего он хочет, по сути, вполне естественно.

  •  

Нам не дано знать, чего мы должны хотеть, ибо проживаем одну-единственную жизнь и не можем ни сравнить её со своими предыдущими жизнями, ни исправить её в жизнях последующих.

  •  

Нет никакой возможности проверить, какое решение лучше, ибо нет никакого сравнения. Мы проживаем все разом, впервые и без подготовки. Как если бы актер играл свою роль в спектакле без всякой репетиции. Но чего стоит жизнь, если первая же её репетиция есть уже сама жизнь? Вот почему жизнь всегда подобна наброску. Но и «набросок» не точное слово, поскольку набросок всегда начертание чего-то, подготовка к той или иной картине, тогда как набросок, каким является наша жизнь, — набросок к ничему, начертание, так и не воплощённое в картину.

  •  

… тяжесть, необходимость и ценность суть три понятия, внутренне зависимые друг от друга: лишь то, что необходимо, тяжело, лишь то, что весит, имеет цену.

  •  

Мы все не допускаем даже мысли, что любовь нашей жизни может быть чем-то легким, лишённым всякого веса; мы полагаем, что наша любовь — именно то, что должно было быть; что без неё наша жизнь не была бы нашей жизнью.

  •  

Einmal ist keinmal, повторяет Томаш немецкую поговорку. Единожды — всё равно что никогда. Если нам суждено проживать одну-единственную жизнь — это значит, мы не жили вовсе.

  •  

Любой школьник на уроках физики может поставить опыт, чтобы убедиться в правильности той или иной научной гипотезы. Но человек, проживающий одну-единственную жизнь, лишён возможности проверить гипотезу опытным путём, и ему не дано узнать, должен был он или не должен был подчиниться своему чувству.

  •  

В субботу и воскресенье он испытывал сладкую легкость бытия, что приближалась к нему из глубин будущего. Но уже в понедельник навалилась на него тяжесть, какой он не знал прежде. Все тонны стали русских танков не шли с ней в сравнение. Нет ничего более тяжкого, чем сочувствие. Даже собственная боль не столь тяжела, как боль сочувствия к кому-то, боль за кого-то, ради кого-то, боль, многажды помноженная фантазией, продолженная сотней отголосков. Он убеждал себя не поддаваться сочувствию, и сочувствие слушалось его, склонив голову, словно ощущало себя виноватым. Сочувствие знало, что злоупотребляет своими правами, но всё-таки упорствовало исподтишка,..

Часть вторая. «Душа и тело»[править]

  •  

Девушка, мечтающая о замужестве, грезит о чём-то совершенно для неё неведомом. Молодой человек, жаждущий славы, не знает, что такое слава. То, что даёт смысл нашим поступкам, всегда для нас нечто тотально неведомое.

  •  

Сам того не ведая, человек творит свою жизнь по законам красоты даже в пору самой глубокой безысходности.

  •  

Мы могли бы назвать головокружение опьянением слабостью. Человек осознает свою слабость и старается не противиться, а, напротив, поддаться ей. Опьянённый своей слабостью, он хочет быть ещё слабее, он хочет упасть посреди площади, передо всеми, хочет быть внизу и ещё ниже, чем внизу.

  •  

Тот, кто постоянно устремлён «куда-то выше», должен считаться с тем, что однажды у него закружится голова.

  •  

Именно слабый должен суметь стать сильным и уйти, когда сильный слишком слаб для того, чтобы суметь причинить боль слабому.

Часть третья. «Слова непонятые»[править]

  •  

Крайности — это границы, за которыми кончается жизнь, и страсть к экстремизму, в искусстве и политике, суть замаскированная жажда смерти.

  •  

Любить — значит отказаться от силы.

Часть четвёртая. «Лёгкость и тяжесть»[править]

  •  

Люди по большей части убегают от своих страданий в будущее. На дороге времени они проводят воображаемую черту, за которой их нынешнее страдание перестанет существовать.

