История одного города: различия между версиями

Материал из Викицитатника
[досмотренная версия][досмотренная версия]
Содержимое удалено Содержимое добавлено
одна из ключевых
вульгарный марксизм
Строка 3: Строка 3:


== Цитаты ==
== Цитаты ==
{{Q|Изложив таким манером нечто в свое извинение, не могу не присовокупить, что родной наш город [[Глупов]], производя обширную торговлю [[квас]]ом, [[печень|печенкой]] и вареными [[яйца]]ми, имеет три [[река|реки]] и, в согласность древнему Риму, на семи горах построен, на коих в гололедицу великое множество экипажей ломается и столь же бесчисленно [[лошадь|лошадей]] добивается. Разница в том только и состоит, что в [[Рим]]е сияло нечестие, а у нас ― благочестие, [[Рим]] заражало буйство, а нас ― кротость, в Риме бушевала подлая [[чернь]], а у нас ― [[начальник]]и.<ref name="Другие">''[[Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин|М. Е. Салтыков-Щедрин]]''. «[[История одного города]]» и др. — М.: «Правда», 1989 г.</ref>|Автор=Обращение к читателю от последнего архивариуса-летописца}}
{{Q|Изложив таким манером нечто в свое извинение, не могу не присовокупить, что родной наш город [[Глупов]], производя обширную торговлю [[квас]]ом, [[печень|печенкой]] и вареными [[яйца]]ми, имеет три [[река|реки]] и, в согласность древнему Риму, на семи горах построен, на коих в гололедицу великое множество экипажей ломается и столь же бесчисленно [[лошадь|лошадей]] добивается. Разница в том только и состоит, что в [[Рим]]е сияло нечестие, а у нас ― благочестие, [[Рим]] заражало буйство, а нас ― кротость, в Риме бушевала подлая [[чернь]], а у нас ― [[начальник]]и.<ref name="Другие">''[[Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин|М. Е. Салтыков-Щедрин]]''. «История одного города» и др. — М.: «Правда», 1989 г.</ref>|Автор=Обращение к читателю от последнего архивариуса-летописца}}

{{Q|Затем князь еще раз попробовал послать «[[вор]]а попроще», и в этих соображениях выбрал [[калязин]]ца, который «[[свинья|свинью]] за [[бобёр|бобра]] купил», но этот оказался еще пущим вором, нежели [[вор-новотор|новотор]] и [[Орёл (город)|орловец]]. Взбунтовал семендяевцев и заозерцев и, «убив их, сжег». Тогда князь выпучил [[глаза]] и воскликнул:
— Несть глупости горшия, яко [[глупость]]!
«И прибых собственною персоною в Глупов и возопи:
— Запорю!»
С этим словом начались исторические времена.<ref name="Другие"/>|Автор=О корени происхождения глуповцев}}


{{Q|Но все, как бурные, так и кроткие, оставили по себе благодарную [[память]] в сердцах сограждан, ибо все были градоначальники.}}
{{Q|Но все, как бурные, так и кроткие, оставили по себе благодарную [[память]] в сердцах сограждан, ибо все были градоначальники.}}
Строка 51: Строка 57:
{{Q|В-третьих, [[Алексей Сергеевич Суворин|рецензенту]] кажется возмутительным, что я заставляю глуповцев жиреть, наедаться до отвалу и даже бросать [[хлеб]] [[свинья]]м. Но ведь и этого не следует понимать буквально. Все это, быть может, грубо, аляповато, топорно, но тем не менее несомненно — иносказательно. Когда глуповцы [[жир]]еют? — в то время, когда над ними стоят градоначальники простодушные. Следовательно, по смыслу иносказания, при известных условиях жизни, простодушие не вредит, а приносит [[польза|пользу]]. Может быть, я и не прав, но в таком случае во сто крат не правее меня действительность, связавшая с представлением о распорядительности представление о всяческих муштрованиях. Что глуповцы никогда не наедались до отвалу — это верно; но это точно так же верно, как и то, что рязанцы, например, никогда мешком солнца не ловили.
{{Q|В-третьих, [[Алексей Сергеевич Суворин|рецензенту]] кажется возмутительным, что я заставляю глуповцев жиреть, наедаться до отвалу и даже бросать [[хлеб]] [[свинья]]м. Но ведь и этого не следует понимать буквально. Все это, быть может, грубо, аляповато, топорно, но тем не менее несомненно — иносказательно. Когда глуповцы [[жир]]еют? — в то время, когда над ними стоят градоначальники простодушные. Следовательно, по смыслу иносказания, при известных условиях жизни, простодушие не вредит, а приносит [[польза|пользу]]. Может быть, я и не прав, но в таком случае во сто крат не правее меня действительность, связавшая с представлением о распорядительности представление о всяческих муштрованиях. Что глуповцы никогда не наедались до отвалу — это верно; но это точно так же верно, как и то, что рязанцы, например, никогда мешком солнца не ловили.
Вообще, недоразумение относительно глумления над народом, как кажется, происходит оттого, что рецензент мой не отличает народа исторического, т. е. действующего на поприще истории, от народа, как воплотителя идеи [[демократия|демократизма]]. <ref>«М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке», т. V. — СПб., 1913 г., с. 3-4.</ref>|Автор=[[Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин|Михаил Салтыков-Щедрин]], Письмо в редакцию «Вестника Европы», апрель 1871}}
Вообще, недоразумение относительно глумления над народом, как кажется, происходит оттого, что рецензент мой не отличает народа исторического, т. е. действующего на поприще истории, от народа, как воплотителя идеи [[демократия|демократизма]]. <ref>«М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке», т. V. — СПб., 1913 г., с. 3-4.</ref>|Автор=[[Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин|Михаил Салтыков-Щедрин]], Письмо в редакцию «Вестника Европы», апрель 1871}}

