Марина Ивановна Цветаева: различия между версиями

Материал из Викицитатника
[непроверенная версия][непроверенная версия]
Содержимое удалено Содержимое добавлено
Строка 132: Строка 132:
Радостью душу согрели.
Радостью душу согрели.
Что лучезарнее, скажите мне, люди,
Что лучезарнее, скажите мне, люди,
Пасхи в апреле?|Автор=|Комментарий= отрывок стихотворения ПАСХА ВЪ АПРЕЛҍ из первого поэтического сборника «Вечерний альбом» (1910)|Оригинал=Звонъ колокольный и яйца на блюдѣ
Пасхи в апреле?<...>|Автор=|Комментарий= отрывок стихотворения «Пасха в апреле» из первого поэтического сборника «Вечерний альбом» (1910)|Оригинал=Звонъ колокольный и яйца на блюдѣ
Радостью душу согрѣли.
Радостью душу согрѣли.
Что лучезарнѣ, скажите мнѣ, люди,
Что лучезарнѣ, скажите мнѣ, люди,

Версия от 00:19, 5 мая 2017

Марина Цветаева

Мари́на Ива́новна Цвета́ева (1892 — 1941) — русский поэт[1], прозаик, переводчик, один из крупнейших русских поэтов XX века.

Цитаты

  •  

Раз все вокруг шепчут: целуй руку! целуй руку! — ясно, что я руку целовать не должна.

  •  

Весь наш дурной опыт с любовью мы забываем в любви. Ибо чара старше опыта.

  •  

Юноша, мечтающий о большой любви, постепенно научается пользоваться случаем.

  •  

У моды вечный страх отстать, то есть расписка в собственной овечьести.

  •  

Грех не в темноте, а в нежелании света.

  •  

Женщины говорят о любви и молчат о любовниках, мужчины — обратно.

  •  

Любовь: зимой от холода, летом от жары, весной от первых листьев, осенью от последних: всегда от всего.

  •  

Творчество — общее дело, творимое уединёнными.

  •  

Каждая книга — кража у собственной жизни. Чем больше читаешь, тем меньше умеешь и хочешь жить сам.

  •  

Самое ценное в жизни и в стихах — то, что сорвалось.

  •  

Все женщины ведут в туманы.

  •  

Успех — это успеть.

  •  

Я не хочу иметь точку зрения. Я хочу иметь зрение.

  •  

Что мы можем сказать о Боге? Ничего. Что мы можем сказать Богу? Всё.

  •  

Слушай и помни: всякий, кто смеётся над бедой другого, дурак или негодяй; чаще всего и то, и другое. Когда человеку подставляют ножку, когда человек теряет штаны — это не смешно; когда человека бьют по лицу — это подло.

  •  

Никакая страсть не перекричит во мне справедливости. Делать другому боль, нет, тысячу раз, лучше терпеть самой. Я не победитель. Я сама у себя под судом, мой суд строже вашего, я себя не люблю, не щажу.

  •  

В мире физическом я очень нетребовательна, в мире духовном — нетерпима! Я бы никогда, знаете, не стала красить губ. Некрасиво? Нет, очаровательно. Просто каждый встречный дурак на улице может подумать, я это — для него. Мне совсем не стыдно быть плохо одетой и бесконечно-стыдно — в новом! Не могу — со спокойной совестью — ни рано ложиться, ни до сыта есть. Точно не в праве. И не оттого, что я хуже, а оттого, что лучше. А деньги? Да плевать мне на них. Я их чувствую только, когда их нет.

  •  

Сила человека часто заключается в том, чего он не может сделать, а не в том, что может. Моё «не могу» — главная мощь. Значит, есть что-то, что вопреки всем моим хотениям всё-таки не хочет. Говорю об исконном «не могу», о смертном, о том, ради которого даёшь себя на части рвать…

  •  

Моя мечта: монастырский сад, библиотека, старое вино из погреба, длинная трубка и какой-нибудь семидесятилетний «из прежних», который приходил бы по вечерам слушать, что я написала, и сказать, как меня любит. Я хотела, чтобы меня любил старик, многих любивший. Не хочу быть старше, зорче. Не хочу, чтобы на меня смотрели вверх. Этого старика я жду с 14 лет…

  •  

Скульптор зависит от глины. Художник от красок. Музыкант от струн, — нет струн в России, кончено с музыкой. У художника, музыканта может остановиться рука. У поэта — только сердце.

