Иосиф Александрович Бродский: различия между версиями

Материал из Викицитатника
[досмотренная версия][непроверенная версия]
Содержимое удалено Содержимое добавлено
Нет описания правки
→‎Цитаты поэтические: Добавлено содержимое
Метки: мобил. мобил.: сайт
Строка 174: Строка 174:
{{Q | Цитата = [[Свобода]] - это когда забываешь отчество у тирана.
{{Q | Цитата = [[Свобода]] - это когда забываешь отчество у тирана.
| Автор = «Я не то что схожу с ума, но устал за лето…» }}
| Автор = «Я не то что схожу с ума, но устал за лето…» }}

{{Q | Цитата =
Я писал, что в лампочке - ужас пола,
Что любовь как акт, лишена глагола.
| Автор = «Я всегда твердил, что судьба - игра» }}

{{Q | Цитата =
Я писал, что в лампочке - ужас пола,
Что любовь как акт, лишена глагола.
| Автор = «Я всегда твердил, что судьба - игра» }}

{{Q | Цитата =
Что не знал [[Эвклид]], что сходя на конус,
Вещь приобретает не ноль, но [[Хронос]].
| Автор = «Я всегда твердил, что судьба - игра» }}


== Цитаты из прозы ==
== Цитаты из прозы ==

Версия от 16:51, 6 ноября 2018

Иосиф Александрович Бродский
Статья в Википедии
Медиафайлы на Викискладе

Ио́сиф Алекса́ндрович Бро́дский (1940—1996) — русский и американский поэт, эссеист, драматург, переводчик, лауреат Нобелевской премии по литературе 1987 года. Поэзию писал преимущественно на русском языке, эссеистику на английском.

Цитаты поэтические

  •  

Каждая могила — край земли.

  — «На смерть Элиота»
  •  

Томас Стернс, не бойся коз
Безопасен сенокос.
Память, если не гранит,
Одуванчик сохранит.

  — «На смерть Элиота»
  •  

Бог органичен. Да. А человек?
А человек, должно быть, ограничен.

  — «Два часа в резервуаре»
  •  

Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
Из него раздаваться будет лишь благодарность.

  — «Я входил вместо дикого зверя в клетку…»
  •  

Прощай,
позабудь
и не обессудь.
А письма сожги,
как мост.
Да будет мужественным
твой путь,
да будет он прям
и прост.

  — «Прощай, позабудь…»
  •  

Гражданин второсортной эпохи, гордо
признаю я товаром второго сорта
свои лучшие мысли, и дням грядущим
я дарю их, как опыт борьбы с удушьем.

  — «Я всегда твердил, что судьба — игра…»
  •  

Нынче ветрено и волны с перехлёстом.
Скоро осень, всё изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
чем наряда перемена у подруги.

  — «Письма римскому другу»
  •  

Если выпало в империи родиться
Лучше жить в глухой провинции у моря.

  — «Письма римскому другу»
  •  

Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
«Мы, оглядываясь, видим лишь руины».
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.

  — «Письма римскому другу»
  •  

Холуй трясется. Раб хохочет.
Палач свою секиру точит.
Тиран кромсает каплуна.
Сверкает зимняя луна.

Се вид Отчества, гравюра.
На лежаке — Солдат и Дура.
Старуха чешет мёртвый бок.
Се вид Отечества, лубок.

Собака лает, ветер носит.
Борис у Глеба в морду просит.
Кружатся пары на балу.
В прихожей — куча на полу.

Луна сверкает, зренье муча.
Под ней, как мозг отдельный, — туча…
Пускай Художник, паразит,
другой пейзаж изобразит.

  — «Набросок»
  •  

Ни страны, ни погоста
Не хочу выбирать.
На Васильевский остров
Я приду умирать.

  — «Стансы Васильевскому острову»
  •  

По-русски Исаак теряет звук.

  — «Авраам и Исаак»
  •  

Я заражен нормальным классицизмом.
А вы, мой друг, заражены сарказмом.

  — «Одной поэтессе»
  •  

Век скоро кончится, но раньше кончусь я.

  — «Fin de Siecle»
  •  

И, услышавши это, хочется бросить рыть
землю, сесть на пароход и плыть,
и плыть — не с целью открыть
остров или растенье, прелесть иных широт,
новые организмы, но ровно наоборот;
главным образом — рот.

  — «Fin de Siecle»
  •  

Птица уже не влетает в форточку.
Девица, как зверь, защищает кофточку.

  — «1972 год»
  •  

Навсегда расстаёмся с тобой, дружок.
Нарисуй на бумаге простой кружок.
Это буду я: ничего внутри.
Посмотри на него — и потом сотри.

  — «То не Муза воды набирает в рот…»
  •  

Эта местность мне знакома как окраина Китая!

  — «Представление»
  •  

Лучший вид на этот город — если сесть в бомбардировщик.

  — «Представление»
  •  

Твой Новый год по темно-синей
волне средь моря городского
плывет в тоске необьяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.

  — «Рождественский романс»
  •  

Мир создан был для мебели, дабы
создатель мог взглянуть со стороны
на что-нибудь, признать его чужим…

  — «Посвящается стулу»
  •  

К сожаленью, в наши дни
не только ложь, но и простая правда
нуждается в солидных подтвержденьях
и доводах. Не есть ли это знак,
что мы вступаем в совершенно новый,
но грустный мир? Доказанная правда
есть, собственно, не правда, а всего
лишь сумма доказательств. Но теперь
не говорят «я верю», а «согласен».

