Лидия Давыдовна Червинская: различия между версиями

	Лидия Червинская
	Лидия Червинская, Париж, 1934
	Статья в Википедии

Интерактивная навигация по истории

[досмотренная версия]

← Предыдущая правка Следующая правка →

Содержимое удалено Содержимое добавлено

ВизуальныйВики-текст

Линейный

Версия от 15:54, 21 декабря 2020

Ли́дия Давы́довна Черви́нская (1907-1988) — русская поэтесса «первой волны» эмиграции. В 1920 г. вместе с семьей эмигрировала через Константинополь в Париж.

Печататься начала с 1930 года, входила в группу поэтов «Парижская нота». В послевоенные годы некоторое время жила в Мюнхене, работала на радиостанции «Свобода». Скончалась в доме престарелых под Парижем. При жизни выпустила три сборника стихов: «Приближения» (1934), «Рассветы» (1937), «Двенадцать месяцев» (1956).

Цитаты из стихотворений разных лет

	В мае сомненья тихи́… Знаю ― и это стихи, Чувствую ― это весна, Верю ― простятся грехи Тем, кому жалость нужна… Где-то проходят года, Чей-то кончается век, Тают светло, без следа, Музыка, дождь, человек…^[1]
	— «В мае сомненья тихи...», 1934

Хочется блоковской щедрой напевности
(Тоже рожденной тоской),
Да, и любви, и разлуки, и ревности,
Слез, от которых покой.
Хочется верности, денег, величия,
Попросту – жизни самой.
От бесприютности, от безразличия
Тянет в чужую Россию – домой…

— «Хочется блоковской щедрой напевности...», 1934

С тобой и с ним, с дождями, с тишиной,
С Парижем в марте, с комнатой ночной,
С мучительно-знакомыми словами,
Неровными, несчитанными днями,
Почти вся молодость… <...>
И все-таки благодарю судьбу
За медленную грустную борьбу,
За то, что к счастью мы сейчас не ближе,
Чем в первый март, прозрачный март в Париже.^[1]

— «С тобой и с ним, с дождями, с тишиной...», 1934

	Любовь, похожая на жалость, И жалость в облике любви… Невоплощенная усталость, Необъяснимый жар в крови. Так начинается сближенье, То, за которым ― ничего. (Неповторимость, повторенье…)^[1]
	— «Любовь, похожая на жалость...», 1937

	Есть зачарованность разлуки (Похоже на любовь во сне). Оттуда ты протянешь руки, Уже не помня обо мне.^[1]
	— «Над узкой улицей серея...» (Л. Кельберину), 1937

Не согласны. Ни за что.
Так темно и вдохновенно,
Традиционно, современно,
Жить как все – и как никто.
Вдохновенный обыватель,
Целомудренный мечтатель,
Мы пойдем навстречу маю,
Вызывая птичий смех.
Ничего не принимая,
Принимая все – за всех.^[1]

— «Не согласны. Ни за что...» (Борису Поплавскому), 1937

	Холодно. Тоска бездетная Вновь протягивает руку Под октябрьским, под дождём… А цыганское, рассветное Предвещает ту разлуку, Для которой все живем.^[1]
	— «Только с Вами. Только шепотом...», 1937

Помню жестокие женские лица.
Жар иссушающий. Страх.
Как человек, поседела столица
в несколько дней, на глазах. <...>
В каждом бистро, обнимая соседа,
кто-нибудь плакал и пел.
Не умолкала под песню беседа —
родина, слава, герои, победа…
Груды развалин и тел.^[2]

— «Помню жестокие женские лица...», 1939

	Осень — не осень. Весна — не весна. Попросту полдень зимой… Как Вы проснулись от позднего сна, Друг непрощающий мой?^[2]
	— «Осень — не осень. Весна — не весна...», 1940-1941

Не правда ли, такие облака
Возможны только на парижском небе…
Такая вдохновенная тоска
При тихой мысли о насущном хлебе.
Гулянье. Елисейские поля.
Защитный цвет толпы. Попоны, флаги.
Но сердце, как осенняя земля,
Уже не впитывает влаги. <...>
На торжество разобраны места
(Герои фронта, тыла и изгнанья).
Да. А для нас свобода — нищета
И одинокий подвиг созерцанья.^[2]

