У этого термина существуют и другие значения, см. Грудь.
Женская грудь — две выпуклости на передней верхней части туловища женщины, внутри которых находятся молочные железы. Немного ниже середины каждой груди, примерно на уровне четвёртого межрёберного промежутка или пятого ребра, на поверхности имеется небольшой значительно пигментированный кружок — ареола. В центре ареолы расположен грудной сосок, в котором находятся наружные окончания выводных протоков молочных желёз. Сосок обычно имеет розовато-коричневую окраску.
Развитие грудных желёз у девушек является одним из важных элементов их нормального полового созревания, и развитые грудные железы рассматриваются в числе вторичных женских половых признаков, тогда как аналогичное развитие грудных желёз у лиц мужского пола (гинекомастия) является патологией и встречается относительно редко. Женские грудные железы в большинстве случаев являются более сильными эрогенными зонами, чем соски у мужчин.
Женская грудь в определениях и кратких цитатах[править]
Нет лучше тени, чем тень от полога, лучше пара, чем пар от женских грудей...
...у моей кормилицы груди были мягкие. Когда я их сосал, мой нос уходил в них, как в масло, а там уж он рос и поднимался, словно тесто в квашне. От тугих грудей дети выходят курносые.
Женщина имела грудницу, и почти вся грудь сгнила; я, не зная инаго лекарства, велел ей сок сосновой есть, чернобыльником (artemisia) припаривать, которым совершенно вылечил.[1]
Для меня странно казалось, каким образом коканцы разводят шелковичных червей. Женщины, покупая яйца сии, завертывают их в мокрую тряпку и носят для доставления им испарения под грудями 12 суток.[2]
— Филипп Назаров, «Записки о некоторых народах и землях средней части Азии», 1821
«О, да ты «не тронь меня», ― подумал я, в свою очередь украдкой посматривая на ее гибкий стан, впалую грудь и угловатые, проворные движения.[3]
...я сел на дальнюю лавку и задремал. Сначала видел во сне «долину Кашемира», потом ― «розу Гюллистана», потом ― «груди твои, как два белых козлёнка»...[4]
Он только что <...> почувствовал на своей груди упругое и податливое прикосновение ее крепких высоких девических грудей и услышал запах ее тела ― тот радостный пьяный запах распускающихся тополевых почек...[6]
...по молитве блаженного Памвы, отрезвились их духовные очи и увидели все: невысоко, на уровне кровель обительских, клубилась над ними тяжкая туча, пронизанная вся красным, как кровь. И еще, погодя мало, увидели, что это не кровь, но клубы тучные свисали в виде женских персей, с обращенными вниз остриями сосцов...[9]
— Евгений Замятин, «О том, как исцелен был инок Еразм», 1920
...красавица, настоящая красавица русская, не какая-нибудь там питерская вертунья-оса, а ― как Волга: вальяжная, медленная, широкая, полногрудая, и как на Волге: свернёшь от стрежня к берегу, в тень и, глядь, омут…[12]
...на ней была изображена прекрасная женщина с обнаженной левой грудью. Из соска обнаженной груди струилось молоко, которое пили счастливые, улыбающиеся баловни судьбы.
...наверняка она чувствовала своим могучим женским естеством, что я вижу в распахнутом вырезе её грудь ― белую, крепкую, круглую, как у статуи «Девушка с веслом» в парке культуры, но застёгиваться не желала...[16]
...когда она нагибалась над столом, в вырезе ее платья светили две круглые мраморные луны. <...> накладывая закуску на тарелку, согнулась надо мной, и тяжёлая, тугая грудь ее легла мне на шею около затылка, и я слышал частые сильные удары её глупого жадного сердца...[16]
Соблазнительница в раю могла бы подать в ладонях тяжелую виноградную кисть (кстати, столь похожую на женскую грудь и, значит, в символическом ряду лежащую ближе к любви, чем яблоко)...[17]
И всё же ― как благородны эти чуть ниже ключиц нарастающие выпуклости, и никакие одежды не скроют того, от чего любой мужчина приходит в тихое умиление...[21]
Женская грудь в научной и научно-популярной прозе[править]
Орган обоняния принял у нас уж совершенно зачаточный вид; сильно ослабела способность кожных нервов реагировать на температурные колебания и регулировать теплообразование организма. Атрофируется железистая ткань женской груди; замечается значительное падение половой силы; кости становятся более тонкими, первое и два последних ребра выказывают наклонность к исчезновению; зуб мудрости превратился в зачаточный орган и у 42 % европейцев совсем отсутствует...[26]
Вот один из молодых японских писателей попробовал было задеть сходный сюжет: муж, пробующий сдунуть пылинку с груди своей спящей жены, сам превращается в эту пылинку. Он обходит белую гору женской груди, эстетически любуясь гигантским розовым её сосцом. Всё это построено на плохом знании анатомии.[27]
Эти гормоны справедливо называют самыми живыми и веселыми, самыми активными в период полового созревания. Почему, скажем, набухает грудь? Кстати, и у мальчиков происходят изменения в груди — она становится больше, чувствительнее. Это нормальное явление, так проявляют себя мужские гормоны. А для девочек эти бугорки говорят о начале роста груди. Если подруги начнут подшучивать над вашей дочкой, мол, у нее слишком быстро растут груди, объясните, что на такие шутки не стоит обращать внимания, скорее есть смысл гордиться — становишься взрослой. Грудь важна для женщины, потому что в груди работают молочные железы и вырабатывают молоко — пищу для будущих детей.
