Американизм в литературе

«Американизм в литературе» (англ. Americanism in Literature) — речь Уильяма Гилмора Симмса 8 августа 1844 года перед обществами общества Фи-Бета-Каппа и Демосфена в университете Джорджии, ответ Александру Мику.

Цитаты

	У нас много писателей, не меньше чем у любого другого народа, особенно если учитывать наш возраст, наши условия и потребности. Но за очень небольшим исключением их произведения вполне можно счесть европейскими.
	Our writers are numerous quite as many, perhaps, in proportion to our years, our circumstances and necessities, as might be looked for among any people. But, with very few exceptions, their writings might as well be European.

Нет оснований говорить, как настаивали английские обозреватели в своём ответе г. Джефферсону, что англоамериканцы в момент рождения их страны были уже взрослыми. Они представляли мораль и темперамент страны, которую покинули, но не её интеллектуальное богатство. Они не представляли ни её вкусов, ни её достижений, ни её роскоши. Пилигримы так никогда и не достигли высот, до которых поднялась английская нация. Без сомнения, они находились во власти англонорманнского гения — и долг американцев признать это, — но его великие победы, его бережно хранимые достижения, его вкусы, его изысканность, его лоск — этим они не обладают. Основатели англоамериканских штатов переживали в данном отношении период младенчества. В таком состоянии они оставались в течение столетия, сдерживаемые новыми задачами, тяжкими лишениями, опасными войнами, сопровождавшими их существование в новых условиях. Завоевание дикой страны, конфликт с туземцами тормозили их естественные достижения, к которым они стремились по своей природе и характеру. Да и Великобритания сама в достаточной мере виновата в том, что своими тираническими вымогательствами и кровопролитными войнами, с помощью которых она контролировала нашу жизнь на новом месте, с таким риском отвоёванном у дикой природы, мешала нашему народу развиваться и добиваться тех свершений, в отсутствии которых она упрекает нас сегодня. — в начале имеется в виду известное высказывание Т. Джефферсона: «Америка — не более чем вчерашний ребёнок», подразумевающее сравнительную «молодость» и блестящие перспективы страны. Английские же обозреватели из Quarterly Review, Edinburgh Review, Blackwood's Magazine настаивали на культурной неполноценности Америки, которая, но их мнению, будет характеризовать и дальнейшее развитие заокеанской республики

It is idle to say, as has been urged by the British Reviewers in their reply to Mr. Jefferson, that the AngloAmericans were of full age at the very birth of their country. This is scarcely true, even in physical respects. They did not represent the intellect of the nation which they left, though they did its moral and its temperament. They represented neither its tastes, nor its acquisitions, nor its luxuries. The eminence upon which the superior characteristics of the British nation stood, had never been reached by the footsteps of the Pilgrims. They were in possession of the Anglo-Norman genius, no doubt upon this it will be the duty of the American to insist; but its great attainments its cherished acquisitions its tastes, its refinements, its polish, were not theirs. In all these essentials, the founders of the Anglo-American States were in their infancy. And so they were kept for a century, by the novel necessities, the trying hardships, the perilous wars which followed upon their new condition. The conquest of a savage empire the conflict with barbarian enemies, kept them back from the natural acquisitions, which were due to their origin and genius. Great Britain herself is fairly chargeable, by her tyrannous exactions and the bloody wars with which she sought us out in the new homes so perilously won in the wilderness, with having withstood our people in their progress to the attainment of those objects the lack of which she this day makes our reproach.

Так легко, говоря на английском языке, черпать вдохновение у старой родины, искать себе аудиторию в её залах и храмах, что, если бы не страстные призывы патриотически настроенных критиков, прошло бы много лет, прежде чем мы стряхнули бы с себя эти путы покорной рабской зависимости. <…> Кроме того, само богатство наших земель и лёгкость, с которой мы добываем средства к существованию, — препятствие на пути к нашему совершенствованию. Благодаря соблазнительно обширным территориям наше общество постоянно перемещается. Социальные разлады, вызванные привычкой населения к перемене мест, неизбежно приводят к неустойчивости взглядов и нравов. Нормы оценок становятся зыбкими, чувства притупляются, принципы нарушаются, а с каждым новым продвижением вперёд шаткость их возрастает; это препятствие на пути развития нашей литературы, вероятно, сохранится до тех пор, пока не будет полностью населена большая часть страны, и эти края станут влиять на атлантические города — колыбель страны.

