Идиот (роман): различия между версиями

Материал из Викицитатника
[непроверенная версия][непроверенная версия]
Содержимое удалено Содержимое добавлено
пунктуация
Строка 1: Строка 1:
{{Навигация|Тема=Идиот|Викисклад=|Википедия=Идиот (роман)|Викитека=Идиот (Достоевский)}}
{{Навигация|Тема=Идиот|Викисклад=|Википедия=Идиот (роман)|Викитека=Идиот (Достоевский)}}
{{значения|Идиот (значения)}}
{{значения|Идиот (значения)}}
'''Идио́т''' — пятый роман [[Фёдор Михайлович Достоевский|Фёдора Михайловича Достоевского]], впервые опубликован с января 1868 по февраль 1869 в журнале «Русский вестник».
'''«Идио́т»''' — пятый роман [[Фёдор Михайлович Достоевский|Фёдора Михайловича Достоевского]], впервые опубликован с января 1868 по февраль 1869 в журнале «Русский вестник».


== Цитаты ==
== Цитаты ==

Версия от 06:36, 10 июля 2013

«Идио́т» — пятый роман Фёдора Михайловича Достоевского, впервые опубликован с января 1868 по февраль 1869 в журнале «Русский вестник».

Цитаты

  •  

Дело в жизни, в одной жизни, — в открывании её, беспрерывном и вечном, а не в открытии.

  •  

Дура с сердцем и без ума такая же несчастная дура, как и дура с умом и без сердца.

  •  

Подлецы любят честных людей, — вы этого не знали?

  •  

Русский элемент забубенных ругательств за погибшую миску.

  •  

Трус тот, кто боится и бежит, а кто боится и не бежит, тот еще не трус.

  •  

люди и созданы, чтобы друг друга мучить.

  •  

Не хочу в ворота, разбирай забор!

  •  

Какие мы еще дети, Коля! и… и… как это хорошо, что мы дети!

  — Князь Мышкин
  •  

Кого боишься, того не презираешь

  — Настасья Филипповна
  •  

Мир спасёт красота.

  •  

Деликатности и достоинству сердце учит, а не танцмейстер

  — Лизавета Прокофьевна
  •  

В его душе будто бы странно сошлись страсть и ненависть.

  •  

Гласность — есть право всеобщее, благородное и благодетельное.

  •  

Ничего нет лучше для исправления, как прежнее с раскаянием вспомнить.

  •  

Сострадание есть главнейший и, может быть, единственный закон бытия всего человечества.

  — Князь Мышкин
  •  

Убивать за убийство несоразмерно большее наказание чем самое преступление. Убийство по приговору несоразмерно ужаснее, чем убийство разбойничье. Тот, кого убивают разбойники, режут ночью, в лесу или как-нибудь, непременно еще надеется, что спасется, до самого последнего мгновения. Примеры бывали, что уж горло перерезано, а он еще надеется, или бежит, или просит. А тут, всю эту последнюю надежду, с которою умирать в десять раз легче, отнимают наверно; тут приговор, и в том, что наверно не избегнешь, вся ужасная-то мука и сидит, и сильнее этой муки нет на свете. Приведите и поставьте солдата против самой пушки на сражении и стреляйте в него, он еще всё будет надеяться, но прочтите этому самому солдату приговор наверно, и он с ума сойдет или заплачет. Кто сказал, что человеческая природа в состоянии вынести это без сумасшествия? Зачем такое ругательство, безобразное, ненужное, напрасное? Может быть, и есть такой человек, которому прочли приговор, дали помучиться, а потом сказали: «ступай, тебя прощают». Вот эдакой человек, может быть, мог бы рассказать. Об этой муке и об этом ужасе и Христос говорил. Нет, с человеком так нельзя поступать!

  •  

В голосе Гани слышалась уже та степень раздражения, в которой человек почти сам рад этому раздражению, предается ему безо всякого удержу и чуть не с возрастающим наслаждением, до чего бы это ни довело.

  •  

Лизавета Прокофьевна была дама горячая и увлекающаяся, так что вдруг и разом, долго не думая, подымала иногда все якоря и пускалась в открытое море, не справляясь с погодой.

  •  

— Как вы думаете, Афанасий Иванович, не сошла ли она с ума? То-есть, без аллегории, а настоящим медицинским манером, — а?

  •  

Разве можно жить с фамилией Фердыщенко? А?

  •  

Я пришел вас предупредить: во-первых, мне денег взаймы не давать, потому что я непременно буду просить.

  •  

Стоило некоторым из наших барышень остричь себе волосы, надеть синие очки и наименоваться нигилистками, чтобы тотчас же убедиться, что, надев очки, они немедленно стали иметь свои собственные «убеждения».

  •  

И всё это, и вся эта заграница, и вся эта ваша Европа, всё это одна фантазия, и все мы, за границей, одна фантазия…

  •  

Пройдите мимо нас и простите нам наше счастье!

  •  

…никогда наш либерал не в состоянии позволить иметь кому-нибудь свое особое убеждение и не ответить тотчас же своему оппоненту ругательством или даже чем-нибудь хуже…

  •  

Либерализм не есть грех; это необходимая составная часть всего целого, которое без него распадется или замертвеет; либерализм имеет такое же право существовать, как и самый благонравный консерватизм; но я на русский либерализм нападаю, и опять-таки повторяю, что за то, собственно, и нападаю на него, что русский либерал не есть русский либерал, а есть не русский либерал.

  — Евгений Павлович
  •  

Ну, так факт мой состоит в том, что русский либерализм не есть нападение на существующие порядки вещей, а есть нападение на самую сущность наших вещей, на самые вещи, а не на один только порядок, не на русские порядки, а на самую Россию. Мой либерал дошел до того, что отрицает самую Россию, то есть ненавидит и бьет свою мать. Каждый несчастный и неудачный русский факт возбуждает в нем смех и чуть не восторг. Он ненавидит народные обычаи, русскую историю, всё. Если есть для него оправдание, так разве в том, что он не понимает, что делает, и свою ненависть к России принимает за самый плодотворный либерализм (о, вы часто встретите у нас либерала, которому аплодируют остальные и который, может быть, в сущности самый нелепый, самый тупой и опасный консерватор, и сам не знает того!). Эту ненависть к России, еще не так давно, иные либералы наши принимали чуть не за истинную любовь к отечеству и хвалились тем, что видят лучше других, в чем она должна состоять; но теперь уже стали откровеннее и даже слова «любовь к отечеству» стали стыдиться, даже понятие изгнали и устранили, как вредное и ничтожное. … Такого не может быть либерала нигде, который бы самое отечество свое ненавидел. Чем же это всё объяснить у нас? Тем самым, что и прежде, — тем, что русский либерал есть покамест еще не русский либерал; больше ничем, по-моему.

  — Евгений Павлович