Брюки

Штаны моряка

Брю́ки (нидерл. broek), штаны́ (заимствовано из тюркских языков: ыштан, išton), или портки́ (русск. пърты) — обиходный предмет верхней одежды, покрывающий часть туловища ниже пояса и обе ноги по отдельности с помощью двух штанин. В классическом варианте брюки внизу доходят до щиколоток или верхней части стопы. Традиционно носятся на талии, хотя многие современные модели имеют заниженную посадку и лопускаюся на бёдра. Для фиксации брюк на туловище могут быть использованы брючный ремень или подтяжки. Часто имеется ширинка, или гульфик — прорезь-клапан, которая застёгивается с помощью пуговиц, кнопок или молнии.

Слово «штаны» появилось в русском языке гораздо раньше, чем слово «брюки». В тюркских языках это слово означает кальсоны или подштанники. Слово «брюки» (от нидерл. broek) в России появилось в XVIII веке, в связи с петровскими реформами, и первоначально означало «штаны моряка». Изначально каждая штанина моряка была отдельным предметом, поэтому во многих языках название этого вида одежды является существительным множественного или двойственного числа. По-настоящему распространённым слово «брюки» стало лишь сто лет спустя. Поскольку брюки фактически являлись показателем социального статуса, то помимо придворных их носили также и представители высшей аристократии.

Брюки в публицистике и мемуарах

	Про это всякий знает, кто попал в Берлин ― Берлин есть город стомостый! ― и на Варшавских брюках (Warschaver Brücke) по подземной дороге пересадка. «Брюки» ― это еще туда-сюда и теперь едва ли кого смутит, разве что Ю. И. Айхенвальда, и никакими «невыразимыми» и «продолжениями» нет нужды заменять. Но бывает, что слово неприличное, а для вещи ходовой.
	— Алексей Ремизов, «Кукха. Розановы письма», 1923

	Если кактусы отвлекли вас от резьбы из дерева – да будут прокляты и сгниют! Дрянь кактусы. Иван Соловей-Ракицкий развёл их в саду кучу, всех сортов, шипы и колючки вонзаются в брюки мои…:259
	— из письма Леониду Леонову, Сорренто. 21 октября 1928 г.

Ведь рядовой любитель ниоткуда достать какой-либо сорт не может, а вот в Киеве проживает некий Томаш-Унус (фамилия такая!), у него 250 видов, а живёт он рядом с прачечной, и сырая, гнусная, бельевая вонь сочится к нему в комнату, а вид у него дикий. Сальные, длинные волосы, замасленная куртка, взгляд потусторонний, брюки люстриновые, – он дал мне какой-то лохматок Dissocactus’а (который мне не нужен), долго всовывал его мне в ладонь и всё шептал: «Вы попробуйте только эти, только испытайте… редчайшее существо, поливая-поливая!..» Совсем спятил...:258

— из письма Леонида Леонова – Максиму Горькому, Москва. 21 октября 1930 г.

	Огнев: — Ну вот. Брюки повесим, завтра придёт девушка, погладит их, помялись. Светлов, уже засыпая: — Старик, лучше сделаем так — пусть погладит меня, а брюки повисят сами…
	— Михаил Светлов, В гостинице, Литва, 1957

Брюки в художественной прозе

Теперешний портной, с которым я веду разговор, тоже побожился, что я хожу, одетый в «чистейшую лодзинскую бумагу» и, чтобы облегчить мое положение, принёс торжественную клятву употребить в дело всё самое английское… — Ладно, — соглашаюсь я. — Снимайте мерку. Только брюки сшейте также, как эти. Я люблю такой фасон. — Эти брюки с фасоном? Дай Бог вашему прежнему портному, чтобы он на том свете ходил в брюках с таким фасоном! Он ведь такие же короткие как зимний день в Санкт-Петербурге… — Потому, что вы их слишком давеча подтянули… Вот они так должны быть! — Так? Ну — поздравляю вас… Они такие же длинные, как рука нашего околоточного… С таким фасоном можно каждую минуту запутаться и разбить, извините, нос. <...> Тот портной, о котором я говорил сначала, принёс работу, просрочив только шесть дней. Когда я оделся в новое платье, то сразу увидел, что воротник поставлен неимоверно низко, что из-под него видна запонка на затылке, что жилет, собираясь в десятки складок, лезет тихо и настойчиво вверх к подбородку, а брюки так коротки, что весь мир сразу узнает цвет моих чулок… Но портной восторженно хлопал руками, смотрел в кулак и, подмигивая мне, смеялся счастливым смехом: — Ага! Это вам не Рубанович… — Чёрт знает что, — морщился я. — Брюки коротки, жилет лезет вверх и воротник сползает на самые лопатки… — Где? — изумился портной. — Вы посмотрите! Одной рукой он поднимал кверху воротник, другой оттягивал жилет, и в это же время наклонял меня так, что края брюк спускались сантиметра на два ниже. — Видите? Прекрасно!

— Аркадий Аверченко, «Рубановичи» (Из сборника «Весёлые устрицы»), 1910

	А он очень спешил и мазал наотмашь, как зря, так что кругом дёготь брызгал, чёрный такой, густой. Что ж мне, бросать, что ли, ведёрко было? Смотрю, он мне на брюки капнул раз, а потом капнул сразу много. Всё пропало: брюки серые были.
	— Борис Житков, «Джарылгач» из цикла рассказов «Морские истории», 1924

Он так обрадовался, что у него в самых неожиданных местах объявились пульсы. Все это вибрировало, раскачивалось и трещало под напором неслыханного счастья. Стал виден поезд, приближающийся к Сен-Готарду. На открытой площадке последнего вагона стоял Ипполит Матвеевич Воробьянинов в белых брюках и курил сигару. Эдельвейсы тихо падали на его голову, снова украшенную блестящей алюминиевой сединой. Ипполит Матвеевич катил в Эдем. ― А почему же двести тридцать, а не двести? ― услышал Ипполит Матвеевич. Это говорил Остап, вертя в руках квитанцию.

— Илья Ильф, Евгений Петров, «Двенадцать стульев» (глава XXI), 1927

― А море? ― спросил Сережа. ― Какое оно? ― Море, ― повторил дядя. ― Море? Как тебе сказать. Море есть море. Прекрасней моря нет ничего. Это надо увидеть своими глазами. ― А когда шторм, ― спросил Шурик, ― страшно? ― Шторм ― это прекрасно, ― ответил дядя. ― На море все прекрасно. ― Задумчиво качая головой, он прочитал стих: Не все ли равно, сказал он, где? Еще спокойней лежать в воде. И стал надевать брюки.

— Вера Панова, «Серёжа», 1955

Брюки в стихах

	Адам, не зная скуки и труда, Как юный зверь резвился в кущах рая. Он с Евой жил, не ведая стыда, Блаженно жил, почти не вынимая Ленивых рук из примитивных брюк… (А впрочем, если верить старой книге, Тогда еще не знали хитрых штук: Под фиговым листом висели фиги!
	— Довид Кнут. «Адам, не зная скуки и труда...», 1929

	И стоит над ним лохматый Вивисектор удалой, Безобразный, волосатый, Со щипцами и пилой. Ты, подлец, носящий брюки, Знай, что мёртвый таракан ― Это мученик науки, А не просто таракан.
	— Николай Олейников, «Таракан», 1934

См. также

• Шинель
• Фуражка
• Декольте
• Кафтан
• Штаны
• Кальсоны
• Сапоги
• Лапти