Женские груди могут иметь разные формы и размеры. Большие, высокие, в форме груши или дыни. Но у каждой груди есть сосок. Эта темная часть на конце груди обычно самое чувствительное место. Слегка трогая сосок, можно испытать приятные ощущения. Но сосок необходим для того, чтобы кормить ребенка молоком. Грудь созревает от 8 до 13 лет.[28]
Было ко мне слово Господа:
— Сын человеческий, были две женщины, дочери одной матери. Они с юных лет были блудницами в Египте; в той земле им мяли груди и ласкали девственные соски. Старшую звали Огола, а её сестру Оголива. Они были Моими, и рожали сыновей и дочерей. <...>
Но она становилась всё более распутной, вспоминая дни юности, когда она была блудницей в Египте. Там она вожделела своих любовников, чьи гениталии были, как у ослов, а истечение семени, как у жеребцов. Она тосковала по распутству юности, когда в Египте ласкали её соски и мяли её молодые груди.[29]
— Книга пророка Иезекииля (Новый русский перевод), 23:1—21
...того же мнения была и герцогиня Портсмут; а ей мог ли в чем отказать влюбленный король? Мог ли он ей противоречить, особенно в то время, когда она объявила ему о своем интересном положении. Сын, рожденный ею, при появлении на свет получил герцогские титулы Ричмонд, Леннокс и удостоен был пожалованием королевского герба. Это шаловливое дитя, когда речь заходила о ее прелестях, без церемонии обнажала грудь, ноги и т. д., а под веселый час даже и вся совершенно раздевалась, показывая себя присутствовавшим в виде Венеры Медицейской.[30]
— Пётр Каратыгин, «Временщики и фаворитки 16, 17 и 18 столетий», 1871
Поляки пришли к убеждению, что, для укрощения страсти к мятежам, овладевшей русским народом, надобно принимать самые строгие меры; за малейшую попытку к восстанию казнили самым варварским образом. «И мучительство фараоново, говорит малорусская летопись, ― ничего не значит против ляшского тиранства. Ляхи детей в котлах варили, женщинам выдавливали груди деревом и творили иные неисповедимые мучительства».[31]
— Николай Костомаров, «Русская история в жизнеописаниях её главнейших деятелей», 1875
Иллюстрируя проекты одной из конференций «союза нравственности» в Магдебурге, Бруно Пауль нарядил в «Симплициссимусе» стадо коров в купальные костюмы: — «отныне — пояснил он — коровы получают панталоны, дабы не причинять ущерба нравственности магдебургских быков». Те же магдебургские… моралисты у Гульбрансона отпиливают груди Венере Медицейской и ее жест стыдливости дополняют насаженной ей на руку меховой муфтой…[5]
― Поднимите, злодушные, ваши очи вверх и увидите.
На краткое мгновение, по молитве блаженного Памвы, отрезвились их духовные очи и увидели все: невысоко, на уровне кровель обительских, клубилась над ними тяжкая туча, пронизанная вся красным, как кровь. И еще, погодя мало, увидели, что это не кровь, но клубы тучные свисали в виде женских персей, с обращенными вниз остриями сосцов, и волновались клубы в виде чашеподобных лон и увитых легкой тканью лядвей и чресел. Пораженные видением, иноки безмолвствовали. А туча бесовской прелести, по мановению блаженного старца, содрогнулась и пролила некий смрадный, густой и белый, как молоко, дождь.