— «Не правда ли, такие облака...», 1945

Все было: беспутство, безделье,
в лубочных огнях Монпарнас,
нелегкое наше веселье,
нетрезвое горе. Похмелье
и холод в предутренний час. <...>
Пусть судят о ней поколенья.
Но в мир наш, где памяти нет,
доносятся отзвуки пенья
оттуда, где ждет воскресенья
в молчаньи погибший поэт.^[1]

— Памяти Б. Поплавского, 1956

Смешалось все давным-давно в природе.
Сместилось в жизни, спуталось в уме.
Не разобрать — кто беден, кто богат,
Кто перед кем и кто в чем виноват,
И вообще, что значит преступленье?
Когда-то были: родина, семья,
Враги (или союзники), друзья…
Теперь остались только ты и я.
Но у тебя и в этом есть сомненье.^[2]

— «Когда-то были: мы — и бедняки...», 1960-е

Пила, любила, плакала и пела…
Чей это образ – неужели мой?
Ведь мне хотелось только одного:
полезного, живого дела,
которое, как друг, сгорело бы со мной,
любимого… но не было его.
Синеют вены на руке сухой…
А жизнь без остановки пролетела,
как поезд мимо станции глухой.

— Эпитафия себе, 1970-е

Цитаты из автобиографической прозы и эссе

Мое сознание — это ощущение низко-низко висящего над головой неба, сквозь которое нельзя прорваться… Красота для меня — повод к беспокойству, движению, даже разрушению. Люблю цветы отрезанные в вазе… Но не могу на них долго смотреть. Нестерпимо желание переставить вазу, повернуть головку на стебле. Потом — почти неудержимо — смять, сломать, разбить.^[3]

— Лидия Червинская, из автобиографических заметок, 1930-е

Мне все в мире открывается в любви, не всегда и не только в личной. Я не верю в жизнь для других людей (она фальшива и бесплодна), но подозреваю о возможности жить другими людьми… <...> Я начинаюсь с совести. Я зарождаюсь в чувстве вины. Все началось с неправильного понимания своей судьбы, протеста против нее, искажения ее в жизни… Жизнь – без прилагательных, но точная, в которой ничто не потревожит моих сумерек, не смутит моей верности. <...> Любовное отражение от любви (луна лучшее отражение солнца) является для меня оправданием этой последней – все равно какой, счастливой или несчастной, плотской или платонической, нормальной или извращенной.

— Лидия Червинская, из предисловия к сборнику «Ожидания», 1938

Цитаты о Лидии Червинской

Мысленно разговаривал с Лидой по-французски (почему вдруг). «Какие у вас большие и нежные глаза, похожие на подросших детей». И был весь овеян спокойствием, строгостью, человечностью воспоминания о ее взгляде, в мыслях о ней заснул. А завтра увижу её.^[4]

— Борис Поплавский, Дневник, 11 февраля 1933

Тёплый жёлтый свет электричества, в шуме ветра молился в полусне, чтобы Бог построил стену между мною и Лидой. Даже пьяный, тяжело пьяный от пива, в черном отчаянье не хотел сдаться почти до самого конца. В розовой вязаной кофте, широкоплечая, худая и стройная, она мне мучительно до муки нравится. Когда же я наконец ушел, оторвавшись, от турецких папирос и сладкого, как эфир, холода, еще ярче эта мука продолжилась на улице.^[4]

— Борис Поплавский, Дневник, 17 марта 1933

Червинская реабилитирует одна <...> весь русский Монпарнас, правда — с очарованием беспритязательной бедности и монашеской верности якобы обетам искусства, но становящийся понемногу местом каких-то хлыстовских радений, где живые тени, не видящие и не слышащие ничего, кроме стихов (увы, не всегда и хороших), — окончательно отвыкают от мира и, сами погибая, губят и свою поэзию, так как нельзя поэзию боготворить...^[5]