{{Q|Крепостническая Русь изображена писателем во многих произведениях, но цельнее и ярче всего в упомянутой полуавтобиографической «[[Пошехонские рассказы|Пошехонской старине]]» — самой правдивой картине крепостного быта. Знаменитые «шестидесятые годы» — годы крутого демократического подъема, кризиса режима и падения крепостного строя, годы исторического перелома, освещены в «Невинных рассказах» и «Сатирах в прозе». В эти книги входят и драгоценные обломки разрушенного цензурой цикла «[[Глупов и глуповцы]]» — удивительного по страстности и глубине мысли памятника того драматического времени, когда в России складывалась и сложилась первая революционная ситуация (1859 — 1861 гг.).
Неудача демократического натиска «шестидесятничества», победа, хотя и временная, «города Глупова» над городами «Буяновым» и «Умновым» преломляются с трагической силой в «Истории одного города» — одном из наиболее широкоохватных обличительных произведений отечественной литературы, с удивительным гражданственным бесстрашием захватывающим и сферу русской национальной «[[самокритика|самокритики]]».<ref name="преди">''[[Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин|Салтыков-Щедрин М.Е.]]'' Собрание сочинений в десяти томах, Том 1. Предисловие. — Москва: «Правда», 1988 г.</ref>|Автор=[[:w:Макашин, Сергей Александрович|Сергей Макашин]], «Сатиры смелый властелин», 1987}}


==Примечания ==
==Примечания ==

Версия от 17:23, 23 августа 2019

Титульный лист первого издания (1879) с дарственной надписью А. Н. Островскому

«Исто́рия одного́ го́рода» — сатирический роман Михаила Салтыкова-Щедрина, написанный в 1869-1870 годах.

Цитаты

  •  

Изложив таким манером нечто в свое извинение, не могу не присовокупить, что родной наш город Глупов, производя обширную торговлю квасом, печенкой и вареными яйцами, имеет три реки и, в согласность древнему Риму, на семи горах построен, на коих в гололедицу великое множество экипажей ломается и столь же бесчисленно лошадей добивается. Разница в том только и состоит, что в Риме сияло нечестие, а у нас ― благочестие, Рим заражало буйство, а нас ― кротость, в Риме бушевала подлая чернь, а у нас ― начальники.[1]

  — Обращение к читателю от последнего архивариуса-летописца
  •  

Затем князь еще раз попробовал послать «вора попроще», и в этих соображениях выбрал калязинца, который «свинью за бобра купил», но этот оказался еще пущим вором, нежели новотор и орловец. Взбунтовал семендяевцев и заозерцев и, «убив их, сжег». Тогда князь выпучил глаза и воскликнул:
— Несть глупости горшия, яко глупость!
«И прибых собственною персоною в Глупов и возопи:
— Запорю!»
С этим словом начались исторические времена.[1]

  — О корени происхождения глуповцев
  •  

Но все, как бурные, так и кроткие, оставили по себе благодарную память в сердцах сограждан, ибо все были градоначальники.

