Эпиграмма

Материал из Викицитатника

Эпигра́мма (др.-греч. ἐπίγραμμα «надпись») — небольшое сатирическое стихотворение, высмеивающее какое-либо лицо или общественное явление.

Цитаты об эпиграммах[править]

  •  

Эпиграмма — это хулиганство в стихах.[1]

  Аркадий Аверченко
  •  

Окогчённая летунья
Эпиграмма-хохотунья,
Эпиграмма-егоза
Трётся, вьётся средь народа,
И завидит лишь урода,
Разом вцепится в глаза.[2]

  Евгений Баратынский, «Эпиграмма», 1827
  •  

Стих эпиграммы сжат, но правила легки:
В ней иногда всего острота в две строки.[3]

 

L’épigramme, plus libre en son tour plus borné,
N’est souvent qu’un bon mot de deux rimes orné.

  Никола Буало, «Поэтическое искусство», 1674
  •  

Процессы превращенья жизни в хлам —
Источник современных эпиграмм.[4]:с.73

  — Владимир Вестер
  •  

Эпиграмма есть последнее оружие побеждённого, а эпиграмма дурная — последний вздох увядающего дарования.

  Николай Греч, «„Денница“, альманах на 1831 год, изданный М. Максимовичем», 1831
  •  

… перо,
Не спросясь совсем рассудка,
Разместило так слова,
Что вот этак — вышла шутка,
А вот так — и мысль едва!
Что подняло смех ваш шумный,
Ключ к тому искусством дан, –
Часто вместо мысли умной
Тут оптический обман!

  Михаил Дмитриев, «Тайна эпиграммы», 1832
  •  

… ты пишешь эпиграммы?!
Небезопасные труды:
Получишь одобренья граммы,
А удобрения — пуды.[4]:с.109

  Евгений Долматовский (Льву Куклину)
  •  

Добрая эпиграмма напоминает ласковою сторожевую собаку.[1]

  Эмиль Кроткий
  •  

Для эпиграммы нужна быстролётность,
Плоть её — краткость, душа — искромётность.[3]

  Сэмюэл Кольридж
  •  

Эпиграмма есть небольшая поэма, или краткое сочинение в стихах, имеющее один только предмет и оканчивающееся острою мыслию. <…> Другие определяют эпиграмму острою мыслию, изображённою в немногих словах. Такое определение заключает в себе разные роды эпиграмм, бывших в употреблении у древних и новых писателей. <…>
Эпиграмма описывает и высокое и низкое; она показывает гнусность пороков и осмеивает смешное. <…>
Две части составляют новейшую эпиграмму. Одна заключает предложение предмета или вещи, произведшей мысль; другая — самую мысль, или, так сказать, острое слово, что вместе можно назвать, как и в других поэмах, узлом и развязкою. Предложение должно быть просто, ясно и представлено с легкостию; должно возбудить внимание и любопытство читателя; а острая мысль чем кратче будет выражена, тем лучше. <…> Эпиграмма более понравится, когда принимает вид важный, желая быть шутливою; вид простоты, желая быть замысловатою; вид кротости, желая быть язвительною. <…>
Эпиграмма пишется стихами и вольными, и одномерными. Слог её должен быть выработан с особливым рачением; ибо погрешность, скрывающаяся в большом сочинении, в эпиграмме делается всякому приметною. <…> Иногда предложение и развязка эпиграммы состоят просто в рассказе; иногда предложение заключается в вопросе, а развязка в ответе, которые автор делает, говоря сам с собою, или вводит лицо постороннее; иногда же предложение бывает в рассказе, а развязка в обращении к тому лицу, которое служит предметом насмешки, и пр.[2]

  Николай Остолопов, «Словарь древней и новой поэзии», 1817
  •  

Эпиграмма, определённая законодателем французской пиитики: Un bon mot de deux rimes orne, скоро стареет и, живее действуя в первую минуту, как и всякое острое слово, теряет всю свою силу при повторении. Напротив, в эпиграмме Баратынского[5], менее тесной, сатирическая мысль приемлет оборот то сказочный, то драматический и развивается свободнее, сильнее. Улыбнувшись ей как острому слову, мы с наслаждением перечитываем её как произведение искусства.[3]