— Николай Оцуп, «Русский Монпарнас: поэзия и жизнь», 1934

	Поэтесса Червинская, губастая, белолицая, болезненно-длинная девушка с темными очами и кружевным воротником во всю грудь...^[6]
	— Владимир Набоков, из письма к Вере Набоковой, Париж, 4 февраля 1936

Я ее неудачницу предпочитаю удачным, самодовольным. Она довольно симпатичная, только не верный человек. А если не считать этого, мне с ней приятно. Я люблю тонких и умных женщин, в них больше изюминки, чем даже в умных мужчинах. <...>
Я её мило приняла, всё, сколько-нибудь напоминающее спиртное, поставила на стол, но этого мало для такого алкоголика...^[7]

— из письма Иды Карской (Шрайбман) – Сергею Карскому, 1938 г.

	Не могу и не сознавать, что встречи с ней мне часто тягостны. Я почти никогда не радуюсь, идя на свидание с ней, хотя она мне друг. Знаю заранее, что встреча требует усилия, напряжения – и заранее готов сбежать.^[8]
	— Георгий Адамович, из письма А. Бахраху, 29 июля 1953

Талантлива. Сыграла зловещую роль в жизни русского и еврейского резистанса <Движения Сопротивления>. Кривошеин и его арест, арест 13 – Амар и т.д. – я избег чудом – 6 вернулись в nuit 1944 г. Жила с Шарлем <Порелем> – двойным агентом – в порядке задания Сопротивления, но влюбилась и проболталась. Ее оправдал французский суд. Ее простил комитет русского и французского резистанса после освобождения.

— Яков Рабинович, «Двенадцать месяцев», 1958

Стройная, черноволосая, она пришла в темно-синем платье с меховой накидкой и сразу стала центром внимания. Она была оживлена, черные выразительные глаза ее сверкали из-под длинных ресниц, но мое внимание привлек цвет ее лица. Смуглое от природы, оно имело какой-то бронзово-металлический, зеленоватый оттенок. Она подала мне руку приветливо, без жеманства. Рука была мягкая, теплая, полная женского очарования.^[9]

— Вадим Морковин, Воспоминания, 1950-е

Червинская — бессонные ночи, разговоры до зари, пьяные и трезвые требовательные слёзы. И хорошие подчас стихи… Червинская жила в искусственном мире, искусственным бытом, искусственными отношениями. В результате ряда искусственных выдумок получалась ее весьма искусная, реальная поэзия.^[10]

— Василий Яновский, «Поля Елисейские», 1970-е

В свои плохие дни Червинская приходила на Монпарнас в стоптанных туфлях на босу ногу, распространяя аромат эфира… Груда посуды на полу, гарсоны в угрожающих позах, а высокая, сутулая Червинская, похожая на Грету Гарбо, стоит у пустого столика, точно дожидается приговора. <...>
Червинской <в годы Сопротивления> поручили ответственное задание, посвятили в секрет, от которого зависела жизнь двух десятков детей. Тут вся ошибка не ее, а тех – вождей, руководителей. Поручать Червинской ответственные, практические поручения – явное безумие!^[10]

— Василий Яновский, «Поля Елисейские», 1970-е

Мы очень мало знаем о ее жизни. Родилась Лидия Давыдовна в 1907 году, эвакуировалась, как и тысячи других, в 1920-м в Константинополь, с начала 20-х жила в Париже. Ее стихи печатали лучшие русские журналы и газеты, она беспрерывно была в круговороте монпарнасской богемы. Много судачили о романе Червинской с королем русской поэзии Борисом Поплавским.^[3]