  •  

Жители ликовали; еще не видав в глаза вновь назначенного правителя, они уже рассказывали об нем анекдоты и называли его «красавчиком» и «умницей». Поздравляли друг друга с радостью, целовались, проливали слезы, заходили в кабаки, снова выходили из них и опять заходили. В порыве восторга вспомнились и старинные глуповские вольности. Лучшие граждане собрались перед соборной колокольней и, образовав всенародное вече, потрясали воздух восклицаниями: «Батюшка-то наш! красавчик-то наш! умница-то наш!»

  •  

― Вот, государь мой, сколь далеко я виды свои простираю! Вообще политическая мечтательность была в то время в большом ходу, а потому и Бородавкин не избегнул общих веяний времени. Очень часто видали глуповцы, как он, сидя на балконе градоначальнического дома, взирал оттуда, с полными слез глазами, на синеющие вдалеке византийские твердыни. Выгонные земли Византии и Глупова были до такой степени смежны, что византийские стада почти постоянно смешивались с глуповскими, и из этого выходили беспрестанные пререкания. Казалось, стоило только кликнуть клич… И Бородавкин ждал этого клича, ждал с страстностью, с нетерпением, доходившим почти до негодования.
― Сперва с Византией покончим-с, ― мечтал он, ― а потом-с…
На Драву, Мораву, на дальнюю Саву,
На тихий и синий Дунай… Д-да-с!

  •  

А от иронии до крамолы — один шаг.

  •  

Эскулап задумался, пробормотал что-то о каком-то «градоначальническом веществе», якобы источающемся из градоначальнического тела, но потом, видя сам, что зарапортовался, от прямого разрешения вопросов уклонился, отзываясь тем, что тайна построения градоначальнического организма наукой достаточно еще не обследована.

  •  

... градоначальник, в видах собственного облегчения, по временам снимал с себя голову и вместо нее надевал ермолку, точно так как соборный протоиерей, находясь в домашнем кругу, снимает с себя камилавку и надевает колпак.

  •  

Дело в том, что она продолжала сидеть в клетке на площади, и глуповцам в сладость было, в часы досуга, приходить дразнить ее, так как она остервенялась при этом неслыханно, в особенности же когда к ее телу прикасались концами раскаленных железных прутьев.

  •  

Он тоже ходатайствовал об учреждении академии, и когда получил отказ, то, без дальнейших размышлений, выстроил вместо нее съезжий дом[2].

  •  

... зато мы при нем, батюшке, свет узрили! Теперича, вышел ты за ворота: хошь — на месте сиди; хошь — куда хошь иди!

  •  

— Много у нас всякого шума было! — рассказывали старожилы, — и через солдат секли, и запросто секли… Многие даже в Сибирь через это самое дело ушли!
— Стало быть, были бунты? — спрашивал Бородавкин.
— Мало ли было бунтов! У нас, сударь, насчет этого такая примета: коли секут — так уж и знаешь, что бунт!

  •  

Ежели чувствуешь, что закон полагает тебе препятствие, то, сняв оный со стола, положи под себя. И тогда все сие, сделавшись невидимым, много тебя в действии облегчит.

  •  

Но глуповцы тоже были себе на уме. Энергии действия они с большою находчивостью противопоставили энергию бездействия.
— Что хошь с нами делай! — говорили одни, — хошь — на куски режь; хошь — с кашей ешь, а мы не согласны!
— С нас, брат, не что возьмешь! — говорили другие, — мы не то что прочие, которые телом обросли! нас, брат, и уколупнуть негде!
И упорно стояли при этом на коленях.

  •  

Управившись с Грустиловым и разогнав безумное скопище, Угрюм-Бурчеев немедленно приступил к осуществлению своего бреда.
Но в том виде, в каком Глупов предстал глазам его, город этот далеко не отвечал его идеалам. Это была скорее беспорядочная куча хижин, нежели город. Не имелось ясного центрального пункта; улицы разбегались вкривь и вкось; дома лепились кое-как, без всякой симметрии, по местам теснясь друг к другу, по местам оставляя в промежутках огромные пустыри. Следовательно, предстояло не улучшать, но создавать вновь. Но что же может значить слово «создавать» в понятиях такого человека, который с юных лет закалился в должности прохвоста? — «Создавать» — это значит представить себе, что находишься в дремучем лесу; это значит взять в руку топор и, помахивая этим орудием творчества направо и налево, неуклонно идти куда глаза глядят. Именно так Угрюм-Бурчеев и поступил.
На другой же день по приезде он обошел весь город. Ни кривизна улиц, ни великое множество закоулков, ни разбросанность обывательских хижин — ничто не остановило его. Ему было ясно одно: что перед глазами его дремучий лес и что следует с этим лесом распорядиться. Наткнувшись на какую-нибудь неправильность, Угрюм-Бурчеев на минуту вперял в нее недоумевающий взор, но тотчас же выходил из оцепенения и молча делал жест вперед, как бы проектируя прямую линию. Так шел он долго, все простирая руку и проектируя, и только тогда, когда глазам его предстала река, он почувствовал, что с ним совершилось что-то необыкновенное.[1]