― Видите, что сеете вы помыслами своими? ― спросил их блаженный Памва.[9]
— Евгений Замятин, «О том, как исцелен был инок Еразм», 1920
От яблока вкусил и Адам. Соблазнительница в раю могла бы подать в ладонях тяжелую виноградную кисть (кстати, столь похожую на женскую грудь и, значит, в символическом ряду лежащую ближе к любви, чем яблоко) или любой другой плод, орех, в конце концов, который тоже символизировал бы женское естество, ибо еше недавно один московский ценитель предмета утверждал, что женщину надобно сперва раскусить и что будто бы попадаются крепенькие орешки.[17]
Медсёстры, накрашенные аляповато, но все-таки пахнущие французскими духами из внутрибольничного киоска, где они стоили копейки, красномордые повара, уносящие из кухонных партийных остатков каждый день не меньше осетрины, да еще и черной икорки, чем булгаковский метрдотель Арчибальд Арчибальдович при пожаре; грудастые массажистки-орденоноски с руками нежных душительниц ― специалистки по остеохондрозу и поднятию вялых пизанских башен номенклатуры...[23]
Вообще, отношение к женскому организму как-таковой — это очень серьёзный вопрос. Вы понимаете, наша дикость она калечит и гробит женщин. Почему рак грудной железы? Из-за того, что редко кто умеет из горцев обращаться с женской грудью, вы меня извините. Это нежнейший орган. И, следовательно, должно быть обучение… подполковник даже задумался очень глубоко… ребята, я это говорю, серьёзнейшие вещи по жизненному опыту я это говорю.[25]
Ссылаясь на послеродовую травму, Зинаида к грудничке не прикасалась, уверяя, что не может это сделать, так как чувствует такое омерзение, будто даёт грудь самому дьяволу.
В результате, бабушка, делать нечего, стала выкармливать малютку козьим молоком да нажёванным хлебом.[32]:16
— Юлия Андреева, «Галина Вишневская. Пиковая дама русской оперы», 2019
Женская грудь в мемуарах, письмах и дневниковой прозе[править]
Сосновой сок я, видя, что верхушки сосновые употребляют в скорбуте, а смолу от многих болезней, разсудил, сок с сосны снимая, собою от скорбутика прошлой весны и ныне опробовать, ибо имел не токмо тяжкую сверботу, но и лишеи по телу, а употребля оной, чрез 6 дней довольно свободился. Женщина имела грудницу, и почти вся грудь сгнила; я, не зная инаго лекарства, велел ей сок сосновой есть, чернобыльником (artemisia) припаривать, которым совершенно вылечил.[1]
Когда мы вступили в город, то все базары наполнены были коробами с яйцами шелковичных червей. Для меня странно казалось, каким образом коканцы разводят шелковичных червей. Женщины, покупая яйца сии, завертывают их в мокрую тряпку и носят для доставления им испарения под грудями 12 суток. Когда черви начнут показываться из яиц, то их кладут под мокрую же тряпку в корзину и выставляют на солнце.[2]
— Филипп Назаров, «Записки о некоторых народах и землях средней части Азии», 1821
Нас остановила гораздо долее перед собой стыдливаяВенера Медицейская: сколько совершенств в её округлостях!… Стоило бы только каплю кармина развести по ней, и она казалась бы оживлённой: мрамор дышит жизнью; кажется, груди ее тихо колеблются; кажется, веет аромат ее дыхания; кажется… известно, как пылко воображение молодых людей: оно далеко заводит в мечтания.[33]
С той минуты, когда младенец, улыбаясь, открывает глаза у груди своей матери, до тех пор, пока, примирившись с совестью и богом, он так же спокойно закрывает глаза, уверенный, что, пока он соснёт, его перевезут в обитель, где нет ни плача, ни воздыхания, ― всё так улажено, чтоб он не развил ни одного простого понятия, не натолкнулся бы ни на одну простую, ясную мысль. Он с молоком матери сосёт дурман; никакое чувство не остаётся не искажённым, не сбитым с естественного пути.[34]
По высокой каменистой тундре мы двинулись с перевала в юго-западном направлении вдоль небольшого потока, начало которого осталось правее. Слева от тропы остается Имчек, и теперь было видно, что это не одна, а две очень похожие конические вершины; отсюда возникло и киргизское название «Имчек», что значит «женские груди».[35]
Автор стихотворения (впрочем, неплохого) идет где-то в пустыне и декламирует, обращаясь “к ней”, что он видит её во сне каждую ночь, что в пустыне этой несчетные горы, “как твои молодые груди”, что путь его труден, но он надеется на свои силы...[36]
Голодная такая, кормить принесут, глаза закрыты, а рот ловит грудь; так вцепится — у мамы искры из глаз, сосёт сильно, требовательно! — Да ты настоящий галчонок! Так появилось имя: Галчонок голодный, Галочка, Галя. Имя спонтанное, не в чью-то честь, a её собственное». (из воспоминаний матери)[37]
И ещё я думаю, что стоя на сцене снять трусы и показать голую грудь это очень круто..... любому мальчишке наверное приятно до гордости знать, что его мама трусы снимает перед миллионами.[38]
— Отчего это <…> у брата Жана такой красивый нос?