— Виктор Леонидов, «Лидия Червинская: Такая вдохновенная тоска», 2000

Иванов тосковал по Парижу и саркастически писал Лидии Червинской: «В ни один из русских домов нас не пустили ― за фашизм или коммунизм ― не выяснено. Этот дом интернациональный, добрая половина красных испанцев ― по большей части очень милых людей. «Белогвардейской сволочи» меньше, что приятно...» <...>
Иванов расспрашивал о поэтах: как Одарченко, Корвин-Пиотровский, Оцуп? Встречался ли Померанцев с Червинской, виделся ли с Терапиано? Что слышно о Мамченко, Смоленском? <...>
Вспомнили покойного умницу Поплавского. Говорили об Адамовиче и его «парижской ноте», у которой всех-то последователей было Червинская да Штейгер. Ну, может, ещё Ставров, с натяжкой.^[11]

— Вадим Крейд, «Георгий Иванов в Йере», 2003

Источники

↑ ¹ ² ³ ⁴ ⁵ ⁶ ⁷ Л. Д. Червинская в книге: «В Россию ветром строчки занесёт…» — Поэты «Парижской ноты». — М.: Молодая гвардия, 2003 г.
↑ ¹ ² ³ ⁴ Л. Д. Червинская. Невидимая птица: Стихотворения, проза, заметки. — Рудня-Смоленск: Мнемозина, 2011 г. — 360 стр. (Серия «Серебряный пепел»). г.
↑ ¹ ² Виктор Леонидов. Лидия Червинская: Такая вдохновенная тоска... — Новая Юность, № 1, 2000 г.
↑ ¹ ² Поплавский Борис Неизданное: Дневники, статьи, стихи, письма. — М.: Христианское издательство, 1996 г.
↑ Николай Оцуп. «Русский Монпарнас: поэзия и жизнь». — Париж, журнал «Числа», №10, 1934 г.
↑ Владимир Набоков. Письма к Вере. — М.: КоЛибри, 2017 г. — 704 с.
↑ А. Г. Вишневский. Перехваченные письма: Роман-коллаж. — М.: О. Г. И., 2008 г. (2-е расширенное издание)
↑ Г. В. Адамович. «Одиночество и свобода». — СПб.: «Алетейя», 2002 г.
↑ Вадим Морковин в книге: Поэты пражского «Скита». — М.: Росток, 2005 г.
↑ ¹ ² В. Яновский. Поля Елисейские: Книга памяти. Предисл. и комментар. Н. Г. Мельников, О. А. Коростелев. — М.: Астрель, 2012 г. — 479 с.
↑ Вадим Крейд. Георгий Иванов в Йере. — М.: Звезда, №6, 2003 г.

Ссылки

Избранные стихотворения (публикация В. Леонидова)

[черв-1] ¹ ² ³ ⁴ ⁵ ⁶ ⁷ Л. Д. Червинская в книге: «В Россию ветром строчки занесёт…» — Поэты «Парижской ноты». — М.: Молодая гвардия, 2003 г.

[лид-2] ¹ ² ³ ⁴ Л. Д. Червинская. Невидимая птица: Стихотворения, проза, заметки. — Рудня-Смоленск: Мнемозина, 2011 г. — 360 стр. (Серия «Серебряный пепел»). г.

[лео-3] ¹ ² Виктор Леонидов. Лидия Червинская: Такая вдохновенная тоска... — Новая Юность, № 1, 2000 г.

[поплав-4] ¹ ² Поплавский Борис Неизданное: Дневники, статьи, стихи, письма. — М.: Христианское издательство, 1996 г.

[5] Николай Оцуп. «Русский Монпарнас: поэзия и жизнь». — Париж, журнал «Числа», №10, 1934 г.

[6] Владимир Набоков. Письма к Вере. — М.: КоЛибри, 2017 г. — 704 с.

[виш-7] А. Г. Вишневский. Перехваченные письма: Роман-коллаж. — М.: О. Г. И., 2008 г. (2-е расширенное издание)

[8] Г. В. Адамович. «Одиночество и свобода». — СПб.: «Алетейя», 2002 г.

[9] Вадим Морковин в книге: Поэты пражского «Скита». — М.: Росток, 2005 г.

[янс-10] ¹ ² В. Яновский. Поля Елисейские: Книга памяти. Предисл. и комментар. Н. Г. Мельников, О. А. Коростелев. — М.: Астрель, 2012 г. — 479 с.

