Джордж Макдональд
Джордж Макдональд (англ. George MacDonald) (10 декабря 1824, Хантли, Абердиншир — 18 сентября 1905, Эшстед, Суррей) — шотландский романист и поэт, был одно время священником.
Донал Грант (1883)
[править]Завтрак был самый простой, тарелка овсянки да чашка особенно крепкого чая: ведь сегодня было воскресенье, и надо было предостеречься от страшной опасности — как бы не заснуть в церкви.[1] |
— /…/ Нет, Дори, не доставай Библию, не надо. Мы же всё равно в церковь собрались. Если ещё и дома церковь устроить, то это всё равно, что на полный желудок ещё раз поесть. |
Только не давайте воли почитателям закона и его буквы! Не позволяйте им убедить вас, что думать головой — не в воле Господней. Правда, чтобы думать по–хорошему и не свернуть с верной дороги, нужно слушаться. Сперва делай то, что уже знаешь, и тогда уж рассуждай себе спокойно о том, чего не знаешь. Сдаётся мне, Господь иногда нарочно помалкивает и кое–чего нам не открывает: чтобы мы думать не перестали. Чтобы ходили с Его светильником и освещали себе дорогу. Думаю, Царство Божие порой не растёт, как должно, во–первых, из–за того, что верующие не веруют, а во–вторых, из–за того, как они с Божьим законом обращаются. Ещё сами не успели ни одной крупицы истины за пояс заткнуть, а гляди, уже навязали непреподъёмные бремена и взвалили на своих ближних, на разум их да на совесть. Сами смотрят и ничего не понимают, о святом рассуждают так, что страшно становится! Но ведь и другим тоже расти не дают, как будто боятся, что те их обскачут… А Господь, ведь Он так велик и чуден, что сколько ни думай, Его не объемлешь! | |
— Донал[1] |
…многое кажется нам глупым лишь потому, что мы ничего о нём не знаем, хотя и полагаем себя людьми вполне осведомлёнными. Разве можно понять, как выглядит стул, если видишь только его тень? И разве можно узнать что–нибудь о вере, если не знать о ней ничего кроме того, что говорится в церкви?[1] — Глава 19 |
— Если вам действительно хочется послушать мнения, с которыми вы, скорее всего, не согласитесь, то тут в городе живёт старик, оригинальнее и мудрее всех, кого мне до сих пор приходилось встречать. Но он беден, ремесло его незавидно и потому на его слова никто не обращает ни малейшего внимания. В мире всегда так: великих узнают лишь после того, как они уходят. |
— По–моему, этот сад не может не нравиться, если, конечно, судить о нём, исходя из собственных чувств, а не из чужих мнений. |
Именно боязнь ошибки больше всего мешает нам продвигаться к подлинному мастерству.[1] — Глава 27 |
— В таком мире, как наш, человек не должен обижаться, если его просят предоставить доказательства доброй совести. Пока среди нас есть мошенники, которые рядятся под честных людей, простые души, не одарённые особой проницательностью, никогда не могут быть до конца уверены, что перед ними человек честный. Даже те, кого мы любим больше всех на свете, порой разрывают нам сердце! — Глава 33 | |
— Грант[1] |
…как только мужчина признаётся женщине в любви, будь она даже так же невежественна и низка по положению, как сама праматерь Ева, никакие титулы и положения в обществе уже не имеют никакого значения; всякое различие между ними упраздняется.[1] — Глава 35 | |
— Донал |
В старости любовь ничуть не менее прекрасна, чем в юности. Более того, часто в стариках она даже прекраснее — а значит, правдивее! — ведь в ней куда меньше себялюбия и куда больше сострадания…[1] — Глава 36 |
Некоторые попытки заглянуть в душу другому человеку не назовёшь ничем иным, как предательством. Всякий раз, когда под личиной дружбы любопытство и хитрость превозмогают уважение, совершается коварная измена, ведь один из друзей пытается ухватить больше, чем другой сознательно и добровольно готов ему отдать.[1] — Глава 38 |
Женщина любит даже там, где мужчина не способен увидеть ничего, достойного любви, и пока она не утратила способности любить, жалость к ней будет излишней.[1] — Глава 38 |
Всякого, кто готов прийти, Отец приводит к Иисусу. Ученик не выше своего Учителя; он не должен торопить назначенный срок и тащить к Нему человека, который ещё ничего не знает о Боге. Ему не нужно отчаиваться и тосковать о неверующей душе, как будто Бог позабыл о ней. Право, из нас получатся странные помощники Богу, если мы станем полагать, что Ему Самому нет до этого никакого дела и Сам Он ничего не предпринимает! Уповать на Бога, помня, что Он страстно жаждет искупить Своё творение, и неизменно быть готовыми засучить рукава, как только это понадобится, — вот вера, достойная Божьих соработников на Его ниве![1] — Глава 38 |
— /.../ Ведь земля — как человек: жаркое пламя у неё внутри — это Бог, кроющийся в её глубинных недрах, а лучистое солнце — это Бог в небесах, согревающий её и с другой стороны. Радость и покой наших сердец, горе от совершённого греха, любовь ко всему живому — это Бог внутри нас; а вся красота природы, приятные люди, уроки жизни в истории, поэзии, Библии и во всём, что вокруг, — это Бог вне нас. Каждый из нас живёт между двумя великими огнями Божьей любви. И пока мы не отдали себя Ему, нам страшно, что Его пламя опалит и сожжёт нас. И оно действительно обжигает, если пойти против него, упрямо не соглашаясь гореть тем же самым огнём, которым извечно пылает Бог. Если мы и дальше будем пытаться погасить его, сопротивляться ему или попросту от него убежать, ожогов и страданий не миновать![1] — Глава 41 |
Она прощала мальчика вовсе не потому, что он любил её; наверное, его любовь к ней уверила его в том, что она простила его! Любовь сама служит себе оправданием и неизменно видит себя во всём, на что смотрит. А прощение неотделимо от неё, и его непременно можно увидеть всюду, где есть любовь.[1] — Глава 41 | |
— Арктура |
Однако если влюблённый юноша всё–таки любит себя больше, чем возлюбленную, предательство уже зреет в его душе, и стоит он на скользком пути. Человеку, уже совершившему предательство, оно кажется лишь естественным средством самосохранения, и тот, кто способен на низость, не может увидеть всю гнусность своих поступков.[1] — Глава 44 |
Она ещё не освободилась от мысли, что каждый человек непременно должен уметь защищать свои взгляды. Ей казалось, что нельзя даже высказывать свои убеждения, пока остаётся хотя бы один довод против их истинности, который она сама никак не может опровергнуть. Горе нашим убеждениям, если они не выходят за убогие горизонты нашего собственного опыта, логики или любой попытки высказать эти убеждения словами! Горе нам, если мы не лепим свою жизнь, свои поступки и устремления, свои исповеди и надежды в согласии с этими самыми убеждениями![1] — Глава 45 |