It is so easy, speaking the English language, to draw our inspiration from the mother country, and to seek our audience in her halls and temples, that, but for the passionate appeals, of patriotic censure, it may be yet long years before we throw off the patient servility of our dependance. <…> Besides, our very wealth of territory, and the ease with which we live, are obstacles in the way of our improvement. The temptations of our vast interior keep our society in a constant state of transition. The social disruptions occasioned by the wandering habits of the citizen, result invariably in moral loss to the whole. Standards of judgment fluctuate, sensibilities become blunted, principles impaired, with increasing insecurity at each additional remove; and this obstacle in the way of our literary progress must continue, until the great interior shall re-act, because of its own overflow, upon the Atlantic cities.

	У нас прогресс проявляется скорее в вечной тревоге, стремлениях, чувстве неудовлетворенности и лихорадочном желании продвижения вперёд, нежели в каких-то иных, характерных для него формах.
	Few of the hurrying multitude have leisure to behold them, our progress declaring itself, as it now does, rather by its anxieties and cravings, its discontents with itself, and its feverish impatience at the advance of other communities than by its own proper performances.

Так же, как мы приспосабливаем военные битвы к условиям местности, а промышленность к климату, естественным условиям и богатствам недр, так и общественное сознание должно соответствовать нашим особенностям. Нужно, чтобы гений нашего народа по-своему заявил о себе — чтобы им руководило небо, тот мир, что знаком ему с детства, что возбуждает воображение, стимулирует процесс мышления и формирует растущую любовь ребёнка ко всему родному вокруг. Его душа должна быть наполнена любовью ко всему, что он видел с детства. Сердце должно быть открыто для глубокого понимания нашей природы — её лесов и вод, дремучих чащ и глубоких болот, великих горных хребтов, обильных, бурных рек. Он должен получить от общества высшие моральные заповеди, соответствующие его традициям и истории. Воспитываясь на коленях своей бабушки, мальчик должен впитать в себя как тему повседневных бесед предания старины и, когда он станет старше, постичь в них общий смысл и значение. Он должен научиться размышлять над рассказами смельчаков отцов, которые первыми распахали нашу землю, сражались либо вели переговоры с индейцами и наконец возросли до великого спора с высокомерной Англией, когда-то изгнавшей их. Эти рассказы, оказывая яркое впечатление на гибкий ум ребёнка, станут источником интенсивного развития мысли и воображения, которые есть гордость нации, её оружие против насмешек и упрёков со стороны наций иных.

And, as we adapt our warfare to the peculiarities of the country, and our industry to our climate, our resources and our soil, so the operations of the national mind must be suited to our characteristics. The genius of our people is required to declare itself after a fashion of its own must be influenced by its skies, and by those natural objects which familiarly address themselves to the senses from boyhood, and colour the fancies, and urge the thoughts, and shape the growing affections of the child to a something kindred with the things which he beholds. His whole soul must be imbued with sympathies caught from surrounding aspects within his infant horizon. The heart must be moulded to an intense appreciation of our woods and streams, our dense forests' and, bleep swamps, our vast immeasurable mountains, our voluminous and tumbling waters. It must receive its higher moral tone from the exigencies of society, its traditions and its histories. Tutored at the knee of the grand-dame, the boy must grasp, as subjects of familiar and frequent consideration, the broken chronicles of senility, and shape them, as he grows older, into coherence and effect. He must learn to dwell often upon the narratives of the brave fathers who first broke ground in the wilderness, who fought or treated with the red men, and who, finally, girded themselves up for the great conflict with the imperious mother who had sent them forth. These histories, making vivid impressions upon the pliant fancies of childhood, are the source of those vigorous shoots, of thought and imagination, which make a nation proud of its sons in turn, and which save her from becoming a by-word and reproach to other nations.