[кре-11] Вадим Крейд. Георгий Иванов в Йере. — М.: Звезда, №6, 2003 г.

[1]

[2]

[3]

[4]

[5]

[6]

[7]

[8]

[9]

[10]

[11]

@@ Строка 133: / Строка 133: @@
 <!-- цитаты в хронологическом порядке -->
 {{Q|Мысленно разговаривал с Лидой по-французски (почему вдруг). «Какие у вас большие и нежные [[глаза]], похожие на подросших детей». И был весь овеян [[спокойствие]]м, строгостью, человечностью воспоминания о ее [[взгляд]]е, в мыслях о ней заснул. А завтра увижу её.<ref name="поплав">''[[Борис Юлианович Поплавский|Поплавский Борис]]'' Неизданное: Дневники, статьи, стихи, письма. — М.: Христианское издательство, 1996 г.</ref>|Автор=[[Борис Юлианович Поплавский|Борис Поплавский]], Дневник, 11 февраля 1933}}
+{{Q|Тёплый жёлтый свет [[электричество|электричества]], в шуме [[ветер|ветра]] молился в полусне, чтобы [[Бог]] построил [[стена|стену]] между мною и Лидой. Даже [[пьяный]], тяжело пьяный от [[пиво|пива]], в черном [[отчаяние|отчаянье]] не хотел сдаться почти до самого конца. В розовой вязаной [[кофта|кофте]], широкоплечая, худая и стройная, она мне мучительно до муки нравится. Когда же я наконец ушел, оторвавшись, от турецких [[папироса|папирос]] и сладкого, как [[эфир]], холода, еще ярче эта мука продолжилась на улице.<ref name="поплав"/>|Автор=[[Борис Юлианович Поплавский|Борис Поплавский]], Дневник, 17 марта 1933}}
 {{Q|Червинская [[реабилитация|реабилитирует]] одна <...> весь русский [[Монпарнас]], правда — с [[очарование]]м беспритязательной [[бедность|бедности]] и [[монах|монашеской]] верности якобы обетам [[искусство|искусства]], но становящийся понемногу местом каких-то хлыстовских радений, где живые тени, не видящие и не слышащие ничего, кроме [[стихи|стихов]] (увы, не всегда и хороших), — окончательно отвыкают от мира и, сами погибая, губят и свою [[поэзия|поэзию]], так как нельзя поэзию боготворить...<ref>''[[w:Оцуп, Николай Авдеевич|Николай Оцуп]]''. «Русский Монпарнас: поэзия и жизнь». — Париж, журнал «Числа», №10, 1934 г.</ref>|Автор=[[w:Оцуп, Николай Авдеевич|Николай Оцуп]], «Русский Монпарнас: поэзия и жизнь», 1934}}
-{{Q|Поэтесса Червинская, губастая, белолицая, болезненно-длинная девушка с темными очами и кружевным воротником во всю [[грудь]]...<ref>''[[Владимир Владимирович Набоков|Владимир Набоков]]''. Письма к Вере. — М.: КоЛибри, 2017 г. — 704 с.</ref>|Автор=[[Владимир Владимирович Набоков|Владимир Набоков]], из письма к Вере Набоковой, Париж, 4 февраля 1936}}
+{{Q|Поэтесса Червинская, губастая, белолицая, болезненно-длинная девушка с темными [[очи|очами]] и кружевным воротником во всю [[грудь]]...<ref>''[[Владимир Владимирович Набоков|Владимир Набоков]]''. Письма к Вере. — М.: КоЛибри, 2017 г. — 704 с.</ref>|Автор=[[Владимир Владимирович Набоков|Владимир Набоков]], из письма к Вере Набоковой, Париж, 4 февраля 1936}}
 {{Q|Я ее [[неудачник|неудачницу]] предпочитаю удачным, самодовольным. Она довольно симпатичная, только не [[верность|верный]] человек. А если не считать этого, мне с ней приятно. Я люблю тонких и умных женщин, в них больше [[изюминка|изюминки]], чем даже в умных [[мужчина]]х. <...>