Андрей Белый: различия между версиями

Материал из Викицитатника
[досмотренная версия][досмотренная версия]
Содержимое удалено Содержимое добавлено
→‎«Начало века», 1930 г: и в «Начало века» ещё одну и немного из «Первого свидания»
→‎Об Андрее Белом: более подробно от Лосского
Строка 103: Строка 103:
В неутихающий покой.<ref name="свидание" />|Автор=«Первое свидание» <small>[Эпилог]</small>, 1921}}
В неутихающий покой.<ref name="свидание" />|Автор=«Первое свидание» <small>[Эпилог]</small>, 1921}}


=== Об Андрее Белом ===
== Об Андрее Белом ==
{{Q|Из [[поэт]]ов-символистов следующие четыре поэта писали больше всего по философским вопросам: Андрей Белый, [[w:Иванов, Вячеслав Иванович|Вячеслав Иванов]], [[w:Минский, Николай Максимович|Н.М. Минский]] и [[Дмитрий Сергеевич Мережковский|Д.С. Мережковский]]. <...>
{{Q | Цитата = В целом философия Андрея Бе­лого есть разновидность пантеизма | Комментарий = [[Лосский, Николай Онуфриевич|Н.О. Лосский]]}}
Андрей Белый рассматривает символизм как [[мировоззрение]], составляющее основу символистического [[искусство|искусства]] и воплощающего «некоторые черты [[w:Даосизм|таоизма]] в реалистическом миросозерцании». Символизм есть [[синтез]] [[w:Индия|Индии]], [[w:Персия|Персии]], [[w:Египет|Египта]], [[w:Греция|Греции]] и средних веков. Находясь под сильным влиянием [[w:Риккерт, Генрих (философ)|Риккерта]], Андрей Белый утверждал, что точные [[наука|науки]] не объясняют [[мир]] как целое: они ''ограничивают'' предмет познания и тем самым «систематизируют отсутствие познания». [[Жизнь]] раскрывается не через научное познание, а через творческую деятельность, которая «недоступна анализу, интегральна и всемогущественна». Она только может быть выражена в символических образах, облекающих [[идея|идею]]. Единство жизни выражается такими [[символ]]ами, как [[w:Адам Кадмон|Адам Кадмон]] из [[w:каббала|каббалы]], [[w:Атман|Атман]] из индийской [[философия|философии]], [[w:Иустин Философ#Биография|Логос-Христос]]. В целом философия Андрея Белого есть разновидность [[w:пантеизм|пантеизма]].
В процессе познавательного или творческого ''символизирования'' символ становится [[реальность]]ю. Живое [[слово]] тесно связано с реальностью и поэтому получает [[магия|магическую]] силу. [[Поэзия]], говорит Андрей Белый, связана с творением слов – дар, которым он сам обладал в изумительной степени. Некоторые из слов, придуманные им, следовало бы ввести во всеобщее употребление, но другие выражают такие неуловимые и быстротечные нюансы того предмета, который он изображает, что их можно использовать только раз в жизни.<ref>''[[Николай Онуфриевич Лосский|Лосский Н.О.]]'' История русской философии. Москва, «Советский писатель», 1991 г. ISBN: 5-265-02255-4</ref>|Комментарий=Глава XXIII — «Философские идеи поэтов символистов»|Автор=[[Николай Онуфриевич Лосский|Николай Лосский]], «Андрей Белый», 1955}}


== Источники ==
== Источники ==

Версия от 22:45, 8 февраля 2015

Андре́й Бе́лый (Бори́с Никола́евич Буга́ев; 1880—1934) — русский писатель, поэт, критик, стиховед; один из ведущих деятелей русского символизма.

Цитаты

«Серебряный голубь», 1909 г

  •  

Едва они въехали в Лихов, как стали подпрыгивать, да так, будто под тележку были нарочно подброшены самые что ни на есть неудобомостимые камни. Пётр поехал по мягкому; они огибали высокий острожный частокол, около которого разрослись курослепы; вдали поблескивал одинокий штык: в острожных, решётчатых окнах видел он бритое лицо в сером халате.[1]

«Африканский дневник», 1912 г

  •  

Мы вышли на станцию, бросивши взгляд на зубчатые стены; топорщилась башня желтеющим кубом; чернели разъятою пастью ворота, где бледно змеилась дорожка неясных бурнусов, сквозь клубы вихряемой пыли; стояли мечи минаретов среди приподнявшихся чалм куполов; и казалось: вздрогнет Европа, и — новый Медхи опрокинется бурей бурнусов в ветшающий днями, в облупленный мир: в мир Европы. — Белый, А. Африканский дневник [Текст] / Андрей Белый // Российский архив [Текст] : История Отечества в свидетельствах и документах XVIII-XX вв. Выпуск 1. ; — М. : Студия «ТРИТЭ», 1991. — 358 с.

