Посмертные записки Пиквикского клуба

«Посмертные записки Пиквикского Клуба» (англ. The Posthumous Papers of the Pickwick Club) — роман Чарльза Диккенса впервые опубликованный в 1836—1837 годах.

Глава XXXI

	В этих изолированных уголках помещаются официальные конторы адвокатов, где выдают судебные приказы, заверяют судебные решения, подшивают жалобы истцов и приводят в действие многие другие хитроумные приспособления, изобретенные для мук и терзаний подданных его величества и для утешения и обогащения служителей закона.
	These sequestered nooks are the public offices of the legal profession, where writs are issued, judgments signed, declarations filed, and numerous other ingenious machines put in motion for the torture and torment of His Majesty’s liege subjects, and the comfort and emolument of the practitioners of the law.

Глава XXXIII

	Никогда не опускайся до поэзии, мой мальчик!
	Never you let yourself down to talk poetry, my boy.
	— Уэллер-старший

Глава XXXIV

	Адвокаты утверждают, что есть два вида особенно неприятных свидетелей: сопротивляющийся свидетель и слишком рьяный свидетель: мистеру Уинклю было суждено выступить в обеих ролях.
	Lawyers hold that there are two kinds of particularly bad witnesses — a reluctant witness, and a too-willing witness; it was Mr. Winkle’s fate to figure in both characters.

Глава XXXV

К этим группам примыкали три-четыре охотящиеся за женихами мамаши, делая вид, будто всецело поглощены разговором, но не забывая время от времени поглядывать искоса и с тревогой на своих дочерей, которые, помня материнский наказ использовать свою молодость наилучшим образом, уже начали предварительный флирт, теряя шарфы, путая перчатки, опрокидывая чашки и так далее, — всё это как будто мелочи, но опытные особы добиваются благодаря им поразительно успешных результатов.

Mingled with these groups, were three or four match–making mammas, appearing to be wholly absorbed by the conversation in which they were taking part, but failing not from time to time to cast an anxious sidelong glance upon their daughters, who, remembering the maternal injunction to make the best use of their youth, had already commenced incipient flirtations in the mislaying scarves, putting on gloves, setting down cups, and so forth; slight matters apparently, but which may be turned to surprisingly good account by expert practitioners.

Глава XXXVI

	Мало на свете вещей более неприятных, чем ожидание кого-нибудь, в особенности если этот кто-нибудь где-то развлекается. Вы невольно думаете о том, как быстро летит для него время, которое столь томительно тянется для вас; и чем больше вы об этом думаете, тем слабее становится у вас надежда на его скорое возвращение.
	There are few things more worrying than sitting up for somebody, especially if that somebody be at a party. You cannot help thinking how quickly the time passes with them, which drags so heavily with you; and the more you think of this, the more your hopes of their speedy arrival decline.

Глава XXXIX

Далеко не такое невинное занятие, каким оно кажется, — это выколачивание ковриков; быть может, самое выколачивание и не грозит большой бедой, но складывание — очень коварный процесс. Пока длится выколачивание и оба участника находятся на расстоянии, равном длине ковра, это самая невинная забава, какую только можно придумать; но когда начинается складывание и расстояние между ними уменьшается постепенно с половины его прежней длины до одной четверти, а затем до одной восьмой, а затем до одной шестнадцатой, а затем до одной тридцать второй, если ковер достаточно длинен, — забава становится опасной. Мы точно не знаем, сколько ковриков было сложено в данном случае, но смеем сказать, что, сколько бы их ни было, ровно столько раз Сэм поцеловал хорошенькую горничную.

It is not half as innocent a thing as it looks, that shaking little pieces of carpet—at least, there may be no great harm in the shaking, but the folding is a very insidious process. So long as the shaking lasts, and the two parties are kept the carpet’s length apart, it is as innocent an amusement as can well be devised; but when the folding begins, and the distance between them gets gradually lessened from one half its former length to a quarter, and then to an eighth, and then to a sixteenth, and then to a thirty–second, if the carpet be long enough, it becomes dangerous. We do not know, to a nicety, how many pieces of carpet were folded in this instance, but we can venture to state that as many pieces as there were, so many times did Sam kiss the pretty housemaid.

Глава XLII

Ещё свежо в памяти то время, когда в стену Флитской тюрьмы была вделана железная клетка, в которой помещался голодный на вид человек и, побрякивая время от времени кружкою с деньгами, заунывно восклицал: «Не забывайте нищих должников, не забывайте нищих должников!» Сбор из этой кружки, — если таковой был, — делился между нищими заключёнными, и заключённые «бедной стороны» исполняли по очереди эту унизительную обязанность. Хотя этот обычай отменен и клетка убрана, но несчастные люди по-прежнему влачат жалкое, нищенское существование. Мы больше не позволяем им взывать у ворот тюрьмы к милосердию и состраданию прохожих, но, дабы заслужить уважение и восхищение грядущих веков, оставляем в нашем своде законов тот справедливый и благотворный закон, согласно которому закоренелого преступника кормят и одевают, а неимущему должнику предоставляют умирать от голода и холода.

