Антология из Жан Поля Рихтера (Белинский)

«Антология из Жан Поля Рихтера» — анонимная рецензия Виссариона Белинского на эту антологию, составленную и переведённую И. Е. Бецким.

Цитаты

Г-н Б. питает к Жан Полю Рихтеру любовь, доходящую до страсти, до энтузиазма; любовь тем более благородную, что она совершенно одинока, ибо её никто не разделяет с ним. <…> Так как Жан Поль владеет более сердцем, чем умом г-на Б., <…> г. Б. более «обожает», чем постигает Жан Поля <…>. Жан Поль в своё время был явлением действительно замечательным и не без основания пользовался титлом знаменитого писателя; но великим писателем, бессмертным гением он никогда не был <…>. Наполеоновские генералы были все люди с замечательными военными дарованиями и доселе пользуются большою известностью; однако ни об одном из них нельзя говорить и писать того, что можно говорить и писать о Наполеоне. <…> Для наполеоновских генералов большая честь занимать место на барельефах пьедестала его колоссальной статуи или своими миниатюрными изображениями составлять рамку для его большого портрета: в таком точно отношении находится Жан Поль к Гёте или Шиллеру. Против этой истины, утверждённой национальным сознанием целой Германии и всего просвещённого мира, не устоит ничей личный энтузиазм.

Жан Поль навсегда утвердил за собою почётное место в немецкой литературе. Он имел сильное влияние на современную ему Германию, которая уже так мало походит на современную нам Германию. Хотя от смерти Жан Поля едва ли прошло двадцать лет, однако в это время в умственной жизни германцев произошло много великих переворотов, возникло много новых вопросов, и вообще направление Германии и её симпатии значительно изменились. Несмотря на то, Жан Поль всегда будет находить себе в Германии обширный круг читателей, а Германия всегда с любовию будет воспоминать о нём, как воспоминает возмужалый человек о добром и умном учителе своей юности или о книге, которая уже не удовлетворяет его вкусам и требованиям, но которая в его юношеские лета была столько же полезною для него, сколько и любимою им книгою. <…> Он обладал замечательно сильным талантом, принявшим, впрочем, до дикости странное направление и уродливо развившимся. Этому, конечно, много способствовал аскетический дух немецкой нации, узкость и теснота её общественной жизни, которые способствуют сильному внутреннему развитию отдельных лиц, но задушают всякое социальное, богатое широкими симпатиями развитие людей, рождённых для общества. Такие гениальные личности, как Гёте и Шиллер, собственною силою могли вырваться из этой душной сферы и, не переставая быть национальными писателями, возвыситься в то же время до всемирно-исторического значения. Но такие, впрочем, яркие и сильные таланты, как Гофман и Рихтер, не могли не поддаться гибельному влиянию дурных сторон общественности, которою они окружены были, как воздухом. По таланту Гофман вообще выше и замечательнее Рихтера. Юмор Гофмана гораздо жизненнее, существеннее и жгучее юмора Жан Поля — и немецкие гофраты, филистеры и педанты должны чувствовать до костей своих силу юмористического Гофманова бича. <…> Сколько прекрасных и новых мыслей о глубоких тайнах искусства высказал в самой поэтической форме этот человек, одарённый такою богато артистическою натурою! И всё это не помешало ему вдаться в самый нелепый и чудовищный фантазм, в котором, как многоценная жемчужина в тине, потонул его блестящий и могучий талант! Что же загнало его в туманную область фантазёрства, <…> если не смрадная атмосфера гофратства, филистерства, педантизма, словом, скука и пошлость общественной жизни, в которой он задыхался и из которой готов был бежать хоть в дом сумасшедших?.. Жан Поль был совсем другой натуры. Преобладающею стороною всего его существа было чувство, более пламенное и задушевное, чем сильное и крепкое, более расплывающееся, чем сосредоточенное и подчинённое разуму, более гуманное, чем многостороннее. <…> Дух его был по преимуществу внутренний и созерцательный. Поэтому его высочайшим идеалом человека была красота внутреннего развития личности, без всякого отношения её к обществу, — и пафос всего его существования составляла не разумная деятельность, силящаяся вносить в действительность свои собственные идеалы, но природа <…>. Полная елейной, несколько сантиментальной и расплывающейся любви, натура Жан Поля была ясна, спокойна и кротка. Он был одним из тех характеров, которые всегда делаются средоточием избранного дружеского кружка и обнаруживают на него часто одностороннее, но всегда прекрасное и благодетельное влияние. <…> Для такого человека всё равно, где бы ни жить, и он может быть доволен всяким обществом, лишь бы оно не мешало ему жить внутри самого себя; а так как немецкое общество (особенно в то время) всего менее способно вызывать человека из внутреннего мира души его и всего способнее, так сказать, вгонять его туда, — то аскетический, в дико странных формах выразившийся дух сочинений Жан Поля становится совершенно понятен. Жан Поль не знал, подобно Гофману, ни отчаяния, ни негодования, ни жгучих страстей, и потому ему не трудно было всегда держаться на каких-то недостижимых созерцательных высотах, не опирающихся ни на какое действительное основание, и писать языком по большей части эпически спокойным, тяжеловато возвышенным, нередко натянутым и всегда туманным. Он был романтик в душе, и если спускался на минуту с своих заоблачных высот, озарённых холодным светом ночной луны, то не иначе, как для того, чтоб подивиться, как люди могут не быть романтиками, и тогда-то разыгрывался его добродушный юмор, который никого не кусал и не сердил, как юмор Гофмана. Герои его романов, или, лучше сказать, его выспренних фантазий, всё люди восторженные, которые живут в одних высоких, поэтических мгновениях жизни, никогда не зевают и всегда импровизируют вместо того, чтоб говорить. Надо отдать им полную справедливость — они люди прекрасные, но только с ними скука смертельная.