  •  

…я боюсь — будет час; кровь с огромною силой прильет к голове организма французской Европы, — кровь черная: миллионами негров, мулатов вдруг хлынет в Париж, Марсель, Гавр, Лион, — Африка, так, что жилы страны разорвутся, под мощным напором; и европейскую Францию быстро постигнет удар: почернеет её голова; и в XXIII столетии будет Париж переполнен курчавыми толпами чёрных «чертей»: парижан! — Белый, А. Африканский дневник [Текст] / Андрей Белый // Российский архив [Текст] : История Отечества в свидетельствах и документах XVIII-XX вв. Выпуск 1. ; — М. : Студия «ТРИТЭ», 1991. — 366 с.

  •  

…Европа — «юнеет»: Европа — «мулатится», собираясь «онегриться»; пока ещё что только милые негритёнки — апаши шалят себе в древнем Париже; и то ли ещё мы увидим — в текущем столетии: вероятно, увидим мы скоро оазис Сахары — «юнеющей» Франции — в городских, крупных центрах: в Париже, в Марселе, в Лионе, в Бордо; вероятно бэбэ, именуемые апашами, пожелают продеть себе кольца в носы и облечься, согласно инстинкту, в звериные шкуры; и, может быть, разовьются в песчаный оазис — со скачущим туарегом, фалангой и коброю. — Белый, А. Африканский дневник [Текст] / Андрей Белый // Российский архив [Текст] : История Отечества в свидетельствах и документах XVIII-XX вв. Выпуск 1. ; — М. : Студия «ТРИТЭ», 1991. — 367 с.

«Петербург», 1914 г

  •  

За столами писцы; на стол приходится пара их; перед каждым: перо и чернила и почтенная стопка бумаг; писец по бумаге поскрипывает, переворачивает листы, листом шелестит и пером верещит (думаю, что зловещее растение «вереск» происходит от верещания); так ветер осенний, невзгодный, который заводят ветра ― по лесам, по оврагам; так и шелест песка ― в пустырях, в солончаковых пространствах ― оренбургских, самарских, саратовских...[2]

  •  

На стене красовался зелёный кудреватый шпинат, рисовавший зигзагами плезиры петергофской натуры с пространствами, облаками и с сахарным куличом в виде стильного павильончика.
― «Вам с пикончиком?» Одутловатый хозяин из-за водочной стоечки обращался к нашему незнакомцу.
― «Нет, без пикону мне».[2]

  •  

Выходили в зал из передней какие-то ангелоподобные существа в голубых, белых, розовых платьях, серебристые, искристые; обвевали газами, веерами, шелками, разливая вокруг благодатную атмосферу фиалочек, ландышей, лилий и тубероз; слегка опылённые пудрой их мраморно-белые плечики через час, через два должны были разгореться румянцем и покрыться испариной; но теперь, перед танцами, личики, плечи и худые обнаженные руки казались ещё бледней и худей, чем в обычные дни; тем значительней прелесть этих существ как-то сдержанно искрами занималась в зрачках, пока существа, сущие ангелята, образовали и шелестящие и цветные рои веющей кисеи; свивались и развивались их белые веера, производя лёгкий ветер; топотали их туфельки.[2]

«Начало века», 1930 г

  •  

С. М., весьма оскорблённый в своем романтизме увидеть идею «не только» поэзии в ряде годин, не мог слышать о Блоке, слагая пародии на «глубину»: Мне не надо Анны Ивановны И других неудобных тёщ. Я люблю в вечера туманные Тебя, мой зелёный хвощ! В девятьсот же четвёртом году разговор Соловьёва с кузеном ещё не имел резкой формы; кузен не был схвачен за шиворот: «Что это? Гусеница или… дама? » В то время как мы сочиняли пародии, Блок заносил в записных своих книжках, что «без Бугаева и Соловьёва обойтись можно».[3]

  •  

Он скрежещет кривою улыбкой; лицо очень бледное, старообразное; жёлтая пара; как камень шершавый, с которого жёлтенький лютик растёт; так конфузлив, как листья растения «не-тронь-меня»; чуть что ― ёжится: нет головы; лицом ― в плечи; лишь лысинка![3]

  •  

Я же нагнулся в лорнеточный блеск Зинаиды «Прекрасной» и взял пахнущую туберозою ручку под синими блёсками спрятанных глаз; удлинённое личико, коль глядеть сбоку; и маленькое ― с фасу: от вздёрга под нос подбородка; совсем неправильный нос. <...>
Дмитрий Сергеич ― оранжерейный, утончённый «попик», воздвигший молеленку среди духов туберозы, гаванских сигар; видом ― постник: всос щёк, строго-выпуклые, водянистые очи; душою ― чиновник, а духом ― капризник и чувственник; субъективист ― до мизинца; кричал он об общине, а падал в обмороки от звонков, проносясь в кабинет, ― от поклонников, сбывши их Гиппиус; отпрепарировав, взяв за ручку, их Гиппиус вела в кабинетище...[3]