Гениальный человек в любой области достигает успеха скорее несмотря на деспотизм и вопреки ему, чем благодаря меценатству. Истинный покровитель литературы любит её, а где таких людей должно быть больше, как не там, где политические институты страны развили чувство ответственности перед обществом у многих, что в свою очередь развивает ум и требует немалых знаний в любой области. Деспотизм, там, где он правит всевластно, склонен подчинять себе умы и вкусы. Демократия, естественно, даёт им многообразие. Сначала может показаться, что это многообразие обедняет ум и вкусы, снижает пафос, сокращает количество произведений, что слишком дробное рассредоточение способностей ослабляет их и лишает активности. Однако постоянное общение соперничающих умов в стране, где огромное количество народа учат мыслить, с особой и всевозрастающей энергией формирует и усиливает способности каждого, которыми первоначально был одарён один лишь гений. Гений нации скорее влияет на многих, нежели на одного; и незаметно вся масса поднимается на тот же высокий уровень, на котором вначале мы наблюдали лишь один ведущий ум, да и тот, возможно, позаимствованный у соперничающей нации. Прекрасный стимул для человека, его надежд, его усилий и конечного успеха сознавать, что в обществе, где он живёт, никто не стоит у него на пути; что ой не будет отвергнут из-за своего незнатного происхождения или бедности, из-за богатства или положения; что он гордо возвышается вместе со своими соотечественниками на одной высоте, не испытывая при этом (если тому нет естественных препятствий) никаких социальных трудностей, и что награда всегда обеспечена самому достойному.

The man of genius, in all departments, has achieved his triumphs rather in despite and defiance of despotism than because of its benign and genial atmosphere. The true patron of letters is the lover of them, and where are these persons likely to be more numerous, than in regions where the great body of the people are lifted by the political institutions of the country into a responsibility which tasks the intellect, and requires a certain amount of knowledge in every department. The despotism is apt to absorb in itself all the taste and intellect where it governs. Democracy naturally diffuses them. At first, the diffusion would seem to lessen the amount of the whole, to subtract from its spirit—reduce its volume, and, by too minute division of its parts, to render it feeble and inert for active purposes. But the constant attrition of rival minds in a country where the great body of the people are forced into consideration, strengthens and informs, with a peculiar and quickening vigour, each several share of that capacity with which, the genius of the nation was at first endowed. The genius of the nation does not the less act together, because it acts through many rather than through one; and, by insensible transitions, the whole multitude rise to the same elevated platform, upon which, at the beginning, we may have beheld but one leading mind, and that, possibly, borrowed from a rival nation. It is a wondrous impulse to the individual, to his hope, his exertions and his final success, to be taught that there is nothing in his way, in the nature of the society in which he lives; that he is not to be denied because of his birth or poverty, because of his wealth or his family; that he stands fair with his comrades, on the same great arena, with no social if no natural impediments, and that the prize is always certain for the fleetest in the race.

Мы наблюдаем успехи нашего соседа и стремимся скорее опередить его, чем следовать за ним. У нас нет той слепой, рабской приверженности властелину, которая в Европе, даже в самых отдаленных частях страны, неизбежно влечет народный разум по проторенным дорогам, ведущим к центру. Само расхождение наших путей благоприятно сказывается на свободе и смелых взлетах разума нации. Мы идём своими дорогами, мы развиваемся по-своему, и, когда мы уходим из-под диктата наших больших городов, которые предпочитают объединяться с рынками Европы, мы обнаруживаем признаки явной свежести и оригинальности, хотя они и соседствуют с грубостью и беспорядочностью; а оскорбительную резкость и дикость, мы надеемся, время и образование сгладят и облагородят.

We watch the progress of our neighbour, and strive rather to surpass than to follow. There is none of that servile, blind adhesion to a superior, which, in Europe, invariably brings the popular intellect, even in the most remote dependencies of the nation, to the beaten tracks which conduct them to the centre. The very divergencies of our paths are favourable to the boldness, the freedom and the flights of the national intellect. We make our own paths we trace out our own progress and, just in due degree as we turn aside from the dictation of those great cities, which, among us, are more immediately allied with the marts of Europe, so do we discover marks of the most certain freshness and originality, though coupled with rudeness and irregularity a harshness which offends and a wildness which, we are encouraged to believe, it is not beyond the power of time and training to subdue to equable and noble exercises.