— <…> согласно нашей истинной монастырской философии это оттого, что у моей кормилицы груди были мягкие. Когда я их сосал, мой нос уходил в них, как в масло, а там уж он рос и поднимался, словно тесто в квашне. От тугих грудей дети выходят курносые.
Недопюскин подсел к ней и шепнул ей что-то на ухо. Она опять улыбнулась. Улыбаясь, она слегка морщила нос и приподнимала верхнюю губу, что придавало ее лицу не то кошачье, не то львиное выражение… «О, да ты «не тронь меня», ― подумал я, в свою очередь украдкой посматривая на её гибкий стан, впалую грудь и угловатые, проворные движения.[3]
...я сел на дальнюю лавку и задремал. Сначала видел во сне «долину Кашемира», потом ― «розу Гюллистана», потом ― «груди твои, как два белых козлёнка», потом ― приехал будто бы я в Весьёгонск и не знаю, куда оттуда бежать, в Устюжину или в Череповец…[4]
Портрет, стоявший на мольберте среди живописного беспорядка мастерской, и гневное смущение молодой девушки наводили его на такие мысли, что он готов был без всяких размышлений… расцеловать её или броситься к её ногам… И это ярко выражалось во взгляде его красивых, смелых глаз… Сердце Вари забилось с необыкновенной силой; грудь её заволновалась. Она сделала над собой страшное усилие и проговорила небрежно:
― А, вы рассматриваете своё изображение! Этюд для моей картины «Нарцисс, или влюблённый в себя».[39]
Начал он читать эту книгу; одну ночь читал — вышла из берёзы красная девица, красоты неописанной, по самые груди; другую ночь читал — вышла по пояс; третью ночь читал — совсем вышла. Поцеловала его и говорит:
— Я — царская дочь; похитил меня нечистый и сделал берёзою. А три сокола — мои родные братья; хотели они меня выручить, да сами попались!
— Афанасьев, Народные русские сказки; «Берёза и три сокола», 1863
Впрочем, у него и ноги дрожали, и лоб стал мокрым от внезапной испарины. Он только что ощутил под своими руками ее тонкую, послушную, женственную талию, так дивно расширяющуюся к стройным бёдрам, он почувствовал на своей груди упругое и податливое прикосновение ее крепких высоких девических грудей и услышал запах ее тела ― тот радостный пьяный запах распускающихся тополевых почек и молодых побегов черной смородины, которыми они пахнут в ясные, но мокрые весенние вечера, после мгновенного дождя, когда небо и лужи пылают от зари и в воздухе гудят майские жуки. Так начался для Возницына этот год любовного томления, буйных и горьких мечтаний, единиц и тайных слез.[6]
Ее длинные волосы сливались с цветом золотых цветущих слёзок. Концы её молодых грудей розовели, как цветы вереска. Её милое тело было просто, и невинность ее так велика, что улыбка ее, казалось, ничего не знала о ее красоте. И люди, что смотрели на нее, видя ее столь прекрасной лицом, не замечали ее наготы.[8]
В сливающийся туман прошлого почти непрерывной цепью уходили их русалочьи глаза, точёные руки, выпуклые груди, тонкие талии и крутые бедра кобылиц. Они доставались ему легко, только стоили больше или меньше. Закрыв глаза, они бросались под золотой дождь, под которым расцветали и становились гладкими и блестящими, как хорошо кормленные пантеры. И они давно уже перестали украшать жизнь Мижуева, и давно уже на их упругих грудях, на бархатном теле, среди вздрагивающих в муке страсти белых ног он оставался тем, чем и был, ― одиноким, чего-то ищущим, тоскующим человеком.[41]
Полдень. Белоцвет розовеет, рдеет, алеет. Уже не белым ― багряным океаном стынут луга. Беззвучно пролился красный дождь, не теплый и не холодный. Трудно идти сплошною чащей цветов, но вот на холме поселок: хрустальные черепицы, ряды фарфоровых крыш, в розовых окнах люди. И неподвижная тишина. Вот женщина грудью кормит седую птицу; на шее ожерелья из золотых черепов. Белые бабочки садятся ей на лицо, на плечи. Огромный белый цветок вдруг распустился и, глухо звякнув, исчез. Исчезли и женщина и посёлок.[11]
Это ― Русь, и тут они водились недавно ― тут, как в огороженной Беловежской Пуще, они ещё водятся: «всех давишь» ― медведи-купцы, живые самовары-трактирщики, продувные ярославские офени, хитроглазые казанские «князья». И над всеми ― красавица, настоящая красавица русская, не какая-нибудь там питерская вертунья-оса, а ― как Волга: вальяжная, медленная, широкая, полногрудая, и как на Волге: свернёшь от стрежня к берегу, в тень и, глядь, омут…[12]