  — «Посвящается Ялте»
  •  

Это абсурд, вранье:
череп, скелет, коса.
«Смерть придет, у нее
будут твои глаза».

  — «Натюрморт»
  •  

Свобода - это когда забываешь отчество у тирана.

  — «Я не то что схожу с ума, но устал за лето…»
  •  

Я писал, что в лампочке - ужас пола,
Что любовь как акт, лишена глагола.

  — «Я всегда твердил, что судьба - игра»
  •  

Я писал, что в лампочке - ужас пола,
Что любовь как акт, лишена глагола.

  — «Я всегда твердил, что судьба - игра»
  •  

Что не знал Эвклид, что сходя на конус,
Вещь приобретает не ноль, но Хронос.

  — «Я всегда твердил, что судьба - игра»

Цитаты из прозы

  •  

…если ты выбрал нечто, привлекающее других, это означает определенную вульгарность вкуса.

  — «Меньше единицы»
  •  

<...> оглядываться — занятие более благодарное , чем смотреть вперёд.

  — «Меньше единицы», 1976
  •  

Мир, вероятно, спасти уже не удастся, но отдельного человека — всегда можно.

  — Нобелевская лекция
  •  

Страшный суд — страшным судом, но вообще-то человека, прожившего жизнь в России, следовало бы без разговоров помещать в рай.

  — Из записной книжки 1970 г.
  •  

Пока есть такой язык, как русский, поэзия неизбежна.

  •  

Мои расхождения с советской властью не политического, а эстетического свойства.

  •  

Я тоже, помню, читал, что раньше, когда ещё свидания давали, многие шары себе под кожу в член вшивали, чтоб диаметр увеличился. У члена же главное не длина, а диаметр. Потому что ведь баба, пока сидишь, с другими путается. Ну и отсюда идея, чтоб во время свидания доставить ей такое… переживание, чтоб она про другого и думать не хотела. Только про тебя. И поэтому ― шары. Из перламутра, говорят, лучше всего. Хотя, подумать если, откуда в зонах этих ихних перламутру взяться было? Или из эбонита, из которого стило делали. Выточишь себе шарик напильничком, миллиметра два-три в диаметре ― и к херургу. И херург этот их тебе под кожу загоняет. Крайняя плоть которая… Подорожник пару дней поприкладываешь ― и на свидание… Некоторые, даже на свободу выйдя, шарики эти не удаляли. Отказывались…[1]

  — «Мрамор», 1982
  •  

Всячески избегайте приписывать себе статус жертвы... Каким бы отвратительным ни было ваше положение, старайтесь не винить в этом внешние силы: историю, государство, начальство, расу, родителей, фазу луны, детство, несвоевременную высадку на горшок и т. д. Меню обширное и скучное, и сами его обширность и скука достаточно оскорбительны, чтобы восстановить разум против пользования им. В момент, когда вы возлагаете вину на что-то, вы подрываете собственную решимость что-нибудь изменить...[2]«Речь на стадионе», 18 декабря 1988, перевод Елены Касаткиной

 

At all costs try to avoid granting yourself the status of the victim... No matter how abominable your condition may be, try not to blame anything or anybody: history, the state, superiors, race, parents, the phase of the moon, childhood, toilet training, etc. The menu is vast and tedious, and this vastness and tedium alone should be offensive enough to set one's intelligence against choosing from it. The moment that you place blame somewhere, you undermine your resolve to change anything... // "Speech at the stadium, 18 December 1988"

  •  

По окончании конгресса я предполагал остаться в Бразилии дней на десять и либо снять дешёвый номер где-нибудь в районе Копакабаны, ходить на пляж, купаться и загорать, либо отправиться в Бахию и попытаться подняться вверх по Амазонке и оттуда в Куско, из Куско ― в Лиму и назад, в Нью-Йорк. Но деньги были украдены, и, хотя я мог взять 500 дубов в «Америкен экспресс», делать этого не стал. Мне интересен этот континент и эта страна в частности; но боюсь, что я видел уже на этом свете больше, чем осознал. Дело даже не в состоянии здоровья. В конце концов, это было бы даже занятно для русского автора ― дать дуба в джунглях. Но невежество мое относительно южной тематики столь глубоко, что даже самый трагический опыт вряд ли просветил бы меня хоть на йоту.[3]

  — «Посвящается позвоночнику», 1990

О Бродском

  •  

Бродский ведь очень хотел, чтобы я написал музыку к его стихам. Мне как-то позвонил его друг: «Мы с Иосифом к тебе приедем». Я занят был, говорю: давайте завтра. Назавтра они позвонили, но я снова не мог. А через два дня Бродский навсегда уехал из России.

  Олег Николаевич Каравайчук

Источники

  1. Иосиф Бродский, «Мрамор». — Ann Arbor: «Ardis», 1984 г. Бродский И. Проза и эссе (основное собрание)
  2. Иосиф Бродский. Речь на стадионе / Перевод Елены Касаткиной // Звезда. — 1997. — № 1. — С. 62 - 67.
  3. Иосиф Бродский, «Посвящается позвоночнику» — Париж. Континент. № 63 за 1990 г. Бродский И. «Проза и эссе» (основное собрание)