  •  

Что такое кокетство? Пожалуй, можно было бы сказать, что это такое поведение, цель которого дать понять другому, что сексуальное сближение с ним возможно, однако возможность эта никогда не должна представляться бесспорной. Иными словами, кокетство — это обещание соития без гарантии.

  •  

Унитазы в современных ванных поднимаются от пола, словно белые цветы водяной лилии. Архитекторы делают всё возможное, чтобы тело забыло о своём убожестве и человек не знал, что происходит с отбросами его утробы, когда над ними зашумит вода, резко спущенная из резервуара. Канализационные трубы, хоть и протягивают свои щупальца в наши квартиры, тщательно сокрыты от наших взоров, и мы даже понятия не имеем о невидимой Венеции экскрементов, над которой воздвигнуты наши ванные, спальни, танцевальные залы и парламенты.

  •  

Такой бывает минута, когда рождается любовь: женщина не может устоять перед голосом, который вызывает наружу её испуганную душу; мужчина не может устоять перед женщиной, чья душа чутко откликается на его голос.

Часть пятая. «Душа и тело»[править]

  •  

От тех, кто считает коммунистические режимы в Центральной Европе исключительно делом рук преступников, ускользает основная истина: преступные режимы были созданы не преступниками, а энтузиастами, убежденными, что открыли единственную дорогу в рай. И эту дорогу они так доблестно защищали, что обрекли на смерть многих людей. Однако со временем выяснилось, что никакого рая нет и в помине, и так энтузиасты оказались убийцами.
Тогда все с криком обрушились на коммунистов: Вы ответственны за беды страны (она оскудела и опустела), за утрату ее самостоятельности (она подпала под власть России), за казни безвинных!
А те, обвиняемые, отвечали: Мы не знали! Мы были обмануты! Мы верили! Но в глубине своей души мы неповинны!
Итак, спор в конце концов свелся к единственному вопросу: В самом ли деле они не знали или всего лишь прикидываются, что не знали?

  •  

Среди мужчин, гоняющихся за множеством женщин, мы можем легко различить две категории. Одни ищут во всех женщинах свой особый, субъективный и всегда один и тот же сон о женщине. Другие движимы желанием овладеть безграничным разнообразием объективного женского мира.
Одержимость первых — лирическая: они ищут в женщинах самих себя, свой идеал, но их всякий раз постигает разочарование, ибо идеал, как известно, нельзя найти никогда. Разочарование, которое гонит их от женщины к женщине, привносит в их непостоянство некое романтическое оправдание, и потому многие сентиментальные дамы способны даже умиляться над их упорной полигамностью.
Вторая одержимость — эпическая, и женщины не находят в ней ничего трогательного: мужчина не проецирует на женщин никакого своего субъективного идеала; поэтому его занимает всё и ничто не может разочаровать. Именно эта неспособность быть разочарованным и несет в себе нечто предосудительное. В представлении людей одержимость эпического бабника не знает искупления (искупления разочарованием).
Поскольку лирический бабник преследует все время один и тот же тип женщин, никто даже не замечает, что он сменяет любовниц; друзья постоянно ставят его в затруднительное положение тем, что не могут различить его подруг и все время называют их одним и тем же именем.
Эпические бабники (и к ним, конечно, относится Томаш) в своей погоне за познанием все больше отдаляются от банальной женской красоты, коей быстро пресыщаются, и неотвратимо кончают как собиратели диковин. Они знают за собой этот грех, немного стыдятся его и, дабы не смущать друзей, не показываются с любовницами на людях.

Часть шестая. «Великий поход»[править]

  •  

... эстетическим идеалом категорического согласия с бытием есть мир, в котором говно отвергнуто и все ведут себя так, словно его не существует вовсе. Этот эстетический идеал называется китч.
«Китч» — немецкое слово <…>. Однако частое употребление стёрло его первоначальный метафизический смысл: китч есть абсолютное отрицание говна в дословном и переносном смысле слова; китч исключает из своего поля зрения все, что в человеческом существовании по сути своей неприемлемо.