Разин, наряженный в парчовый кафтан, обмотал сверху запорожской шапки голубую с золотом чалму. Княжну вырядили ясырки-персиянки в узкий шёлковый халат с открытой грудью ― по голубому золотые травы, ― надели ей красные шелковые шаровары, сандалии с ремнями узорчатого сафьяна и шелковые синие чулки. На голую грудь распустили хитрый узор из ниток крупного жемчуга с яхонтами, блестевшими на нежном теле каплями крови...[13]
Тогда она начала придумывать всякие штучки для своего развлечения, не снимала ожерелья с шеи, мазала губы, подводила свои и так подведенные тенью, и так очаровательные глаза, и раз даже чуть-чуть оживила кармином бледные кончики грудей.[42]
Несколько странно смотрел на косы и «вдовьи» плечи: ничего не поделаешь… раз виноваты, так уж, конечно, виноваты… да нет, не холодно, а то там у вас ― «поклонники», духота… во-о-от, видите, как хорошо, ― даже заулыбались оба… а он-таки вас прирежет… и вообще эта самая жизнь ― вещь недурная… ну, что вы, непременно её, мы даже имя вместе изобрели… это даже в некоторой степени знаменательно… будущее вашей фамилии… Да ну вас, не люблю это я что-то трогательное… Помните, как-то в июнь ― под дождём смеялись и очаровательный сосок… В общей сложности ― пятьдесят лет… а подставляли грудь, словно… И вообще ― слишком уж веселая вещь, этот «июнь»…[14]
Эта фреска напомнила ему другую, написанную не то Тьеполо, не то Тицианом и увиденную им в Милане. Она называлась, если он не ошибался, «Fortuna» — случай, удача, рок; на ней была изображена прекрасная женщина с обнаженной левой грудью. Из соска обнаженной груди струилось молоко, которое пили счастливые, улыбающиеся баловни судьбы. Чудесный, удивительный, своенравный источник пищи. Но справа от прекрасной женщины находились мученики, которых она била хлыстом, зажатым в ее правой руке. Неудачники, появившиеся не вовремя или купившие билет не на то место. Им досталась иссохшая правая грудь и хлыст.
У председателя колыхнулись на голове редкие волосы, когда он увидел у вылезавшего из кучи Степана Фролова женские груди, которые при дальнейшем рассмотрении оказались принадлежащими Тайке Горшковой. Две разведенных в стороны ноги в парусиновых сапогах стремились втянуться обратно, а третья с задранной штаниной, босая, торчала вертикально в виде антенны и на ней от щиколотки до колена синела размытая временем бледная татуировка: «правая нога».
Валя поддержала меня, и впервые за весь этот день мы остановились и прижались друг к другу. Под её платьем, мигом промокшим до нитки, я остро и обнаженно почувствовал её грудь, ноги, её сильные, обнявшие меня руки. Дождь хлестал, как бешеный, и попадал даже в рот, когда мы отрывались друг от друга, чтобы перевести дыхание.[15]
Ворот трикотажного лёгкого платья расстегнулся почти на все пуговицы ― нарочно или случайно, когда она волокла своего друга Гену, но сейчас уж наверняка она чувствовала своим могучим женским естеством, что я вижу в распахнутом вырезе её грудь ― белую, крепкую, круглую, как у статуи «Девушка с веслом» в парке культуры, но застегиваться не желала, бросив на прилавок жизни всё своё богатство ― уютную комнатенку, хорошую выпивку, вкусную закуску и аппетитную белую грудь. Я вспомнил рассказ бабки Евдокии ― «с моей яркой красотой и броской внешностью», и мне почему-то стало жалко Пачкалину, когда-то самую популярную в Кунцеве девицу по прозвищу Катька-Катафалк. Она стала освобождать на столе место, вынула из серванта чистые тарелки и вилки, и, когда она нагибалась над столом, в вырезе ее платья светили две круглые мраморные луны. Она сновала по комнате проворно, легко, но каждый её маршрут неизбежно проходил мимо моего стула, и она вроде бы случайно ― теснота-то какая ― задевала меня тугим бедром или мягким плечом, а накладывая закуску на тарелку, согнулась надо мной, и тяжёлая, тугая грудь ее легла мне на шею около затылка, и я слышал частые сильные удары её глупого жадного сердца и тонко струящийся от нее горьковатый, чем-то приятный аромат зверя.[16]
