Сердца четырёх (Сорокин): различия между версиями
[досмотренная версия] | [досмотренная версия] |
Нет описания правки |
Нет описания правки |
||
Строка 67: | Строка 67: | ||
— Молчи! Молчи! — радостно плакала Ольга. |
— Молчи! Молчи! — радостно плакала Ольга. |
||
— Вот… — Штаубе закрыл глаза, облизал потрескавшиеся губы. |
— Вот… — Штаубе закрыл глаза, облизал потрескавшиеся губы. |
||
Гранёные стержни вошли в их головы, плечи, животы и ноги. Завращались резцы, опустились пневмобатареи, потёк жидкий фреон, головки прессов накрыли станины. Через 28 минут спрессованные в кубики и замороженные сердца четырёх провалились в роллер, где были маркированы по принципу игральных костей. Через 3 минуты роллер выбросил их на ледяное поле, залитое жидкой матерью. Сердца четырёх остановились: 6, 2, 5, 5.|Комментарий=конец романа}}<!--и всех героев--> |
|||
==О романе== |
==О романе== |
||
Строка 87: | Строка 87: | ||
[[Категория:Романы по алфавиту]] |
[[Категория:Романы по алфавиту]] |
||
[[Категория:Романы 1991 года]] |
[[Категория:Романы 1991 года]] |
||
[[Категория: |
[[Категория:Романы Владимира Сорокина]] |
Версия от 21:59, 24 марта 2020
«Сердца четырёх» — роман Владимира Сорокина 1991 года.
Цитаты
— Мама, у нас для тебя есть подарок, который ты должна успеть получить в уходящем 1990 году. |
— Значит, — кашлянул Сергеев, — силами нашего предприятия и при помощи сотрудников Государственного Зоологического музея была произведена отливка из нержавеющей стали по форме увеличенной в 10000 раз личинки чесоточного клеща. Вес отливки: 1800 кг. <…> |
— А это что такое? — Серёжа подошел к вахтёрскому столу, на котором лежал мёртвый заяц размером со свинью. Горбатая спина зайца была покрыта шишкообразными наростами, тёмная от крови морда щерилась жёлтыми передними зубами. |
Док запустил руку в резиновой перчатке в десятилитровую стеклянную банку, покопался в прелой листве и вынул толстого голубовато-серого слизняка. |
— Всё, всё. Господи, всё… — Штаубе вытянул пробку, наклонил чемодан. Бурая жидкость потекла в раковину. |
О романе
Про мозгоёбство. Любопытно, что опять же эта материализованная метафора не была запланирована. После написания я сразу дал роман приятелю, очень проницательному человеку, и он сказал: обрати внимание, у тебя действие происходит в здании бывшего горкома партии покинутого города. В бункере, где они готовили себе жизнь после атомной войны. А ведь главной страстью партийных функционеров было ебать мозги. | |
— Владимир Сорокин, интервью, конец 2003 |
Сорокин подвергает деконструкции лежащую в основе жанра <производственного романа соцреализма> оппозицию Человек/Машина, показывая ложность как авангардной, так и соцреалистической интерпретации. В сорокинском мире вообще не различается одушевленная и неодушевленная материя. В книге ведутся интенсивные производственные процессы, объектами которых в равной мере могут быть и люди и машины. Поэтому текст можно считать как садистским, если считать, что речь идет о живом, так и комическим, если считать героев неживыми. Герои Сорокина — «не-машины» и «не-люди». <…> В финале книги непонятный технологический процесс <…> как бы замыкается на самом себе. Производство, описанию которого посвящен весь роман, ничего не производит. Оно существует без всякой дополнительной, внешней цели и как раз в этом неотличимо от жизни.[1] | |
— Александр Генис, «Треугольник: авангард, соцреализм, постмодернизм», 1994 |
В книге [избранные души] путём жутких ритуалов пробиваются к соединению с божественным первоначалом, под которым, видимо, следует понимать жидкую мать, принимающую в себя героев. | |
— Александр Генис, «Страшный сон», 2009 |
В «Романе» писатель совершил акт заклания литературы, поставив точку в конце целого периода своего творчества. Речью в «Романе» давятся уже не люди, не её производители, — речью должна подавимся сама же речь. Сначала роман как жанр должен овладеть именем Роман, а потом и уничтожить самого себя. | |
— Михаил Рыклин, «Медиум и Автор», 1998 |
… в этом романе можно увидеть и «натурализацию» соцреалистической мифологии «большой семьи». <…> Но, как и в соцреализме, социальная семья формируется на основе «общего дела», нередко противостоящего собственно родственным отношениям. <…> По логике соцреализма, «большая семья» неизменно увеличивается в размерах, из метафоры общества превращаясь в его гротескную метонимию. <…> И хотя смысл «общего дела» на протяжении всего романа остаётся совершенно загадочным — трансцендентным жизни, непостижимым в принципе, — его финал предопределен принципом разрастания большой семьи, принципом, соединяющим произвольность составных элементов (в семью может войти любой встречный) с обязательностью насилия, а в пределе — убийства, в качестве необходимого условия семейной связи. Ритуализация и натурализация соцреалистической мифологии здесь опять-таки приводят к эффекту отвратительной гармонии с мирозданием, не меньше. | |
— Марк Липовецкий, «Современная русская литература» (том 2), 2003 |
Несмотря на видимую абсурдность сюжетного завершения романа, важно подчеркнуть, что действия героев в полной мере прочитываются как ритуалы пустого центра, а нарративизация ритуалов, предполагаемая жанровой формой авантюрного романа, с которой на этот раз работает Сорокин, проявляет гностическую (то есть не-пустую) телеологию достигаемой пустоты. | |
— Марк Липовецкий, «Паралогии: Трансформации (пост)модернистского дискурса в русской культуре 1920—2000 годов», 2008 |
Примечания
- ↑ Иностранная литература. — 1994. — № 10. — С. 248.