  •  

В империи китча властвует диктатура сердца.
Чувство, которое порождает китч, должно быть, без сомнения, таким, чтобы его могло разделить великое множество. Китч поэтому не может строиться на необычной ситуации, он держится на основных образах, запечатленных в людской памяти: неблагодарная дочь, заброшенный отец, дети, бегущие по газону, преданная родина, воспоминание о первой любви.
Китч вызывает две слезы растроганности, набегающие одна за другой. Первая слеза говорит: Как это прекрасно — дети, бегущие по газону!
Вторая слеза говорит: Как это прекрасно умилиться вместе со всем человечеством при виде детей, бегущих по газону! Лишь эта вторая слеза делает китч китчем.
Братство всех людей на земле можно будет основать только на китче.

  •  

В обществе, где существуют различные политические направления и тем самым их влияние взаимно исключается или ограничивается, мы можем еще кое-как спастись от инквизиции китча; личность может сохранить свою индивидуальность, художник — создать неожиданные произведения. Однако там, где одно политическое движение обладает неограниченной властью, мы мгновенно оказываемся в империи тоталитарного китча.
Если я говорю «тоталитарного», это значит, что все, нарушающее китч, исторгается из жизни: любое проявление индивидуализма (ибо всякое различие — плевок, брошенный в лицо улыбающегося братства), любое сомнение (ибо тот, кто начнет сомневаться в пустяке, кончит сомнением в жизни как таковой), ирония (ибо в империи китча ко всему нужно относиться предельно серьезно) и даже мать, покинувшая семью, или мужчина, предпочитающий мужчин женщинам и тем угрожающий священному лозунгу «любите друг друга и размножайтесь».
С этой точки зрения мы можем считать так называемый Гулаг некой гигиенической ямой, куда тоталитарный китч бросает отходы.

  •  

... истинная функция китча: китч — это ширма, прикрывающая смерть.

  •  

В империи тоталитарного китча ответы даны заранее и исключают любой вопрос. Из этого следует, что подлинным противником тоталитарного китча является человек, который задает вопросы. Вопрос словно нож, разрезающий полотно нарисованной декорации, чтобы можно было заглянуть, что скрывается за ней.

  •  

В ту минуту когда китч осознается как ложь, он оказывается в контексте не-китча. Теряя свою авторитарную силу, он становится трогательным, как любая иная человеческая слабость. Ибо никто из нас не представляет собой сверхчеловека, чтобы полностью избежать китча. И как бы мы ни презирали китч, он неотделим от человеческой участи.

  •  

Источник китча — категорическое согласие с бытием.

  •  

Прежде чем нас предадут забвению, мы будем обращены в китч. Китч — пересадочная станция между бытием и забвением.

  •  

Нам всем нужно, чтобы на нас кто-то смотрел. Нас можно было бы разделить на четыре категории согласно тому, под какого рода взглядом мы хотим жить.
Первая категория мечтает о взгляде бесконечного множества анонимных глаз, иными словами — о взгляде публики…
Вторую категорию составляют те, кому жизненно необходимы взгляды многих знакомых глаз…
Затем существует третья категория: это те, кому нужно быть на глазах любимого человека…
И есть еще четвёртая, редчайшая, категория; эти живут под воображаемым взглядом отсутствующих людей. Это мечтатели.

Часть седьмая. «Улыбка Каренина»[править]

  •  

Истинная доброта человека во всей её чистоте и свободе может проявиться лишь по отношению к тому, кто не обладает никакой силой.

  •  

…Он любит меня? Любил ли он кого-нибудь больше меня? Он больше меня любит, чем я его? Возможно, все эти вопросы, которые обращают к любви, изменяют её, изучают, проверяют, допытывают, чуть ли не в зачатке и убивают её. Возможно, мы не способны любить именно потому, что жаждем быть любимыми, то есть хотим чего-то (любви) от другого, вместо того чтобы отдавать ему себя без всякой корысти, довольствуясь лишь его присутствием.

  •  

Человеческое время не обращается по кругу, а бежит по прямой вперед. И в этом причина, по которой человек не может быть счастлив, ибо счастье есть жажда повторения.



Перевод[править]

Н. М. Шульгина