Искусства и торговля

«Искусства и торговля» (фр. Les Arts et le commerce) — произведение, написанное Гюставом Флобером в январе 1839 года, скорее всего, как школьное сочинение по риторике. Впервые опубликовано в 1910.

Цитаты

Бесполезность искусств и польза торговли стали в мире ходячими понятиями. <…> В искусстве [многие] видят лишь послеобеденное времяпрепровождение, весёлый отдых, бодрящую игру, и зрелища, по их мнению, — удачная выдумка полиции, чтобы согнать толпу в надёжное место; такие люди, бесспорно, считают всякие товары, бакалею, лес, медь наиважнейшими в этом мире вещами, что ж до чистой, свободной, независимой мысли, до творческого, могучего гения, до поэзии, морали, изящных искусств, — химеры! фантазии! чепуха! — скажут они. Честь и слава, возглашают они, грохочущей машине, вертящемуся валу, вседвижущему пару! Честь и слава индиго, мылу, сахару и судну, перевозящему все это, да ещё тому, кто ворочает делами, подсчитывая, обогащается, продает и покупает! <…> Оставьте мне мои грёзы, мою никчемность, мои пустые мысли: ваш здравый смысл меня убивает, ваша положительность меня ужасает.

La futilité des arts et l’utilité du commerce sont devenus mots banals dans le monde. <…> Ceux-là ne voient, en effet, dans l’art qu’un passe-temps après dîner, une récréation qui égaie, un jeu qui délasse, et considèrent les spectacles comme la meilleure invention de la police pour pincer les masses en lieu sûr ; ces gens-là, sans doute, regardent la marchandise, la denrée, le bois, le cuivre comme les premières choses d’ici-bas, et quant à la pensée pure, libre, indépendante, quant au génie créateur et grandiose, quant à la poésie, à la morale, aux beaux-arts, chimères ! fantaisies ! futilité ! diront-ils. Honneur, selon eux, à la machine qui crie, au rouleau qui tourne, à la vapeur qui remue ! honneur à l’indigo, au savon, au sucre, au navire qui transporte tout cela, à celui qui l’exploite et calcule, s’enrichit, à celui qui achète et qui vend ! <…> Laissez-moi mes rêveries, ma futilité, mes idées creuses ; votre bon sens m’assomme, votre positif me fait horreur.

… Риму, <…> повелителю мира, суждено было становиться поочередно очагом всех цивилизаций, им покорённых и поглощённых. Завоеватель может разрушить порты, сжечь флоты, уничтожить промыслы, отклонить течение рек, перекрыть каналы и заковать в цепи население, но дух?.. Где сыщете вы цепи, чтобы сдержать этого Протея, который говорит звуками, возносится ввысь в камнях, изъясняется и мыслит словами? Какою плотиной остановить этот поток? Где найти тюрьму, чтобы заточить это солнце? Разве Италию не побеждали стократ, причём все народы <…>? Весь мир приходил топтать её землю, попирать её; но как недолго оставался там каждый из этих народов! Как быстро они умирали под южным солнцем, на этой свободной и плодоносной земле, прославленной столь многими великими делами и с большей гордостью показывающей руины мертвых своих городов, чем наши новые нации показывают свои живые города! Ибо самый прах её велик, пепел её славен; и разве не стремится всякий человек с душою поэта, живописца, в эту святую землю искусства, где камни обретали бессмертие, где у останков ещё есть будущее? Обычно называют Карфаген и Венецию как пример государств, достигших могущества благодаря торговле; спору нет, то были великие города, и богатства их на отдалении веков представляются нам колоссальными и великолепными. Но нет ли в подобных правительствах, наряду с необычайною мощью и незыблемостью, чего-то чудовищного и жестокого? Найдётся ли в новые времена более печальное правление, более мрачная и кровавая слава, нежели у города Венеции с её народом шпионов и палачей, а в названии Карфагена не слышится ли нам нечто ужасное и циничное? Так же Голландия возвысилась благодаря торговле, и небольшой этот народ моряков и купцов, которому сперва пришлось бороться с океаном, а потом со всею Европой, и который обрёл могущество, побеждая опасности первого и приобретая богатства второй, — разве не предстает он ныне убогим и незначительным рядом с благородной Францией и мистической Германией, этими двумя странами, более прочих имеющими будущее? <…> А Италия, родина Данте и Вергилия, столь бедная и унылая, не кажется ли нам более пышной и величественной, нежели Англия, со всеми её флотами, Индиями, миллионами людей и всей её гордыней? И потом, что осталось ныне от Карфагена? А от Венеции? Где её суда, её сокровища, её могущество, её богатства, коим завидовал мир? <…> памятью об Афинах и Риме полон мир.