Сантиметров на тридцать ниже шмелиного тыканья приходилось изголовье деревянной раскладушки, обтянутой выгоревшим, почти уже не цвета хаки брезентом, а на раскладушке в белых пикейных трусах и в белом же бюстике лежала на животе загорающая Валька. Бюстгальтера, то есть его главных частей, надетых на притиснутые к брезенту обалдевшие Валькины груди, видно не было, но в доме, возле терраски которого ловили летний гуд хохлацкие мальвы, в комодном ящике лежала исполинская выкройка Валькиной чашечки, и возбуждающего средства сильнее люди тогда не знали. <...> Валька встала на цыпочки и раскинула руки, но так здорово, что груди её в бусхалтере (с этой минуты я настаиваю только на таком произношении женского этого слова) выпятились, зад отставился, верх тела, то есть бусхалтер, отсыревший на раскладушке, обсох, низ тела взмок ещё больше, все её девичьи мальвы разинулись донельзя, а из некоторых домов повыскакивал народ, ибо травяную улицу уже накрыла тень.[43]
Ты хороша, стерва. Очень хороша. Я тебя как живую перед собой вижу: и глаза, и волосы, куда руки запускать, и плечи гладкие, хрупкие, и грудь, вот одна, а вот другая, венерины холмы, как поэты говорили, а на холмах ― восхолмия, твёрдые, напрягшиеся ― и ты это чувствуешь, живот твой вижу с впадинкой и золотистое внизу, особенно когда свет сбоку, и ноги вижу ― от сгибов у бёдер до округлых коленей, до тонких лодыжек…[18]
От бесконечного чтения у Сонечки зад принял форму стула, а нос — форму груши.
К сожалению, в шутке не было большого преувеличения: нос ее был действительно грушевидно-расплывчатым, а сама Сонечка, долговязая, широкоплечая, с сухими ногами и отсиделым тощим задом, имела лишь одну стать — большую бабью грудь, рано отросшую да как-то не к месту приставленную к худому телу. Сонечка сводила плечи, сутулилась, носила широкие балахоны, стесняясь своего никчемного богатства спереди и унылой плоскости сзади.
Не примяв и никак не потревожив цветов, Яна улеглась на клумбе у памятника меж садовых колокольчиков и настурций и, запрокинув голову, долго следила взглядом за медленной катастрофой облаков, переплывающих небо, как золоторунные овны. Стемнело, постепенно улеглась вокруг нее музыка, окна консерватории погасли, и наступила ночь. Сквозь сон она чувствовала осторожное движение цветков настурции, тянущих свои шафрановые зонтики к ее телу, а очнувшись поутру, обнаружила себя спеленутой мускулистыми растениями, как Гулливер, связанный веревками лилипутов. Яна расправила плечи, и лопнули нежные побеги, опоясавшие грудь, из разрывов стеблей скатились прозрачные шафрановые капли.[19]
Это было на острове Крым, в Индийском, что ли, океане. Рассветы и закаты там сменяли друг друга каждые пять минут. <...> Я прижала свои титьки и венерин холм к его груди и гениталиям и прошептала: да, да, я буду, да, я есть, я твоя вторая половина, но я не хочу умирать преждевременно.[44]
Ещё и румянец цветёт на взгорках меж стариц и проток, перехваченных зеленеющим поясом обережья, сплошь заросшие озерины, убаюканные толщей плотно сплетающейся водяной травы, не оголились до мёртво синеющего дна, ещё и берёзки, и осины не оголились до боязливой наготы, не пригнули стыдливо колен, не упрятали в снегах свой в вечность уходящий юношеский возраст, ещё и любовно, оплёснутые их живительной водой, багряно горят голубичником холмики, сплошь похожие на молодые женские груди, в середине ярко горящие сосцами, налитые рубиновым соком рябин...[20]
Почему именно я? Мне столько же лет, сколько ей, у меня тот же цвет волос, и так же, как она, я хотела бы, чтобы у меня была побольше грудь, больше обуви и больше секса.
И всё же ― как благородны эти чуть ниже ключиц нарастающие выпуклости, и никакие одежды не скроют того, от чего любой мужчина приходит в тихое умиление перед таинством природы, умеющей и на голом каменистом склоне выращивать эдельвейсы.[21]
Желтого цвета волосы мягко и плавно спускались на левую грудь Марины и были там и сям прихвачены белыми скрепками, над виском воткнут в волосы цветочек бархатисто-красной настурции с желтой радугой в середине: шла вот по веранде женщина, мимоходом сорвала цветочек, небрежно сунула его в волосы, а он и придись к месту![45].