Цитаты в стихах

  •  

Рогами гранными, как чёрт,
Туда ― в века, в лазури-ляпис
Граниторозовый простёрт
В неё влюблённый, странный Апис.<[4]

  — «Первое свидание», 1921
  •  

И бросят в арфы, — шали, шарфы,
Вздыхая вестью дорогой, —
Вон те, Марии, эти Марфы,
Над жизнью, старою каргой.
Вы, сёстры
— (Ты, Любовь — как роза,
Ты, Вера, — трепетный восторг,
Надежда — лепетные слезы,
София — горний Сведенборг!) —
Соединив четыре силы
В троякой были глубиной,
Меня примите из могилы,
Светите оком — Той, Одной, —
Мечтой вуалевой, как трепет,
Несущей далевую жизнь
На опечаленный мой лепет
Сквозь звуков маревую жизнь.
Моя Надежда, дева Отис,
Милуясь лепетной серьгой,
Вдыхая цветик, миозотис,
Из зовов арфы дорогой,
Бросает взор, лазури-ляпис,
В воздухолётный септаккорд:
И взор, читая звуков запись,
Над миром ― Аписом ― простёрт![4]

  — «Первое свидание», 1921
  •  

Мои мистические дали
Смычком взвивались заливным,
Смычком плаксивым и родным —
Смычком профессора Гржимали:
Он под Васильем Ильичом
(Расставив ноги калачом), —
Который, —
           — чаля из эонов
На шар земной, — объятый тьмой,
Рукою твёрдой на тромбонах
Плывет назад — в Москву, домой:
Слетит, в телодвиженье хитром
Вдруг очутившись над пюпитром,
Поставит точку: оборвёт,
Сопит и капли пота льёт,
И повернувшись к первой скрипке,
Жмёт руки и дарит улыбки,
Главой склоняясь в первый ряд,
Где на фарфоровые плечи,
Переливаясь, бросят взгляд,
Все электрические свечи;
Задушен фраком, толст и розов,
Ладонью хлопнув в переплеск,
Бросаясь лысиной, — Морозов
Надуто лопается в блеск![4]

  — «Первое свидание», 1921
  •  

Двадцатилетием таимый,
Двадцатилетием чернён,
Я слышу зов многолюбимый
Сегодня, Троицыным днём, —
И под берёзкой кружевною,
Простёртой доброю рукой,
Я смыт вздыхающей волною
В неутихающий покой.[4]

  — «Первое свидание» [Эпилог], 1921

Об Андрее Белом

  •  

Из поэтов-символистов следующие четыре поэта писали больше всего по философским вопросам: Андрей Белый, Вячеслав Иванов, Н.М. Минский и Д.С. Мережковский. <...>
Андрей Белый рассматривает символизм как мировоззрение, составляющее основу символистического искусства и воплощающего «некоторые черты таоизма в реалистическом миросозерцании». Символизм есть синтез Индии, Персии, Египта, Греции и средних веков. Находясь под сильным влиянием Риккерта, Андрей Белый утверждал, что точные науки не объясняют мир как целое: они ограничивают предмет познания и тем самым «систематизируют отсутствие познания». Жизнь раскрывается не через научное познание, а через творческую деятельность, которая «недоступна анализу, интегральна и всемогущественна». Она только может быть выражена в символических образах, облекающих идею. Единство жизни выражается такими символами, как Адам Кадмон из каббалы, Атман из индийской философии, Логос-Христос. В целом философия Андрея Белого есть разновидность пантеизма.
В процессе познавательного или творческого символизирования символ становится реальностью. Живое слово тесно связано с реальностью и поэтому получает магическую силу. Поэзия, говорит Андрей Белый, связана с творением слов – дар, которым он сам обладал в изумительной степени. Некоторые из слов, придуманные им, следовало бы ввести во всеобщее употребление, но другие выражают такие неуловимые и быстротечные нюансы того предмета, который он изображает, что их можно использовать только раз в жизни.[5]Глава XXIII — «Философские идеи поэтов символистов»

  Николай Лосский, «Андрей Белый», 1955

Источники

  1. А. Белый. Сочинения в двух томах, (том первый). — М.: Художественная литература, 1990 г.
  2. 1 2 3 А. Белый. «Петербург»: Роман. — СПб: «Кристалл», 1999 г.
  3. 1 2 3 Андрей Белый. «Начало века». Москва, «Художественная литература», 1990 г.
  4. 1 2 3 4 Андрей Белый. Стихотворения и поэмы в 2-х томах. Новая библиотека поэта. Санкт-Петербург, «Академический проект», 2006 г.
  5. Лосский Н.О. История русской философии. Москва, «Советский писатель», 1991 г. ISBN: 5-265-02255-4