… Rome, <…> maîtresse du monde, était condamnée à redevenir successivement le germe de toutes les civilisations qu’elle avait combattues et qu’elle devait absorber. En effet, le conquérant peut détruire des ports, brûler des flottes, démolir les manufactures, détourner les fleuves, boucher les canaux et enchainer les populations, mais l’esprit ? Où trouverez-vous des chaînes pour arrêter ce Protée qui parle avec les sons, qui se dresse avec la pierre, s’exprime et pense avec des mots ? Quelle sera la digue pour arrêter ce torrent ? Où sera la prison pour enfermer ce soleil ? L’Italie n’a-t-elle pas été cent fois vaincue, et par tous les peuples <…>? Le monde entier est venu marcher sur elle et la fouler aux pieds ; mais comme chacun de ces peuples y est resté peu de temps ! comme ils mouraient vite sous ce soleil du Midi, sur cette terre libre et féconde que tant de grandes choses ont illustrée et qui montre avec plus d’orgueil les ruines de ses cités mortes que nos nations modernes ne montrent leurs cités vivantes ! Car sa poussière est grande, car ses cendres ont de la gloire ; tout ce qui a une âme de poète, de peintre, ne désire-t-il pas aller vers cette terre sainte de l’art, où les pierres ont de l’immortalité, où les débris ont de l’avenir encore ? On cite toujours Carthage et Venise comme s’étant rendues puissantes par leur commerce ; ce furent, il est vrai, de grandes cités, et leurs richesses nous apparaissent maintenant à travers l’histoire comme quelque chose de colossal et de superbe. Mais ne sent-on pas dans de pareils gouvernements, en même temps qu’une vigueur et une force peu communes, quelque chose de monstrueux et de féroce ? Y a-t-il dans les temps modernes un trône plus triste, une gloire plus lugubre et plus sanglante que cette ville de Venise avec son peuple d’espions et de bourreaux, et le nom de Carthage n’est-il pas pour nous plein d’horreur et de cynisme ? La Hollande aussi s’est élevée par son commerce, et ce petit peuple de marins et de commerçants, qui a d’abord eu à lutter contre l’Océan puis contre l’Europe entière, et qui s’est fait puissant en domptant les dangers du premier et en acquérant les richesses de la seconde, n’a-t-il pas maintenant une physionomie mesquine et rapetissée entre la noble France et la mystique Allemagne, ces deux pays qui ont le plus d’avenir ? <…> Et cette Italie, patrie du Dante et de Virgile, si pauvre et si triste, ne nous parait-elle pas plus grande et plus majestueuse que l’Angleterre, même avec ses flottes, ses Indes, ses millions d’hommes et son orgueil ? Et puis, que reste-t-il maintenant de Carthage ? Et de Venise ? où sont donc ses navires, ses trésors, sa puissance, ses richesses enviées du monde ? <…> souvenir d’Athènes et de Rome occupe le monde.

Разве ребёнку не нужны прежде всего картинки, рисунки, смех, сказки кормилицы? Лишь позже, когда в нём заговорит плоть, когда тело начнёт страдать, станет он лакомкой, алчным, развратным, начнёт хитрить и обманывать; до тех пор его дух смотрел и созерцал <…>. То же и с народами: вначале они поэты и жрецы, воины и законодатели, торговцы и промышленники; будущему надлежит оплодотворить эти зародыши для грядущих цивилизаций. Итак, торговля — раздатчик богатств, как промышленность — борьба человека с природой, ибо машина стала разумной и творящей: тут есть залог материального благоденствия для всего народа, и это немало. Кормите человека, одевайте его, пусть его желудок будет переполнен вином, а тело покрыто бриллиантами, но умрет он жалким, опустившимся, презренным, ибо и душе нужна пища, незримая как бог, но повелевающая нами, как он — своим творением.

Ce qu’il faut à l’enfant, n’est-ce pas les images, les tableaux, les rires, les contes de sa nourrice ? Ce n’est que plus tard, lorsque la chair parle en lui, que le corps souffre, qu’il devient gourmand, jaloux, sensuel, qu’il ruse et qu’il trompe ; son esprit jusqu’alors regardait et contemplait <…>. Il en est de même des peuples : ils sont d’abord poètes et prêtres, guerriers et législateurs, commerçants et industriels ; c’est à l’avenir qu’il appartient maintenant de féconder ces germes pour les civilisations futures. Le commerce est donc le dispensateur des richesses, comme l’industrie est la lutte de l’homme contre la nature, la machine devenue intelligente et créatrice ; il y a là dedans la sève du bien-être matériel pour tout un peuple, c’est quelque chose. Nourrissez, habillez un homme, que son estomac soit chargé de vin, son corps couvert de diamants, il mourra triste, dégradé, avili, car il faut une pâture à l’âme, invisible comme Dieu, mais forte sur nous comme il l’est sur sa création.

Перевод

Е. М. Лысенко под ред. А. Л. Андрес, 1984