  — Подтверждение покаяния. Заключение

Цитаты о романе

  •  

Своей сатирической манерой Салтыков несколько напоминает Ювенала. Его смех горек и резок, его насмешка нередко оскорбляет. Но, как мы уже сказали, его негодование часто принимает форму карикатуры. Существует два рода карикатуры: одна преувеличивает истину, как бы посредством увеличительного стекла, но никогда не извращает полностью ее сущность, другая же более или менее сознательно отклоняется от естественной правды и реальных соотношений. Салтыков прибегает только к первому роду, который один только и допусти́м. Это — естественное проявление его характера, в котором внутренняя доброта и чувствительность скрыты под внешней суровостью. В то же время он обладает настолько тонкой восприимчивостью, что даже способен к интуитивному прозрению. Он много читал, а главное, много видел. Действительно, он знает свою страну лучше, чем кто бы то ни было. «История одного города» — это в сущности сатирическая история русского общества во второй половине прошлого и в начале нынешнего столетия, изложенная в форме комического описания города Глупова и начальников, последовательно правивших им с 1762 по 1826 г.[3]

  Иван Тургенев, «История одного города. Издал М. Е. Салтыков. С.-Петербург, 1870»
  •  

Стало быть, это не пародия; стало быть, сатирик готов подписаться под взглядами архивариусов, или он опять шутит, беззаботно смеется и над архивариусами, и над читателем, и над господами Шубинскими? Читаете дальше, и перед вами возникает новый вопрос: не захотел ли г. Салтыков насмеяться и над самим собою? Подобное самоотвержение редко посещает авторов, но все-таки бывает...
Вот те недоумения, которые порождает в нас книга г. Салтыкова; явились ли они в ней, вследствие неудачного литературного приема и двойственности цели или неясности для самого сатирика причин исторических явлений? Так как эти недоумения преследуют читателя через всю книгу, то это мешает ее цельности, ее впечатлению на читателя, путает его относительно воззрений автора на события и лица и смешивает его личность с изобретенными им архивариусами. Путанице этой способствует поверхностное знакомство автора с историей XVIII века и, вообще, с историей русского народа. Для того, чтоб изобразить эту историю хотя бы в узкой рамке одного города Глупова, для того, чтобы глубоко верно и метко представить отношение глуповцев к власти, и, наоборот, для того, чтобы понять характер народа в связи с его историей, надобно или обладать гениальным талантом, который многое отгадывает чутьем, или, имея талант далеко не великий, долго и прилежно сидеть над писаниями, положим, тех же архивариусов, Иначе, без изучения, можно впасть в ту же грубую ошибку, в какую впадали некоторые иностранцы, посещавшие Русь в XVI веке и говорившие, что «русским народом можно управлять, только запустив в их кровь по локоть руки», Г. Салтыков, конечно, не говорит ничего подобного и ничего подобного и в намерении иметь не может, но его глуповцы так глупы, так легкомысленны, так идиотичны и ничтожны, что самый глупый и ничтожный начальник их является существом высшим, равного которому из среды себя глуповцы не могли бы представить. В читателе естественно рождается мысль, что глуповцы должны благодарить Бога и за таких начальников... Хотел ли это сказать г. Салтыков, или это вышло против его воли, или все это он шутит, все беззаботно хохочет, желая во что бы то ни стало потешить просвещенных соотечественников и насчет начальства и насчет его подчиненных, так, чтобы не было обидно ни тем ни другим?.. Вопрос любопытный для характеристики нашего сатирика, но решение его затруднительно.[4]

