Юрий Карлович Олеша

Ю́рий Ка́рлович Оле́ша (1899—1960) — русский советский писатель-прозаик, поэт, драматург, сатирик.

Цитаты

Из записей «Ни дня без строчки» (1954—1960)

• Он мудрец, Монтень! Странно читать эти тонкие рассуждения в книге, написанной в шестнадцатом веке! Впрочем, я подпадаю здесь обманчивому впечатлению, что качество человеческого ума улучшается в прямой зависимости от увеличения календарного счета.
• Очевидно, развивается только ум, касающийся овладения материальным миром, — техника, наука. Ум, касающийся овладения самим собой, не изменяется.
• … Я бы привел поразительные строки из Есенина:

  Счастлив тем, что целовал я женщин,

  Мял цветы, валялся на траве,

  И зверье, как братьев наших меньших,

  Никогда не бил по голове.

  … считать себя счастливым оттого, что не бил зверей по голове — это необычно, это может открыть нам в нас только поэт.

• Сколько бы еще хотелось привести подобных цитат! Нет ничего приятней, кстати, чем делиться с кем-либо красотой, чем указывать читателю на те или иные красоты, которые он по неопытности да, наконец, просто по незаинтересованности, может и не заметить.
• Какую первую книгу я прочел? Пожалуй, это была книга на польском языке — «Басне людове» («Народные сказания»)? Я помню, как пахла эта книга… как расслоился угол картонного переплета, как лиловели и зеленели мантии седых королей, как повисали на горностаях черные хвосты…
• Сегодня (3 февраля 1955 года) известие в «Литературной газете» о смерти поэта Михаила Лозинского. Он перевел несколько трагедий Шекспира, перевел «Божественную комедию» Данте. …
  Вечная память поэту, пересказавшему на родном языке чужое великое произведение!
• Я знаю два определения неизмеримости вселенной — художественных, доступных любому воображению: одно принадлежит Паскалю, другое — Эдгару По.
• Стоя написать рассказа нельзя. А я ведь чаще всего пишу стоя. …
  Гоголь писал, стоя за конторкой.
• Как они, Гоголь, Пушкин, заслонили собой почти всех, кто писал одновременно!
• Нужно ли такое обилие красок, как у Бунина? «Господин из Сан-Франциско» — просто подавляет красками, читать рассказ становится от них тягостно.
• С достоверностью можно утверждать, что подавляющее большинство людей не уделяет какого-либо особого внимания звездному небу.
  Часто ли вы видите человека, который, подняв голову, смотрит на звезды?
• Я твердо знаю о себе, что у меня есть дар называть вещи по-иному. Иногда удается лучше, иногда хуже. Зачем этот дар — не знаю. Почему-то он нужен людям. Ребенок, услышав метафору — даже мимоходом, даже краем уха, — выходит на мгновение из игры, слушает и потом одобрительно смеется. Значит, это нужно.
• Я как-то предложил Маяковскому купить у меня рифму.
  — Пожалуйста, — сказал он с серьёзной деловитостью. — Какую?
  — Медика́мент и медяками.
  — Рубль.
  — Почему же так мало? — удивился я.
  — Потому что говорится «медикаме́нт», с ударением на последнем слоге.
  — Тогда зачем вы вообще покупаете?
  — На всякий случай.
• Ничего не должно погибать из написанного. А я писал карандашом на клеенке возле чернильницы — причем в чужом доме, писал на листках, которые тут же комкал, на папиросной коробке, на стене. Не марал, а именно писал законченно, работая над стилем. Хорошо бы вспомнить, что писал.
• (О Шопене) Большинству людей он известен как автор похоронного марша. Вернее, большинству людей известен его похоронный марш, об авторе которого не думают.
• Когда видишь фотографию китайского храма, высеченного в скале, этого нечеловеческого сооружения, с фигурами богов, величиной в тучи — тут же почти, закрыв лицо, отбрасываешь это изображение. …
  Вот как, если заглянуть вглубь, чувствуешь себя. Довольно мне и моей культуры — греческой, римской, средиземноморской, — моей культуры, моего Наполеона, моего Микеля, моего Бетховена, моего Данте, меня. Довольно мне меня! Я был в аду, в чистилище, в раю, я шел куда-то по звуку скрипки, по зеленоватой дороге — да, да, это было со мной. Но никогда я не был в скале храма, во рту Будды, в огне дракона! Не надо мне этого! Не надо! Мне страшно. Я перестаю существовать! Я ничто!

из разных произведений

	Его, так же пряча пока что мир от его глаз, привозят в один из прекраснейших уголков земли. В Альпы? Кажется, в Альпы. Там, на лугу, где цветут цикламены, в полдень снимают с его глаз повязку… Юноша, разумеется, ошеломлён, восхищён красотой мира ― не это важно. Рассказ сосредоточивается на том, как поведет себя этот никогда не видевший солнца юноша при виде заката... Наступает закат...
	— «Книга прощания», 1930-1959