Г-н Б. очень хорошо сделал, поместив в своей книге статью умного французского литератора Филарета Шаля «Очерк литературного характера Жан Поля»; только он не понял, что этот «очерк» служит самым сильным опровержением его собственного мнения о великости Жан Поля как писателя. Как ловкий француз, Филарет Шаль не выговаривает ясно своей мысли, но, посредством тонкой и лёгкой иронии, грациозно разлитой в его статье, предоставляет угадать свою мысль самому читателю.

Обыкновенные писатели потому пишут ясно и общепонятно, что их идеи обыкновенны и ничтожны; великие писатели пишут ясно и определённо потому, что вполне владеют своими идеями <…>. Великие писатели даже в стихах умеют соединить красоту поэтического изложения с простотою почти прозаическою. Чем общее, следовательно, огромнее содержание творений великого писателя, тем доступнее они для всех наций, тем более они суть достояние не одного какого-нибудь народа, но целого человечества. Как ни вытягивайте под эту меру доброго Жан Поля, он скорее перервется пополам, чем подойдёт под неё. Особенно не допустит его, даже и на цыпочках, если хотите, на каких угодно длинных ходулях, дотянуться до неё эта справедливая характеристика Филарета Шаля: <…> Из этого хаоса мыслей и чувств, как с раскаленного железа, брызжут тысячи искр, пламенных, высоких, комических: но это хаос. <…> Между тем, нет никакого сомнения, что Жан Поль — писатель, заслуживающий всякого внимания, и что из 60-ти томов его сочинений можно выжать томов шесть более или менее интересных вещей, имеющих редко безотносительное, но чаще всего своё относительное достоинство.

