Свобода печати (предисловие к повести Скотный двор)

Свобода печати (The Freedom of the Press) — предисловие Джорджа Оруэлла к повести «Скотный двор».

Цитаты

Разумеется, нежелательно, чтобы какое-нибудь правительственное учреждение имело власть подвергать цензуре официально не финансируемые книги — за исключением, естественно, цензуры в целях безопасности, против которой в военное время никто не возражает. Но сегодня главную опасность для свободы мысли и слова представляет вовсе не прямое вмешательство Министерства информации или какого-нибудь другого официального органа. Если издатели и редакторы так стараются не допустить в печать некоторые темы, то не потому, что опасаются преследования, а потому, что боятся общественного мнения. Самый худший враг, с которым у нас в стране сталкивается писатель или журналист, — это интеллектуальная трусость, и об этом, на мой взгляд, у нас говорят недостаточно.

Самое чудовищное в литературной цензуре в Англии заключается в том, что она, по большей части, добровольна. Непопулярные идеи заглушаются, неудобные факты замалчиваются — так что в официальном запрете нет никакой нужды.

Британская пресса чрезвычайно централизована, и большая ее часть находится в руках богатых людей, у которых немало оснований лгать по ряду важных вопросов.

В каждый данный момент существует «правильная» точка зрения, совокупность взглядов, про которую предполагается, что все порядочные люди соглашаются с ней не рассуждая. И не то что то или иное мнение высказывать запрещается, но высказывать его просто «не принято», точно так же, как в викторианские времена «не принято» было в присутствии дамы упоминать в разговоре брюки. Любой, кто посмеет усомниться в этой господствующей «правильной» точке зрения, немедленно обнаружит, что его без особого труда заставят замолчать. По-настоящему непопулярное мнение практически не имеет шансов прозвучать ни в ежедневной прессе, ни в интеллектуальных журналах.

Принцип свободы слова соблюдается довольно неплохо до тех пор, пока речь не заходит о престиже Советского Союза.

Раболепство, с которым большая часть английской интеллигенции проглатывает и повторяет советскую пропаганду начиная с 1941 года, было бы совершенно поразительно, если бы и прежде она в некоторых случаях не вела себя точно так же.

Цензуру, которой английская интеллигенция подвергает себя добровольно, следует отличать от цензуры, которая порой навязывается влиятельными кругами. Всем известно, что некоторые темы нельзя обсуждать, поскольку они задевают чьи-то личные интересы.

Любая большая организация защищает свои интересы, как может, и против открытой пропаганды не имеет смысла возражать.

Тревожно другое — то, что там, где дело касается Советского Союза и его политики, не приходится ожидать разумной критики или хотя бы обыкновенной честности и от либеральных писателей и журналистов, которых никто не заставляет изменять своим взглядам.

Может быть, все так и есть, но, конечно, этим дело не ограничивается. Только из-за того, что книга плохая, никто не скажет, что ее не надо было издавать. Из печати каждый день выходят груды всякой чуши, и это никого не беспокоит.

Проблема здесь простая: имеет ли право всякое мнение — каким бы непопулярным, каким бы даже дурацким оно ни было, — имеет ли оно право быть выслушанным? Задайте вопрос в такой форме, и, наверное, любой английский интеллигент почувствует, что следует сказать «да». Но придайте вопросу конкретную форму, спросите: «А как насчет критики Сталина? Она имеет право быть выслушанной?» — и ответ, почти наверняка, будет «нет». В тот момент, когда ставится под сомнение господствующая точка зрения, принцип свободы слова дает сбой. Дело, однако, в том, что, требуя свободы слова и свободы прессы, никто не требует абсолютной свободы. Покуда существуют организованные общества, должна существовать или, во всяком случае, будет существовать некоторая степень цензуры. Но свобода, как сказала Роза Люксембург, — значит «свобода для другого». Этот же принцип содержится в знаменитых словах Вольтера: «Мне отвратительно то, что вы говорите, но я буду стоять насмерть за то, чтобы вы имели право это говорить». Если понятие интеллектуальной свободы, которое, вне всякого сомнения, всегда было отличительной чертой западной цивилизации, имеет какой-нибудь смысл, то означает оно, что у всякого должно быть право говорить и печатать вещи, почитаемые им за истину, при одном только условии, что это не наносит явного вреда остальной части общества. И буржуазные демократии, и западные варианты социализма до недавних пор считали этот принцип само собой разумеющимся. Правительство наше, как я уже писал, и сегодня, по крайней мере, ведет себя так, как будто его уважает. Простые люди с улицы — возможно, отчасти потому, что идеи не занимают их настолько, чтобы быть к ним нетерпимыми, — все же смутно ощущают: «Что ж, каждый может иметь свое мнение». И только, или, во всяком случае, главным образом, литературная и научная интеллигенция, те самые люди, которые должны бы быть защитниками свободы, пренебрегают этим принципом как в теории, так и на практике.

Одним из удивительных явлений нашего времени является либерал-перебежчик. Вдобавок к известному марксистскому заявлению, что «буржуазная свобода» — это иллюзия, сейчас распространилась еще убежденность, что защищать демократию можно только тоталитарными методами.

…Если поддерживаешь тоталитарные методы, то настанет момент, когда они будут использованы не за тебя, а против тебя.

В результате пропаганды тоталитарных доктрин утрачивается инстинкт, с помощью которого свободные люди различают, в чем кроется опасность, а в чем нет.

Важно сознавать, что нынешняя русофилия — лишь симптом общего упадка либеральной традиции Запада. Если бы Министерство информации вмешалось и категорически запретило публикацию моей книги, большая часть английской интеллигенции не увидела бы в этом никаких оснований для беспокойства. Раз безоговорочная преданность Советскому Союзу является сейчас господствующей точкой зрения, то, стало быть, там, где речь идет о возможных интересах Советского Союза, все готовы примириться не только с цензурой, но и с намеренным искажением истории.

Почем знать, может, когда эта книга будет напечатана, мое мнение о советском режиме станет общепринятым. Ну и что толку в этом, самом по себе? Заменить одну «правильную» точку зрения на другую — это еще не обязательно шаг вперед. Врагом является сознание, действующее по принципу граммофона, и не суть важно, нравится ли нам пластинка, в данный момент на него поставленная.

Мне хорошо известны все доводы против свободы мысли и слова — доводы, утверждающие, что ее не может быть, и доводы, утверждающие, что ее быть не должно. Я отвечу просто, что эти доводы не кажутся мне убедительными и что наша цивилизация последние четыреста лет основывалась на противоположных принципах.

Если бы мне понадобилось выбирать в свое оправдание цитату, я выбрал бы строчку Мильтона: «По известным законам старинной свободы». Слово «старинный» подчеркивает тот факт, что интеллектуальная свобода — это традиция, уходящая корнями в глубокое прошлое, без которой наша своеобразная западная культура вряд ли могла бы существовать.

Я знаю, что у английской интеллигенции найдется масса причин, объясняющих ее трусость и нечестность, более того, я наизусть знаю все доводы, приводимые ею в свое оправдание. Но давайте тогда не будем говорить о защите свободы от фашизма. Если свобода что-нибудь да означает, она означает право говорить людям то, что они не хотят услышать. Простые люди до сих пор неосознанно придерживаются этого принципа и следуют ему. Но у нас в стране — в других странах это не так: по-иному было в республиканской Франции, по-иному сегодня в Соединенных Штатах — как раз свободомыслящие боятся свободы, и интеллектуалы совершают подлость по отношению к интеллекту.

Ссылки

«Свобода печати»