  •  

Стихи сами ищут меня, и в таком изобилии, что прямо не знаю — что писать, что бросать. Можно к столу не присесть — и вдруг — всё четверостишие готово, во время выжимки последней в стирке рубашки, или лихорадочно роясь в сумке, набирая ровно 50 копеек. А иногда пишу так: с правой стороны страницы одни стихи, с левой — другие, рука перелетает с одного места на другое, летает по странице: не забыть! уловить! удержать!.. — рук не хватает!

  •  

Как таковой жизни я не люблю, для меня она начинает значить, обретать смысл и вес — только преображенная, т.е. — в искусстве. Если бы меня взяли за океан — в рай — и запретили писать, я бы отказалась от океана и рая.

  •  

Любимые вещи: музыка, природа, стихи, одиночество. Любила простые и пустые места, которые никому не нравятся. Люблю физику, её загадочные законы притяжения и отталкивания, похожие на любовь и ненависть. Люблю всё большое, ничего маленького. И кошек, а не котят. Кошками не брезгую, пускай спят на голове, как они это любят. И, чем больше узнаю людей — тем больше люблю деревья! Обмираю над каждым. Я ведь тоже дерево: бренное, льну к вечному. А потом меня срубят и сожгут, и я буду огонь…

  •  

Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное — какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), заведомо исключая необычное родное — какая скука![2][3]

  •  

Люблю до последней возможности. Все женщины делятся на идущих на содержание и берущих на содержание. Я принадлежу к последним. Не получить жемчуга, поужинать на счёт мужчины и в итоге — топтать ногами — а купить часы с цепочкой, накормить и в итоге — быть топтаной ногами. Я не любовная героиня. Я по чести — герой труда: тетрадочного, семейного, материнского, пешего. Мои ноги герои, и руки герои, и сердце, и голова…

  •  

Слушайте внимательно, я говорю, как перед смертью: Мне мало писать стихи! Мне надо что-нибудь, кого-нибудь — любить — в каждый час дня и ночи. Одна звезда для меня не затмевает другой! И правильно. Зачем тогда Богу было бы создавать их полное небо! Человечески любить мы можем иногда десятерых, любовно — много — двух. Нечеловечески — всегда одного…

  •  

Что я любила в людях? Их наружность. Остальное — подгоняла. Жизненные и житейские подробности, вся жизненная дробь, мне в любви непереносна, мне стыдно за неё, точно я позвала человека в неубранную комнату. Когда я без человека, он во мне целей — и цельней.

  •  

В одном я — настоящая женщина: я всех и каждого сужу по себе, каждому влагаю в уста — свои речи, в грудь — свои чувства. Поэтому - все у меня в первую минуту: добры, великодушны, щедры, бессонны и безумны.

  •  

Подходила ли хоть одна женщина к мужчине без привкуса о любви? Часто, сидя первый раз с человеком, безумная мысль: «А что если поцелую?» Эротическое помешательство? Нет. Стена, о которую билась! Чтобы люди друг друга понимали, надо, чтобы они шли или лежали рядом…

  •  

По полной чести самые лучшие, самые тонкие, самые нежные так теряют в близкой любви, так упрощаются, грубеют, уподобляются один другому, что — руки опускаются, не узнаешь: вы ли? В любви в пять секунд узнаешь человека, он — слишком явен! Здесь я предпочитаю ложь.

  •  

В воинах мне мешает война, в моряках — море, в священниках — Бог, в любовниках — любовь. Любя другого, презираю себя, будучи любимой другим — презираю его. У каждого живёт странное чувство презрения к тому, кто слишком любит нас. (Некое «если ты так любишь меня, сам ты не Бог весть что!»). Может, потому, что каждый знает себе цену…

  •  

Измены нет. Женщины любят ведь не мужчин, а Любовь. Потому никогда не изменяют. Измены нет, пока её не назовут «изменой». Неназванное не существует. «Муж» и «любовник» — вздор. Тайная жизнь — и явная. Тайная — что может быть слаще?..

  •  

Родина не есть условность территории, а непреложность памяти и крови. Не быть в России, забыть её — может бояться лишь тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри, — тот потеряет её вместе с жизнью. Моя родина везде, где есть письменный стол, окно и дерево под этим окном.