Я стал терзать Валечку зубами, ощущая себя продрогшим волком. Изголодавшимся по любви и настигнувшим наконец великолепно беспомощную добычу. Валечка понимала это и подвывала, как хищница. А когда убедилась в невозможности раздвинуть себе грудину и впустить меня вовнутрь, — оттянула мою голову и протолкнула в губы свой разбухший сосок. Опять вдруг вспомнился Мао. Он говорил, что один китаец прожил 170 лет, высасывая сок из женской груди. Я жадно набил себе рот упругой плотью — и острый ее кончик уткнулся мне в гортань. Я задыхался. Валечка тем не менее старалась протолкнуть себя в мое горло глубже. Она тоже желала недостижимого — исчезновения во мне в сладких муках пожираемой жертвы. Рвался к тому же самому и я — всю ее искромсать. И напиться до одури горячей крови, переполнившей этот белый, гладкий и ароматный сосуд. В который упряталась жизнь...
— Иосиф! — всхлипнула она. — Как же ты меня любишь, Иосиф![46]
Он ответил:
— Мне тоже нравятся кладбища. Благопристойнее.
Она сказала, что только что достала из лифчика свою грудь. Грабор представил этот огнедышащий размер и закрыл глаза. Лизонька на другом конце провода задышала ещё тревожней.
Эта тайнопись живых пятен, сменяемых, как листки блокнота, делала каждый набросок значимым и полноценным. Истертую линию щек и летучие струи грудей, и размытый грозой овал живота и бедер… «Громокипящий кубок с неба…» Сквозь перепляс струй она пела, звенела, брызгалась, хлюпала. «Смеясь, на землю пролила…»[47]
Раньше она стеснялась широких бёдер, маленькой груди с вечно гусиной кожей и сморщенными сосками. Она часто робела, и если мало-мальски симпатичный и где-то в глубине души интеллигентный однокурсник трогал её ниже пояса ― горло сводило от волнения. Не от нежности желания, а от страха не угодить рыхлой задницей.[24]
Для меня будет огромным несчастьем, если я увижу тебя такой, какой оставил! Хочу тебя видеть бодрой, с розовым лицом, упругими грудями и потолстевшим животиком. Осыпаю всю тебя поцелуями… Ах, забыл поцеловать твой «венерин холмик»![48]
Он снова поднял на нее глаза. Обычно на девушек он глядеть начинал снизу, как там с ногами, попкой… А тут не смог. То есть ухватил, конечно, что она ничего, невысоконькая, но стройная, ноги что надо и грудь тип-топ, но всё это отметил так, на ходу, и уставился в лицо. Она как раз села напротив.[49]
Потом мы грелись в сауне, уже без простыней, не стесняясь друг друга. Потом мы устроились на диванчике в комнате отдыха, и я протянул руку к её груди:
― Можно?..
Она смотрела на меня, и из глубины ее обсидиановых глаз лилась загадочная, завораживающая темнота…[50]
…взгляни же на равных богам, послушай, что было
С Клавдием: как он заснёт, жена его, предпочитая
Ложу в дворце Палатина простую подстилку, хватала
Пару ночных с капюшоном плащей, и с одной лишь служанкой
Блудная эта Августа бежала от спящего мужа;
Чёрные волосы скрыв под парик белокурый, стремилась
В тёплый она лупанар, увешанный ветхим лохмотьем,
Лезла в каморку пустую свою — и, голая, с грудью
В золоте, всем отдавалась под именем ложным Лициски;
<…> и плату за это просила...
Не меньше, чем глупцов, заметьте,
И дур встречается на свете.
Пусть прикрываются вуалью,
Я колпаки на них напялю
И потаскух не пощажу —
В костюм дурацкий наряжу!
Им любы шутовские моды —
Соблазн, беда мужской породы:
Игриво-остронос ботинок,
Едва прикрыт молочный рынок.
В час испытаний разоблачена
Была и тайна, хоть ясна она:
Пажа приводят в чувство, расстегнуть
Спешат колет, и — женская там грудь!
Очнувшись, паж, не покраснев, глядит:
Что для неё теперь и Честь, и Стыд?
И вот она в изнеможенье, Ее лелеют грёзы сна, Пред нею милое виденье… Уста разомкнуты, бледна,
К объятьям призрака придвинув
В восторге млеющую грудь,
Главу за плечи опрокинув,
Она лежит… нет сил дохнуть…
Комитет ― не без участья Добрых душ ― с меня сложил, И тогда ― слезами счастья Грудь жены я оросил!.. Несколько голосов :
Браво, браво! ороситель!
Браво, пьём за подвиг твой!..[51]
Разве солнце с тобою будет На пути твоём незаметном? Разве эти нежные груди Ты увидишь во сне бесцветном?