Вот несколько мыслей о назначении и судьбе женщины в нашем обществе: Я думал в то время о той брачной лотерее <…>. [см. в статье о нём] О том же именно говорит и Жорж Занд. Но что такое перед её страстными, огненными страницами эти добросердечные излияния достолюбезного Жан Поля? — Милый лепет умного и доброго ребёнка в сравнении с громовою речью возмужалого человека, исполненного глубокого сознания и могучего негодования!.. Жалкое положение женщины в обществе возбуждает живое сострадание Жан Поля — он оплакивает его, но не перестаёт на него смотреть, как на неизбежное и неизменяемое; Жорж Заид, напротив, видит в нём следствие исторического развития, которое уже совершило свой цикл. В глазах Жан Поля мать, торгующая счастием целой жизни своей дочери, есть явление как бы случайное, нарушающее собою гармонию общественной нравственности, — и он хлопочет силою кроткого, тёплого убеждения исправить таковую «дражайшую родительницу», если бы оная нашлась где-нибудь, не подозревая в своём простодушии, что на таких матерей не действуют красноречивые строки. В то же время он видит в поступке такой матери только злоупотребление права, а самое право признаёт неотъемлемым, — и если бы бедная дочь, принесённая матерью в жертву своей корысти, прибегла к Жан Полю с жалобою, <…> — добродушный Жан Поль, со всею филистерскою елейностию любящего сердца, утешил бы её красноречивыми советами — терпеливо покориться её участи, к радости погубивших её извергов-спекулянтов. Он сказал бы ей: «О дева! (Жан Поль любил это смешное слово) ты носишь терновый венец на окровавленной главе; зато вечные розы цветут в груди твоей». Не знаем, могло ли бы деву сделать счастливою подобное утешение; но знаем, что от таких утешений общественные раны никогда не излечатся и что человек, выговаривающий такие утешения высоким до напыщенности слогом, как великие истины, толчёт воду в ступе, ибо позволяет всему оставаться так, как оно есть.

У Жан Поля на все болезни одно лекарство и для всех целей одно средство — любовь. Но ведь и госпожа Простакова любила же своего Митрофанушку, и Брут любил своих сыновей: любовь одна, а её характер и проявление совершенно различны. <…> Молодых людей, и дома и в школах, учат любить правду, ненавидеть ложь, а когда они вступят в жизнь, их гонят за правду, и их правдивость называют гордостью, самонадеянностью, буйством и «вольнодумством» — любимое слово филистеров и гофратов… Итак, вопрос в том, должно ли детей воспитывать так, чтобы они могли уживаться с обществом, или должно желать, чтобы общество сделалось способным уживаться с людьми благовоспитанными. Этот вопрос важнее вопросов о всевозможных родах любви.

Но у Жан Поля есть вещи, гораздо лучшие и высшие. Такова, например, его пьеса «Уничтожение» (Die Vernichtung), в которой высокая мысль облечена в образы, часто странные и дикие, но тем не менее грандиозные, изложение несколько натянуто, но тем не менее исполнено блеска могучей фантазии.

Вообще, из сочинений Жан Поля можно было бы выбрать для перевода на русский язык не одну весьма полезную книжку. Но, должно сказать правду, г. В., переводчик и издатель «Антологии», не обнаружил особенной разборчивости и вкуса в выборе отрывков из Жан Поля: бо́льшая половина его «Антологии» наполнена решительным пустословием, вещами, каких у Жан Поля целые томы и какие могли бы спокойно оставаться в немецком подлиннике, <…> для русской публики <…> с большою пользою <…>. Вероятно, переводчик в этом случае рассчитывал на имя бессмертного гения Жан Поля Рихтера, думая, что под сению этого великого имени и потёртая мишура сойдёт с рук за чистое золото. Это большая ошибка с его стороны. В наше время имена ровно ничего не значат <…>. Впрочем, и не с таким неискусным выбором Жан Поль не вытеснил бы французских романов.

… г. Б., — должно отдать ему в этом справедливость, — переводит Жан Поля мастерски, не только верно, но ещё и ясно, хорошим языком передавая его мысли. <…> нам кажется уж слишком простодушною заметкою, несообразною с духом времени, на отдельных пьесах выставлять: посвящается такому-то или такой-то. Посвящение книги или пьесы кем-нибудь кому-нибудь должно иметь достаточное основание, чтобы не казаться ребяческою проделкою, а эта достаточная причина должна заключаться и в именах посвящающего и того, кому посвящается сочинение, и в важности самого сочинения. Но перевод прозою пьески — с посвящением — это так же наивно, как и стишки какого-нибудь поэта, над которыми красуется: посвящается и пр.

Как бы то ни было, но «Антология из Жан Поля Рихтера» в беллетристическом бюджете нашей литературы за нынешний месяц есть единственная замечательная книга, о которой можно было сказать что-нибудь.