  •  

Считают мужественной. Хотя я не знаю человека робче. Боюсь всего. Глаз, черноты, шага, а больше всего — себя. Никто не видит, не знает, что я год уже ищу глазами — крюк. Год примеряю смерть. Я не хочу умереть. Я хочу не быть. Надо обладать высочайшим умением жить, но ещё большим умением — умереть! Героизм души — жить, героизм тела — умереть…

  •  

Себе — отдельной комнаты и письменного стола. России — того, что она хочет…

  •  

Я не знаю женщины талантливее себя. Смело могу сказать, что могла бы писать, как Пушкин. Моё отношение к славе? В детстве — особенно 11 лет — я была вся честолюбие. «Второй Пушкин» или «первый поэт-женщина» — вот чего я заслуживаю и, может быть, дождусь. Меньшего не надо…

  •  

Я, как негр, стыдилась своей непоправимой черноты. Помню, какого труда мне стоило войти в залу, где на зелёном диване между зелёными филодендронами сидел он в своей небесного цвета тужурке с другими студентами, но не такими же, тоже в тужурках, но не таких. Какого сведе́ния челюстей — пройти через всю эту паркетную пустыню и подать ему руку. «А стихи всё пишешь? Пиши, пиши!» Мне от этого голоса сразу хотелось плакать. Плакать и каяться, что я такая злая, грубая, опять дала в зубы гувернантке, которая меня дразнила, жестянкой от зубного порошка, а вот он — такой добрый со мной, такой нежный… И чем нежнее и добрее он меня расспрашивал, может быть, что-то чуя и стараясь рассмешить: «Ну, улыбнись, улыбнись, улыбнись же наконец, неулыба!» — тем я ниже клонила голову с накипающими слезами и — последним голосом: «Я лучше принесу тетрадь, вы сами прочтете…» Это, кажется, единственный человек за все мое младенчество, который над моими стихами не смеялся (мать — сердилась), меня ими, как красной тряпкой быка, не вводил в соблазн гнева… Может быть — он сам писал стихи? Прозу — знаю. Двенадцати лет (рассказ моей матери, очевидицы) он по настоянию родителей стал читать на какой-то их «пятнице» свою пьесу «Мать и сын». Действующие лица: «Мать — 20 лет, сын — 16 лет». Взрыв хохота, и автор, не поняв причины, но позор поняв, сразу и невозвратно убежал в свою детскую, откуда его не могла извлечь даже мать.[4]

  — «Дом у Старого Пимена», 1933

из книги «Мой Пушкин»

  •  

А вот как памятник Пушкина однажды пришёл к нам в гости. Я играла в нашей холодной белой зале. Играла, значит ― либо сидела под роялем, затылком в уровень кадке с филодендроном, либо безмолвно бегала от ларя к зеркалу, лбом в уровень подзеркальнику. Позвонили, и залой прошёл господин. Из гостиной, куда он прошёл, сразу вышла мать, и мне, тихо: «Муся! Ты видела этого господина?» ― «Да». ― «Так это ― сын Пушкина. Ты ведь знаешь памятник Пушкина? Так это его сын. Почётный опекун. Не уходи и не шуми, а когда пройдёт обратно ― гляди. Он очень похож на отца. Ты ведь знаешь его отца?»
Время шло. Господин не выходил. Я сидела и не шумела и глядела. Одна на венском стуле, в холодной зале, не смея встать, потому что вдруг ― пройдёт. Прошёл он ― и именно вдруг ― но не один, а с отцом и с матерью, и я не знала, куда глядеть, и глядела на мать, но она, перехватив мой взгляд, гневно отшвырнула его на господина, и я успела увидеть, что у него на груди ― звезда.
― Ну, Муся, видела сына Пушкина?
― Видела.
― Ну, какой же он?
― У него на груди ― звезда.[5]

  — «Мой Пушкин», 1937

из записей о Брюсове «Герой труда»

  •  

Если не ошибаюсь, в тот же вечер я в первый (и единственный) раз увидела поэтессу Львову. Невысокого роста, в синем, скромном, чёрно-глазо-брово-головая, яркий румянец, очень курсистка, очень девушка. Встречный, к брюсовскому наклону, подъём. Совершенное видение мужчины и женщины: к запрокинутости гордости им — снисхождение гордости собой. С трудом сдерживаемая кругом осчастливленность.
Он — охаживал.[6]

  «Герой труда» (Записи о Валерии Брюсове), Часть Первая, 1925
  •  

"Бальмонт. Брюсов. Царствовали, тогда, оба. В мирах иных, как видите, двоевластие, обратно миру нашему, возможно. Больше скажу, единственная примета принадлежности вещи к миру иному - её невозможность - нестерпимость - недопустимость - здесь. Бальмонто-брюсовское же двоевластие являет нам неслыханный и немыслимый в истории пример благого двоевластия не только не друзей - врагов. Как видите, учиться можно не только на стихах поэтов."