Ты задремлешь в палатке низкой
На груди негритянской сирены
И услышишь совсем близко
Иронический смех гиены.[36]
В глине, высохшей от желтых трещин
Обжигает ветер, как свеча,
Плечи тающих на крыше женщин
И барашковый каракульча. Ветер, хиной крась чадру и ногти,
Влагу, лейся из грудей кумыс.
Шакья в золоте и зге по локти
Пополам капканы перегрыз.[54]
— Борис Лапин, «Спит тютюн. Не движется осока...», 1921
Грудь женская! Души застывший вздох, —
Суть женская! Волна, всегда врасплох
Застигнутая — и всегда врасплох
Вас застигающая — видит Бог![55]
— Марина Цветаева,«Грудь женская! Души застывший вздох…», 5 декабря 1921
Как взор её, со взорами встречаясь,
Вниз падает, их жадностью смущён.
Прелестна грудь, утехи трон,
Биение то нежно повторяет,
Которое в ней сердце ударяет,
Вещая ей, что время уж любить.[57]
Веселый вечер с эскимо
И с папиросками,
Потом нардом, и в нём кино
С недопёсками.
Там шикарно в темноте,
Можно пощупать в тесноте,
Подержаться за буфера ―
Развлекайся, детвора![58]
Что им видится?
духи да челн
и бездонность животных миров,
где Плутон
вставляет весло,
вот Юпитер
лезет к ним в лаз,
а Сатурн
прицепляет булавкой кисть, виноградину, и говорит: грудь.[22]
Зажатая так моим Штирлицем
я понимала
как всякая собственность ―
сейчас меня будут терзать ―
Нависает сверху
острый подбородок гриф сжимают острые пальцы ―
золотая грудастая
с осиной талией
издаю мучительные звуки
моя хозяйка![59]
— Генрих Сапгир, «Воображаемая виолончель» (из книги «Тактильные инструменты»), 1999
Женская грудь в кинематографе и массовой культуре[править]
— Я каждый день молилась, чтобы у меня была большая грудь.
— Я тоже, но Бог не ответил на мои молитвы.
— Бог отвечает на все молитвы. Просто тебе он ответил „нет“.
— Я прошу Вас: Настю оставьте, чтобы мне было у кого поплакать на груди.
— Вы можете поплакать на моей груди.
— Мне это воспринимать как предложение?
— Нет, как образное выражение.
— Как образное мне не подходит, потому что для рыданий мне нужна вполне конкретная грудь.
Варя: Ну вот видите, нормально. И грудь у вас нормальная! Ну зачем вам эта операция? Пациентка: Подождите, вы что меня отговаривать пришли?! Это бесполезно, я хочу большую грудь! Вот такую вот. (Показывает журнал) Варя: Андреева, ну это же не естественно. Это уже не женская грудь, а, я конечно, извиняюсь. Это сиськи. Пациентка: Ну?! А я и хочу сиськи! Варя: Андреева, тише. Пациентка: Я ХОЧУ СИСЬКИ! Понимаете, мой парень всё время пялится на большие, а мои, как будто не замечает — потому что их нет! А я хочу, чтобы были! Варя: Но операция это не выход! Если ваш парень не принимает вас такой, какая вы есть — может и не нужен такой парень? Пациентка: Всё понятно, грудь — не делай, парня — бросить. Может ещё что-нибудь посоветуете? Варя: Ну вы же потом пожалеете. А уже поздно будет.
Осложнений бояться вообще не надо! Всего-то в 30-процентных случаях! Правда, раз в год имплантанты менять придётся. Грудью вскрамливать нельзя. Щас этих искусственных смесей — Во! Закормись! Соски, правда, чувствительность потеряют. Зато пирсинг можно будет делать. Абсолютно безболезненно, правильно? Так что, делай операцию, Андреева. Делай! Анализы у тебя — во! Хоть завтра накачаем. Да! В бассейне с вышки прыгать нельзя. (Начинает подпрыгивать). Отрываются.
Девушки, вы боитесь, что очередная волна кризиса уничтожит ваши сбережения? Не знаете, кому доверить свои деньги? Вкладывайте в грудь! Сто тысяч — это очень мало для покупки яхты или автомобиля, зато этого хватит, чтобы увеличить грудь! А уж с ней вы будете и на яхте, и в автомобиле! Вложитесь в грудь прямо сейчас, и вы также получите льготный проезд в такси, отсутствие штрафов ГИБДД и бесплатные роллы в любое время суток! Вы увидите реальный рост. Грудь всегда под рукой. Грудь прокормит и вас и вашего ребёнка и вашего мужа. Официальным лицом этой программы не является никто, потому что в нашем деле главное — не лицо. Зачем складывать все яйца в одну корзину, когда можно вложить всё в две груди!
