Кацап

Каца́п (жен. каца́пка) — ироничное, шутливое, иногда унизительное или оскорбительное национальное прозвище русских, данное, в частности, представителями населения Украины . То же, что и моска́ль.

По определению словаря Ушакова, кацап — шовинистическое обозначение русского в отличие от украинца в устах украинцев, возникшее на почве национальной вражды.

Кацап в публицистике

Работая в Архиве Министерства юстиции в Москве, я нашёл несколько украинских документов середины XVIII ст., в которых слово «кацап» писалось не с буквой «ц», а с буквой «с», то есть, не «кацап», а «касап». Обратившись потом от архивных документов к языку туземцев Средней Азии, я узнал, что у сартов (то есть узбеков) есть слово «кассаб», «касап», что в буквальном смысле значит «мясник» и в переносном «гицель» (живодёр). Отсюда я и делаю вывод, что нынешнее слово «кацап» вовсе не русского, а восточного, правдоподобно — татарского происхождения, как слова: деньга (по-татарски — «тенька»), хомут («хамут»), сундук («сандук») и другие, которые, однако, считаются у нас за давностью чисто московскими. Идя дальше, я допускаю, что изначально кличкой «касап» обзывали москали татар в смысле «насильников», «гнобителей», «гицелей». От москалей слово «кацап» могло быть занесённым к украинцам в эпоху московской боярщины на Украине, в XVII ст., после гетмана Богдана Хмельницкого.

— Дмитрий Яворницкий, 1901

	Надо знать, что слово «кацап» уже давно известно в языках многих восточных турецких племён и значит «мясник», «лютый человек», «палач», «деспот», «вор».
	— ежемесячник «Жизнь и знание», 1933

Профессор Бутько, как и очень многое из самостийных малых сих, был твердо убежден в том, что Украину разорили, а его выслали в концлагерь не большевики, а «кацапы». На эту тему мы с ним как-то спорили, и я сказал ему, что я прежде всего никак не кацап, а стопроцентный белорусс, что я очень рад, что меня учили русскому языку, а не белорусской мове, что Пушкина не заменяли Янкой Купалой и просторов Империи ― уездным патриотизмом «с сеймом у Вильни, або у Минску», и что, в результате всего этого, я не вырос таким олухом Царя Небеснаго, как хотя бы тот же профессор Бутько. Не люблю я, грешный человек, всех этих культур местечковаго масштаба, всех этих попыток разодрать общерусскую культуру ― какая она ни на есть ― в клочки всяких кисло-капустянских сепаратизмов.

— Иван Солоневич. «Россия в концлагере», 1935

Или ― что было бы без великороссов с Украиной? Турецкая, польская или немецкая колония? Или такое же пустынное пепелище, каким Украина была под властью попеременно гетманов ― павших гетманов польских королей, турецких султанов или крымских турок? Кто и за кого пролил больше крови: кацап за хохла или хохол за кацапа? И какой смысл взвешивать эту кровь? Пройдя неслыханные в истории человечества муки и испытания, три ветви одного и того же одинаково русского и одинаково православного народа наконец построили свой общий отчий дом. Я ― белорус и, кроме того, крестьянского происхождения. Ко мне, белорусу, приходят милостивые государи, которые пытаются вбить клин ненависти между мной, «кривичем», и другим Иваном ― «москалем». Другие сеятели ненависти приходят к другому Ивану ― Галушке и пытаются вбить еще более острый клин ненависти между ним, Иваном Галушкой, и тем же Иваном Москалем. У этих милостивых государей нет за душой ничего, кроме бездарности и ненависти. Больше ― ничего.

— Иван Солоневич. «Наша страна: о сепаратных виселицах», 1949

Кацап в художественной литературе

Надобно вам знать, милостивый государь, что я имею обыкновение затыкать на ночь уши с того проклятого случая, когда в одной русской корчме залез мне в левое ухо таракан. Проклятые кацапы, как я после узнал, едят даже щи с тараканами. Невозможно описать, что происходило со мною: в ухе так и щекочет, так и щекочет… ну, хоть на стену! <...> Надобно вам сказать, что у меня в левом ухе сидел таракан. В русских избах проклятые кацапы везде поразводили тараканов. Невозможно описать никаким пером, что за мучение было. Так вот и щекочет, так и щекочет. Мне помогла уже одна старуха самым простым средством…