Поэтические цитаты

  •  

Звон колокольный и яйца на блюде
Радостью душу согрели.
Что лучезарнее, скажите мне, люди,
Пасхи в апреле?<...> — отрывок стихотворения «Пасха в апреле» из первого поэтического сборника «Вечерний альбом» (1910)

 

Звонъ колокольный и яйца на блюдѣ
Радостью душу согрѣли.
Что лучезарнѣ, скажите мнѣ, люди,
Пасхи въ апрелѣ?

  •  

Мне нравится, что вы больны не мною,
Мне нравится, что я больна не вами,
Что никогда тяжелый шар земной
Не уплывёт под нашими ногами. — 3 мая 1915

  •  

Полюбил богатыйбедную,
Полюбил учёныйглупую,
Полюбил румяный ― бледную,
Полюбил хороший ― вредную:
Золотой ― полушку медную.

  — «Полюбил богатый – бедную...»
  •  

Смывает лучшие румяна
Любовь. Попробуйте на вкус
Как слёзы — солоны... — «Любви старинные туманы», 19 августа 1917

  •  

Отказываюсь — быть.
В Бедламе нелюдей
Отказываюсь — жить.
С волками площадей

Отказываюсь — выть.
С акулами равнин
Отказываюсь плыть —
Вниз — по теченью спин.

Не надо мне ни дыр
Ушных, ни вещих глаз.
На твой безумный мир
Ответ один — отказ.

«Чехи подходили к немцам и плевали». № 8. 15 марта — 11 мая 1939. Реакция на Германскую оккупацию Чехословакии
  •  

Не штык — так клык, так сугроб, так шквал, —
В Бессмертье что час — то поезд!
Пришла и знала одно: вокзал.
Раскладываться не стоит.

  — «Поезд жизни»
  •  

В одной невероятной скачке
Вы прожили свой краткий век…
И ваши кудри, ваши бачки
Засыпал снег.

  — «Генералам двенадцатого года»[комм. 1]
  •  

Доблесть и девственность! — Сей союз
Древен и дивен, как Смерть и Слава.
Красною кровью своей клянусь
И головою своей кудрявой...

  — «Доблесть и девственность»
  •  

Гора!
Любовь — ещё старей:
Стара, как хвощ, стара, как змей,
Старей ливонских янтарей,
Всех привиденских кораблей
Старей! — камней, старей — морей…
Но боль, которая в груди,
Старей любви, старей любви.

  — «Пора! для этого огня…», 1940
  •  

И как не умереть поэту,
Когда поэма удалась!

  — «Сын», 1920

О ней

  •  

Я считаю, что Цветаева — это первый поэт XX века. Конечно, Цветаева.

 

Диалоги с Иосифом Бродским

  Иосиф Бродский

Комментарии

  1. На этот текст для кинофильма «О бедном гусаре замолвите слово» был написан популярный романс «Серые шинели» (романс Настеньки, музыка Андрея Петрова, исполняет Ирина Мазуркевич). Стихотворение «Генералам двенадцатого года» было написано Цветаевой зимой 1913 года, в канун войны. В кино-романсе количество строф по сравнению с первоначальной версией стихотворения сокращено вдвое (с двенадцати до шести).

Примечания

  1. сама Цветаева настаивала на том чтобы её называли именно поэтом, а не поэтессой
  2. Марина Цветаева: Любить только мужчин - это такая скука!
  3. Наследие Марины Цветаевой
  4. Марина Цветаева. Проза. «Серия Русская классика ХХ век». — Москва. «Эксмо-пресс». 2001 г.
  5. М.И. Цветаева. Проза поэта. — Москва, «Вагриус», 2001 г.
  6. М.И. Цветаева «Герой труда (Записи о Валерии Брюсове)», 1925 г.

Ссылки

М.И. Цветаева. Подборка материалов и высказываний.