  Александр Пушкин, <<Баратынский принадлежит…>, 1830 или нач. 1831
  •  

И возбуждать улыбку дам
Огнём нежданных эпиграмм. — глава первая, V

  — Александр Пушкин, «Евгений Онегин»
  •  

Приятно дерзкой эпиграммой
Взбесить оплошного врага;
Приятно зреть, как он, упрямо
Склонив бодливые рога,
Невольно в зеркало глядится;
И узнавать себя стыдится;
Приятней, если он, друзья,
Завоет сдуру: это я! — глава шестая, XXXIII

  — Александр Пушкин, «Евгений Онегин»
  •  

Они тогда живут красой своей богаты,
Когда сочинены остры и узловаты;
Быть должны коротки, и сила их вся в том,
Чтоб нечто вымолвить с издёвкою о ком. — впервые в России сформулировал требования, которые должно предъявлять к эпиграмме[2]

  Александр Сумароков, «Эпистола о стихотворстве», 1747

В национальных литературах[править]

  •  

У древних <…> каждая небольшая пьеса, размером элегическим писанная (т. е. гекзаметром и пентаметром), называлась эпиграммою. Ей всё служит предметом: она то поучает, то шутит и почти всегда дышит любовию. Часто она не что иное, как мгновенная мысль или быстрое чувство, рождённое красотами природы или памятниками художества. Иногда греческая эпиграмма полна и совершенна; иногда небрежна и не кончена — как звук, вдали исчезающий. Она почти никогда не заключается разительною, острою мыслию и, чем древнее, тем проще. Этот род поэзии украшал и пиры и гробницы. <…> Истинный Протей, она принимает все виды; и когда мы к её пленительной живости прибавим неизъяснимую прелесть совершеннейшего языка в мире, языка, обработанного превосходнейшими писателями, тогда только можем иметь понятие ясное и точное, с каким восхищением, с какою радостию любитель древности перечитывает греческую антологию.[6][7]

  Сергей Уваров, «О греческой антологии», 1820
  •  

Поэты первых трёх десятилетий XIX века, каждый внеся посильную лепту, подняли русскую эпиграмму на невиданную до того высоту. Велик и её сатирический диапазон — от изящной тонкой шутки, меткой насмешки, глубокой иронии и сарказма до разящей громоподобной эпиграммы-приговора, смертоносного политического оружия. Такая эпиграмма вершит суд в веках, невзирая на чины и звания, осуждая своих «героев» на бессмертие позора. <…>
Искусство мгновенного, молниеносного обнажения низменной сути персонажа, точность словесного выражения, прекрасное владение рифмой и метрикой не только поставили эпиграмму в ряд ведущих жанров русской литературы, но и способствовали другому любопытному процессу: эпиграмма стала оказывать влияние на крупные формы, а о малых и говорить не приходится. Границы между жанрами, чистоту которых так оберегали классицисты, постепенно стирались. <…>
Дар эпиграммиста, блеск и острота ироничного ума, особо ценился в эпоху Пушкина — он открывал перед человеком, владеющим этим мятежным искусством особой утончённой картели, двери лучших домов России, эта была своеобразная визитная карточка достоверности, гражданственности.[3]

  Владимир Васильев, «Неувядающий жанр» (1986) с изм. в «Беглый взгляд на эпиграмму» (1990)

Примечания[править]

  1. 1 2 Г. Фрумкер. Читателю, закрывающему эту книгу // Эпиграмма. Антология Сатиры и Юмора России XX века. Т. 41. — М.: Эксмо, 2005. — С. 358. — 8000 экз.
  2. 1 2 3 Предисловие // Русская эпиграмма (XVIII-XIX вв.) / предисловие, подготовка текста и примечания В. Мануйлова. — Л.: Советский писатель, 1958.
  3. 1 2 3 4 В. Васильев. Беглый взгляд на эпиграмму // Русская эпиграмма / составление, предисловие и примечания В. Васильева. — М.: Художественная литература, 1990. — С. 3-26. — (Классики и современники).
  4. 1 2 Эпиграмма. Антология Сатиры и Юмора России XX века. Т. 41.
  5. В другом типе эпиграмм — эпиграмматических сказках. (прим. В. Е. Васильева)
  6. Сочинения в прозе и стихах К. Батюшкова. Ч. II. — СПб., 1834. — С. 239-240.
  7. [Белинский В. Г.] Римские элегии. Сочинение Гёте // Отечественные записки. — 1841. — № 8. — Отд. V. — С. 35.