  Алексей Суворин, «Историческая сатира», 1871
  •  

Итак, главные, если не единственные занятия градоначальников — сечение и взыскание недоимок; традиция эта унаследована ими от самых древнейших времен, со времени призвания глуповцами к себе князей, что сатирик рассказывает в особом очерке «О корени происхождения глуповцев», очерке слабом, неостроумном, не возбуждающем даже улыбки, хотя автор, очевидно, рассчитывает на читательский смех, наполняя свое сказание якобы смешными словами, вроде «моржееды, лукоеды, гущееды, вертячие бобы, лягушечники, губошлепы, кособрюхие, рукосуи» и проч. — так именуются независимые племена, жившие в соседстве с глуповцами или «головотяпами», как они первоначально назывались; назывались же они так потому, что «имели привычку тяпать головами обо все, что бы ни встретилось на пути. Стена попадается — об стену тяпают; Богу молиться начнут — об пол тяпают». Это «тяпанье» уже достаточно говорит о душевных, прирожденных качествах головотяпов, развившихся в них независимо от князей, а, так сказать, на общинной воле, на вечах; неизвестно, почему идут глуповцы искать себе князя глупого, но нечаянно наталкиваются на умного, который переименовал их в глуповцев и при первом бунте, который они устраивают, выведенные из терпения притеснениями наместника, является к ним собственною персоной и кричит: «Запорю!» «С этим словом, — замечает сатирик, — начались исторические времена».[4]

  Алексей Суворин, «Историческая сатира», март 1871
  •  

В-третьих, рецензенту кажется возмутительным, что я заставляю глуповцев жиреть, наедаться до отвалу и даже бросать хлеб свиньям. Но ведь и этого не следует понимать буквально. Все это, быть может, грубо, аляповато, топорно, но тем не менее несомненно — иносказательно. Когда глуповцы жиреют? — в то время, когда над ними стоят градоначальники простодушные. Следовательно, по смыслу иносказания, при известных условиях жизни, простодушие не вредит, а приносит пользу. Может быть, я и не прав, но в таком случае во сто крат не правее меня действительность, связавшая с представлением о распорядительности представление о всяческих муштрованиях. Что глуповцы никогда не наедались до отвалу — это верно; но это точно так же верно, как и то, что рязанцы, например, никогда мешком солнца не ловили.
Вообще, недоразумение относительно глумления над народом, как кажется, происходит оттого, что рецензент мой не отличает народа исторического, т. е. действующего на поприще истории, от народа, как воплотителя идеи демократизма. [5]

  Михаил Салтыков-Щедрин, Письмо в редакцию «Вестника Европы», апрель 1871
  •  

Крепостническая Русь изображена писателем во многих произведениях, но цельнее и ярче всего в упомянутой полуавтобиографической «Пошехонской старине» — самой правдивой картине крепостного быта. Знаменитые «шестидесятые годы» — годы крутого демократического подъема, кризиса режима и падения крепостного строя, годы исторического перелома, освещены в «Невинных рассказах» и «Сатирах в прозе». В эти книги входят и драгоценные обломки разрушенного цензурой цикла «Глупов и глуповцы» — удивительного по страстности и глубине мысли памятника того драматического времени, когда в России складывалась и сложилась первая революционная ситуация (1859 — 1861 гг.).
Неудача демократического натиска «шестидесятничества», победа, хотя и временная, «города Глупова» над городами «Буяновым» и «Умновым» преломляются с трагической силой в «Истории одного города» — одном из наиболее широкоохватных обличительных произведений отечественной литературы, с удивительным гражданственным бесстрашием захватывающим и сферу русской национальной «самокритики».[6]

  Сергей Макашин, «Сатиры смелый властелин», 1987

Примечания

  1. 1 2 3 М. Е. Салтыков-Щедрин. «История одного города» и др. — М.: «Правда», 1989 г.
  2. Съезжий дом, или съезжая — помещение при полицейском участке, в котором наказывали розгами.
  3. И.С. Тургенев Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. — М.: Наука, 1982. — Т. 10. Стр. 264.
  4. 1 2 Критическая литература о произведениях М. Е. Салтыкова-Щедрина. Выпуск второй. Алексей Суворин. «История одного города». По подлинным документами издал М. Е. Салтыков (Щедрин). Спб., 1870 г. — М.: 1905 г.
  5. «М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке», т. V. — СПб., 1913 г., с. 3-4.
  6. Салтыков-Щедрин М.Е. Собрание сочинений в десяти томах, Том 1. Предисловие. — Москва: «Правда», 1988 г.

См. также