Русский театр в Петербурге (август 1842)

«Русский театр в Петербурге» — анонимная рецензия Виссариона Белинского из этого цикла на 14 пьес.

Цитаты

Публика Александринского театра — особая публика, подобной которой не найти ни в древнем, ни в новом мире. Это публика без преданий, без корня и почвы: она составляется или из того временно набегающего на Петербург народонаселения, которое сегодня здесь, а завтра бог знает где, или из того дельного люда, который ходит в театр отдохнуть от протоколов и отношений к которому, после канцелярского слога, лучше всего на свете слог «Северной пчелы», юмор «Библиотеки для чтения» и тонкая игра водевильного остроумия. Где ж всем этим людям помнить, что было назад тому лет двадцать?

Какая знаменитая трагедия — эта «Ифигения»! <…> Александринские стихи, важная выступка, певучая декламация — всё это чудо, прелесть, очарование! И если мы во всём этом не видим натуры, смысла, толка, страстей, чувств, мысли, поэзии — виноват не Расин, а наш современный вкус, развращённый, сбитый с истинного пути поэтами нового времени <…>. И Буало был прав, говоря Расину: «Пиши — я ручаюсь за потомство!» Почему же Буало мог знать, что вкус потомства так исказится, сделается до того нелепым, что потребует от поэзии истины, вдохновения, чувства, идеи, действительности? Почему же мог знать Расин, что Буало ошибётся, думая, что «потомство» вечно будет ходить в пудреных париках, в фижмах, в шитых кафтанах, в чулках и башмаках с пряжками? <…> Вообще, постановка или восстановка подобных допотопных редкостей очень забавна, заставляя одних хвалить их зевая, других — принимать их за водевили и за оперы, где всё сплошь поют; но жаль, что она положительно вредна, даже губительна для молодых сценических артистов, ибо портит их дикцию и жестикуляцию, приучая их и говорить и двигаться не по-человечески. От классических пьес пострадало уже на Руси не одно замечательное дарование, и только немногие могучие таланты <…> могли освободиться, и то не без утраты сил, от манерности и бездушной однообразности в игре.

— «Ифигения в Авлиде»

Мольер не был то, что называется «художником»; его комедии не произведения строгого искусства; в них нет никаких неумирающих, вечных красот; но имя Мольера тем не менее велико и почтенно, а его комедии любезны и дороги для патриотического чувства французов. И если французы не правы в том, что не по достоинству превозносят Мольера и дерзают, в слепоте национальной гордости и эстетической ограниченности, ставить его наравне с тем, кто <…> не имеет себе равного между поэтами <…> — с Шекспиром, то всё-таки французы правы в своей любви, в своей признательной памяти к Мольеру, не охлаждённых ни общественным изменением, ни успехами новой своей литературы. Да, они правы, забыв Корнеля и Расина и помня Мольера. Мольер был воспитателем французского общества в самый интересный момент его развития, когда оно, при Лудовике XIV, окончательно расставшись с грубыми формами средних веков, начало новую жизнь — жизнь ума, анализа, критики. <…> комедии Мольера, несмотря на недостатки, условливаемые самою сущностию их, как драматических сатир, не суть холодные аллегории, но живые беллетрические произведения <…>. Человек, который мог страшно поразить, перед лицом лицемерного общества, ядовитую гидру ханжества, — великий человек! Творец «Тартюфа» не может быть забыт! <…> вспомните, что многие выражения и стихи из комедий Мольера обратились в пословицы… <…> он был поэт социальный в духе своего времени, — а его время, надо сказать, было крайне неблагоприятно для поэзии, которая, помня своё божественное происхождение, не любит ливреи. Комедии Мольера если ещё и могут даваться теперь, то не иначе, как для публики самой образованной, которая приходила бы в театр смотреть не просто комедию, но историческую комедию, приходила бы видеть воскресшим перед своими глазами давно умершее общество <…>. <…> недостатки комедий Мольера особенно выразились в «Школе женщин». <…> [Но] цель комедии самая человеческая — доказать, что сердца женщины нельзя привязать к себе тиранством и что любовь — лучший учитель женщин. Какое благородное влияние должны были иметь на общество такие комедии, если их писал такой человек, как Мольер!.. О вы, обожаемые мною самородные и доморощенные русские драматурги! Читая Мольера, потрудитесь отделить в нём от всего прочего его общее, идеальное значение и, оставя без внимания всё, принадлежащее стране и времени, постарайтесь подражать ему в том, что равно присущно всем странам и всякому времени!.. Тогда, может быть, вы перестанете ставить на сцену такие пьесы, в которых нет никакой страны, никакого времени, никакой цели и никакого… смысла…

— «Школа женщин». — Критика на «Школу женщин». Соч. Мольера

	Видно, что сочинитель ещё слишком молод, а принялся за дело, которое требует опытности и знания жизни.
	— «Учитель». Комедия-водевиль В. 3.

	Будь у сочинителя хоть крошечка таланта, он сделал бы из этого сюжета прекрасный водевиль, но как «такового» не имеется, а к тому же он вовсе не знает, как совершаются выборы, то и вышла на сцене препустая пьеса.
	— «Выборы, или За спором дело стало». Водевиль Н. П.

	Покойный Писарев принадлежал к числу тех дарований, которые очень сильны в мелочах, — обстоятельство, которое, вероятно, и причиною того, что он теперь забыт. Несмотря на это, все наши теперешние водевилисты, вместе взятые, не стоят одного Писарева.
	— «Волшебный нос, или Талисман и финики». Волшебная опера-водевиль, переделанная с французского А. И. Писаревым

Бенефисные пьесы обыкновенно пишутся для привлечения большой толпы в театр — цель, для которой сочинители не щадят эффектов ни в сюжете, ни даже в заглавии пьес. <…> полюбуйтесь названием пьесы: «Мать-испанка». Не правда ли, у вас сейчас возникают в воображении кинжалы, яды, убийства, самоубийства? Ну, как не идти в театр! <…> (Вильям Шекспир и г. Полевой никогда не называют своих драматических опытов ни драмами, ни трагедиями, но всегда «драматическими представлениями» — привилегия гениев!) <…> мать-испанка также похожа на испанку, <…> как на женщину всякой другой нации; вся пьеса проникнута чем-то вроде… не то детскости, не то старчества: всё в ней делается по щучьему веленью, по моему прошенью… Короля пожирает знойная страсть, которую он побеждает, и этого самого короля водит за нос негодяй Оливарец, которого сочинитель представил шутом и плутом: несообразность! Потом сочинитель заставляет двух шутов и дураков представлять, одного — камергера, другого — французского посла, и, по его воле, они должны вести между собою разговоры, нисколько не относящиеся к пьесе и до того исполненные дурного тона, что этих двух господ скорее можно принять за истопников, нежели за придворных: ещё несообразность! Испанский двор напоминает собою гостей Сквозника-Дмухановского в пятом акте «Ревизора»: третья несообразность! Во всей пьесе испанского нет ничего, кроме имен действующих лиц. Характеры… но кто же и требует характеров от бенефисных пьес, и притом уже известных сочинителей?

— «Мать-испанка»