Most of our readers will remember, that, until within a very few years past, there was a kind of iron cage in the wall of the Fleet Prison, within which was posted some man of hungry looks, who, from time to time, rattled a money–box, and exclaimed in a mournful voice, ‘Pray, remember the poor debtors; pray remember the poor debtors.’ The receipts of this box, when there were any, were divided among the poor prisoners; and the men on the poor side relieved each other in this degrading office. Although this custom has been abolished, and the cage is now boarded up, the miserable and destitute condition of these unhappy persons remains the same. We no longer suffer them to appeal at the prison gates to the charity and compassion of the passersby; but we still leave unblotted the leaves of our statute book, for the reverence and admiration of succeeding ages, the just and wholesome law which declares that the sturdy felon shall be fed and clothed, and that the penniless debtor shall be left to die of starvation and nakedness.

Глава XLV

Мистер Стиггинс не предостерегал своих слушателей против тех лжепророков и жалких плутов от религии, которые, не обладая ни умом, чтобы излагать первоначальные доктрины, ни сердцем, чтобы их почувствовать, являются более опасными членами общества, чем заурядные преступники, ибо, конечно, они влияют на самых слабых и несведущих, вызывают гневное презрение к тому, что должно считаться самым священным, и до известной степени дискредитируют множество добродетельных и почтенных людей, возглавляющих многие превосходные секты. Но так как мистер Стиггинс долго стоял, перегнувшись через спинку стула, и, закрыв один глаз, упорно подмигивал другим, то следует предположить, что он обо всем этом думал, но хранил про себя.

Mr. Stiggins did not desire his hearers to be upon their guard against those false prophets and wretched mockers of religion, who, without sense to expound its first doctrines, or hearts to feel its first principles, are more dangerous members of society than the common criminal; imposing, as they necessarily do, upon the weakest and worst informed, casting scorn and contempt on what should be held most sacred, and bringing into partial disrepute large bodies of virtuous and well–conducted persons of many excellent sects and persuasions. But as he leaned over the back of the chair for a considerable time, and closing one eye, winked a good deal with the other, it is presumed that he thought all this, but kept it to himself.

Грязные женщины в стоптанных башмаках сновали взад и вперед, направляясь в кухню, находившуюся в углу двора; дети кричали, дрались и играли в другом углу. Стук кеглей и возгласы игроков сливались с сотней других звуков, везде шум и суета — везде, за исключением маленького, жалкого сарая в нескольких ярдах от этого места, где в ожидании пародии на следствие лежало неподвижное и посиневшее тело канцлерского арестанта, который умер прошлой ночью! Тело! Таков юридический термин для обозначения беспокойного, мятущегося клубка забот и тревог, привязанностей, надежд и огорчений, из которых создан живой человек. Закон получил его тело, и здесь лежало оно, облаченное в саван, — жуткий свидетель милосердия закона.

Dirty, slipshod women passed and repassed, on their way to the cooking–house in one corner of the yard; children screamed, and fought, and played together, in another; the tumbling of the skittles, and the shouts of the players, mingled perpetually with these and a hundred other sounds; and all was noise and tumult—save in a little miserable shed a few yards off, where lay, all quiet and ghastly, the body of the Chancery prisoner who had died the night before, awaiting the mockery of an inquest. The body! It is the lawyer’s term for the restless, whirling mass of cares and anxieties, affections, hopes, and griefs, that make up the living man. The law had his body; and there it lay, clothed in grave–clothes, an awful witness to its tender mercy.

Глава LII

	Регулярный кучер — всё равно, что дорожка между холостяцкой жизнью и супружеством, и всякий порядочный человек это знает.
	A reg’lar coachman’s a sort o’ con–nectin’ link betwixt singleness and matrimony, and every practicable man knows it.
	— Уэллер-старший

Глава LIII

	У человека должны быть только две привязанности: первая — к своей собственной особе, вторая — к женскому полу.
	No man should have more than two attachments — the first, to number one, and the second to the ladies.
	— Лаутен

Глава LV

	Толщина и мудрость, Сэмми, всегда произрастают вместе.
	Vidth and visdom, Sammy, alvays grows together.
	— Уэллер-старший

	Кто знает толк в животных, тот знает толк во всем.
	The man as can form a ackerate judgment of a animal, can form a ackerate judgment of anythin’.
	— Уэллер-старший

	Вдовы выходят замуж чаще, чем девицы.
	More widders is married than single wimin.
	— Уэллер-старший