Идиот (роман): различия между версиями
[непроверенная версия] | [непроверенная версия] |
пунктуация |
|||
Строка 1: | Строка 1: | ||
{{Навигация|Тема=Идиот|Викисклад=|Википедия=Идиот (роман)|Викитека=Идиот (Достоевский)}} |
{{Навигация|Тема=Идиот|Викисклад=|Википедия=Идиот (роман)|Викитека=Идиот (Достоевский)}} |
||
{{значения|Идиот (значения)}} |
{{значения|Идиот (значения)}} |
||
'''Идио́т''' — пятый роман [[Фёдор Михайлович Достоевский|Фёдора Михайловича Достоевского]], впервые опубликован с января 1868 по февраль 1869 в журнале «Русский вестник». |
'''«Идио́т»''' — пятый роман [[Фёдор Михайлович Достоевский|Фёдора Михайловича Достоевского]], впервые опубликован с января 1868 по февраль 1869 в журнале «Русский вестник». |
||
== Цитаты == |
== Цитаты == |
Версия от 06:36, 10 июля 2013
«Идио́т» — пятый роман Фёдора Михайловича Достоевского, впервые опубликован с января 1868 по февраль 1869 в журнале «Русский вестник».
Цитаты
Дело в жизни, в одной жизни, — в открывании её, беспрерывном и вечном, а не в открытии. |
Дура с сердцем и без ума такая же несчастная дура, как и дура с умом и без сердца. |
Подлецы любят честных людей, — вы этого не знали? |
Русский элемент забубенных ругательств за погибшую миску. |
Трус тот, кто боится и бежит, а кто боится и не бежит, тот еще не трус. |
…люди и созданы, чтобы друг друга мучить. |
Не хочу в ворота, разбирай забор! |
Какие мы еще дети, Коля! и… и… как это хорошо, что мы дети! | |
— Князь Мышкин |
Кого боишься, того не презираешь | |
— Настасья Филипповна |
Мир спасёт красота. |
Деликатности и достоинству сердце учит, а не танцмейстер | |
— Лизавета Прокофьевна |
В его душе будто бы странно сошлись страсть и ненависть. |
Гласность — есть право всеобщее, благородное и благодетельное. |
Ничего нет лучше для исправления, как прежнее с раскаянием вспомнить. |
Сострадание есть главнейший и, может быть, единственный закон бытия всего человечества. | |
— Князь Мышкин |
Убивать за убийство несоразмерно большее наказание чем самое преступление. Убийство по приговору несоразмерно ужаснее, чем убийство разбойничье. Тот, кого убивают разбойники, режут ночью, в лесу или как-нибудь, непременно еще надеется, что спасется, до самого последнего мгновения. Примеры бывали, что уж горло перерезано, а он еще надеется, или бежит, или просит. А тут, всю эту последнюю надежду, с которою умирать в десять раз легче, отнимают наверно; тут приговор, и в том, что наверно не избегнешь, вся ужасная-то мука и сидит, и сильнее этой муки нет на свете. Приведите и поставьте солдата против самой пушки на сражении и стреляйте в него, он еще всё будет надеяться, но прочтите этому самому солдату приговор наверно, и он с ума сойдет или заплачет. Кто сказал, что человеческая природа в состоянии вынести это без сумасшествия? Зачем такое ругательство, безобразное, ненужное, напрасное? Может быть, и есть такой человек, которому прочли приговор, дали помучиться, а потом сказали: «ступай, тебя прощают». Вот эдакой человек, может быть, мог бы рассказать. Об этой муке и об этом ужасе и Христос говорил. Нет, с человеком так нельзя поступать! |
В голосе Гани слышалась уже та степень раздражения, в которой человек почти сам рад этому раздражению, предается ему безо всякого удержу и чуть не с возрастающим наслаждением, до чего бы это ни довело. |
Лизавета Прокофьевна была дама горячая и увлекающаяся, так что вдруг и разом, долго не думая, подымала иногда все якоря и пускалась в открытое море, не справляясь с погодой. |
— Как вы думаете, Афанасий Иванович, не сошла ли она с ума? То-есть, без аллегории, а настоящим медицинским манером, — а? |
Разве можно жить с фамилией Фердыщенко? А? |
Я пришел вас предупредить: во-первых, мне денег взаймы не давать, потому что я непременно буду просить. |
Стоило некоторым из наших барышень остричь себе волосы, надеть синие очки и наименоваться нигилистками, чтобы тотчас же убедиться, что, надев очки, они немедленно стали иметь свои собственные «убеждения». |
И всё это, и вся эта заграница, и вся эта ваша Европа, всё это одна фантазия, и все мы, за границей, одна фантазия… |
Пройдите мимо нас и простите нам наше счастье! |
…никогда наш либерал не в состоянии позволить иметь кому-нибудь свое особое убеждение и не ответить тотчас же своему оппоненту ругательством или даже чем-нибудь хуже… |
Либерализм не есть грех; это необходимая составная часть всего целого, которое без него распадется или замертвеет; либерализм имеет такое же право существовать, как и самый благонравный консерватизм; но я на русский либерализм нападаю, и опять-таки повторяю, что за то, собственно, и нападаю на него, что русский либерал не есть русский либерал, а есть не русский либерал. | |
— Евгений Павлович |
Ну, так факт мой состоит в том, что русский либерализм не есть нападение на существующие порядки вещей, а есть нападение на самую сущность наших вещей, на самые вещи, а не на один только порядок, не на русские порядки, а на самую Россию. Мой либерал дошел до того, что отрицает самую Россию, то есть ненавидит и бьет свою мать. Каждый несчастный и неудачный русский факт возбуждает в нем смех и чуть не восторг. Он ненавидит народные обычаи, русскую историю, всё. Если есть для него оправдание, так разве в том, что он не понимает, что делает, и свою ненависть к России принимает за самый плодотворный либерализм (о, вы часто встретите у нас либерала, которому аплодируют остальные и который, может быть, в сущности самый нелепый, самый тупой и опасный консерватор, и сам не знает того!). Эту ненависть к России, еще не так давно, иные либералы наши принимали чуть не за истинную любовь к отечеству и хвалились тем, что видят лучше других, в чем она должна состоять; но теперь уже стали откровеннее и даже слова «любовь к отечеству» стали стыдиться, даже понятие изгнали и устранили, как вредное и ничтожное. … Такого не может быть либерала нигде, который бы самое отечество свое ненавидел. Чем же это всё объяснить у нас? Тем самым, что и прежде, — тем, что русский либерал есть покамест еще не русский либерал; больше ничем, по-моему. | |
— Евгений Павлович |