— Николай Гоголь, «Иван Фёдорович Шпонька и его тётушка», 1831

Порядившись в одной из кубанских станиц на молотьбу, я поехал на телеге в степь вместе с кучей бойких казацких дивчат и моим спутником-грузином. Дивчата пели и болтали. Станица утонула в дали, и кругом нас развернулась широкая степь... — У барабана стоит кацап... Дьявол такой, что ух! Глазищи чёрные, бородатый, злющий-презлющий!.. Чуть подавальщики опоздают со снопом, как он рявкнет!.. Работает, как огонь... Орёт — труба! И гонит, гонит!.. Машинист лает: «Машину, говорит, портите». А Тотенко своё: «А ты, говорит, и аренду бы получал, да и машина бы не носилась!» А кацап ревёт: «Гони, давай!» И как ругнётся, так и присядешь!.. — рассказывала одна девица, уже бывшая в степи. — Все кацапы ругаются здорово... — заметила басом могутная машина с толстущей косой и жирными, красными щеками, с самого выезда со двора уничтожавшая яблоки, которых у неё в подоле было насыпано с добрую меру. — А некрасивые-то все какие!.. мозглявые, хлипкие!.. — заявила с презрительным сожалением черноволосая юркая и тоненькая змейка. — Не все!.. — коротко сказала третья, шатенка, с овальным решительным лицом. Подруги захохотали, глядя на неё. — Ишь, заступилась за своего!..

— Максим Горький, «Два босяка» (очерк), 1894

И в Софийском соборе, за обедней, многие с удивлением оглядывали худого кацапа, стоявшего перед саркофагом Ярослава. Вид имел он странный: обедня кончилась, народ выходил, сторожа тушили свечи, он же, сжав зубы, опустив на грудь редкую сереющую бородку и страдальчески-счастливо закрыв запавшие глаза, слушал звон, певуче и глухо гудевший над собором… А вечером видели его у лавры. Он сидел возле калеки-мальчишки, с мутной и грустной усмешкой глядя на ее белые стены, на золото мелких куполов в осеннем небе. Мальчишка был без шапки, с холщовой сумой через плечо, в грязной рвани на тощем теле, в одной руке держал он деревянную чашечку, с копейкой на дне, а другой все перекладывал, как чужую, как вещь, свою уродливую, обнаженную до колена правую ногу, вялую, неестественно-тонкую, дочерна загорелую и поросшую золотистой шерстью.

— Иван Бунин, «Деревня», 1910

Без зова в шатёр Василия Васильевича пришел Мазепа. Был он в серой свитке, в простой бараньей шапке, только на золотой цепи висела дорогая сабля. Иван Степанович был богат, знатного шляхетского рода, помногу живал в Польше и Австрии. Здесь, в походе, он отпустил бородку, ― как кацап, ― стригся по московскому обычаю. Достойно поклонясь, ― равный равному, ― сел. Длинными сухими пальцами щипля подбородок, уставив выпуклые, умные глаза на Василия Васильевича. ― Может, пан князь хочет говорить по-латыни?.. (Василий Васильевич холодно кивнул).

— Алексей Толстой, «Петр Первый» (книга первая), 1930

	В людской было всегда много нового. Долгое время кухаркой была скуластая женщина, с провалившимся носом. Муж ее, старик с парализованным наполовину лицом, был скотьим пастухом. Их называли кацапами, потому что они были из внутренней губернии. У этой четы была девочка лет восьми, очень миловидная, голубоглазая и беловолосая. Она привыкла к тому, что тятька с мамкой всегда бранятся.
	— Лев Троцкий, «Моя жизнь», 1933

Кацап в поэзии

«Не беда, кацап он ражий; Вон он вышел на крыльцо, Подбоченился, понурил Загорелое лицо». «Вон, кацап пошел к арбузам На зеленую бахчу, Поднял дыню и ― глазами Провожает саранчу». Воротилась ли к кацапу Беспокойная жена? Не видать… Денек был серый, Ночь дождлива и бурна. Вот глядит один и видит Ночью красное пятно… Пригляделся, ― у кацапа Занавешено окно. Так зачем же занавеска? Аль кацап, хоть и женат, Позабыл семью и бога, И боится ― подглядят.

— Яков Полонский, из стихотворения «Хуторки», 1895

См. также

• Русины
• Хохлы
• Жиды
• Чукчи
• Бушмены