Зелёный мозг

«Зелёный мозг» (англ. The Green Brain) — фантастический роман Фрэнка Герберта 1966 года. Написан на основе короткой повести «Зелёные рабы» (Greenslaves) 1965 года.

Он был очень похож на незаконнорожденного отпрыска индейца гуарани и дочери захудалого фермера из глухой деревни, какой-то сертанисты, которая пыталась забыть своё порабощение системой энкомендеро «поедания железа» — как они называют занятие любовью через решетку консульских ворот.
Копия была почти идеальной даже для внимательного глаза, кроме тех моментов, когда он забывался, пробираясь сквозь самые густые заросли джунглей.
Кожа его тогда приобретала оттенок зелени, скрывая его на фоне листьев и ползучих растений, придавая землисто-серой рубашке, рваным брюкам, неприметной потрепанной соломенной шляпе и сыромятным сандалиям с подошвами, вырезанными из изношенных шин, вид бесплотности призрака.
Впрочем, такие ошибки встречались всё реже и реже, чем дальше он уходил от главного водохранилища Парана в сертао, глубинные районы Гояса, где жили обычные люди с такими же, как у него, чёрными волосами с выстриженной челкой и блестящими темными глазами.
К тому времени, когда он достиг местности бандейрантов, он уже почти полностью обрел контроль над эффектом хамелеона.
Сейчас он вышел из более диких зарослей джунглей на коричневые земляные дороги, которые отделяли разбросанные фермы планового заселения. Каким-то своим чутьём он знал, что приближается к одному из бандейрантов — пограничных пропускных пунктов, и почти человеческим жестом нащупал удостоверение — свидетельство белой крови, — засунутое в безопасное место под рубашкой. Время от времени, когда поблизости не было людей, он учился вслух произносить имя, которое выбрали для него — Антонио Рапосо Таверес.
Звук получался немного скрипучий, резкий в конце, но он знал, что это пройдёт. Оно уже почти прошло. Речь индейцев Гояса отличалась странными окончаниями. Фермеры, которые давали ему крышу над головой и пищу в прошлую ночь, говорили почти так же. Только очень уж они были любопытны.
Когда вопросы их стали настойчивыми, он сел на порог и заиграл на флейте индейцев Анд, которую носил с собой в кожаном кошельке, свисающем через плечо. Игра на флейте была символом этого региона. Когда Гуарани подносил флейту к губам и начинал играть, кончались все вопросы и слова.
Фермерский люд пожал плечами и удалился.
Его трудное продвижение, утомительное и тщательно осваиваемое движение ног, привело его в район, где много человеческих существ. Он видел красно-коричневые верхушки крыш впереди и кристально-белое мерцание пограничной башни с поднимающимися вверх и расходящимися в стороны усиками. Чем-то это было похоже на странный пчелиный улей.
Мгновенно на него навалилось множество инстинктов, которыми ему ещё предстояло овладеть. Эти инстинкты могли бы помочь ему успешно пройти предстоящие испытания. Он сошел с земляной тропы, с пути проходящих человеческих существ, и сосредоточился на умственной деятельности. Конечная мысль проникла в мельчайшие и самые отдаленные ячейки его личности: «Мы, зелёные рабы, подчинены большому целому». — начало романа

He looked pretty much like the bastard offspring of a Guarani Indio and some backwoods farmer’s daughter, some sertanista who’d tried to forget her enslavement to the encomendero system by “eating the iron”—which is what they call lovemaking through the grill of a consul gate.
The type-look was almost perfect except when he forgot himself while passing through one of the deeper jungle glades.
His skin tended to shade down to green then, fading him into the background of leaves and vines, giving a ghostly disembodiment to the mud-gray shirt and ragged trousers, the inevitable frayed straw hat and rawhide sandals soled with pieces cut from worn tires.
Such lapses grew less and less frequent the farther he emerged from the Parana headwaters, the sertao hinterland of Goyaz where men with his bang-cut black hair and glittering dark eyes were common.
By the time he reached bandeirantes country, he had achieved almost perfect control over the chameleon effect.
Now, he was out of the wilder jungle growth and into the brown dirt tracks that separated the parceled farms of the resettlement plan. In his own way, he knew he was approaching one of the bandeirante checkpoints, and with an almost human gesture he fingered the cedula de graicias al sacar, the certificate of white blood, tucked safely beneath his shirt. Now and again, when humans were not near, he practiced aloud the name that had been chosen for him—“Antonio Raposo Tavares.”
The sound emerged a bit strident, harsh on the edges, but he knew it would pass. It already had. Goyaz Indios were notorious for the strange inflections of their speech. The farm folk who’d given him a roof and food the previous night had said as much.
When their questions had become pressing, he’d squatted on their doorstep and played his flute, the qena of the Andes Indian, which he carried in a leather purse hung from his shoulder. The gesture of the flute was a symbol of the region. When a Guarani put flute to nose and began playing, that said words were ended.
The farm folk had shrugged and retired.
His trudging progress, the difficult and carefully mastered articulation of legs, had brought him now into an area of many humans. He could see red-brown rooftops ahead and the white crystal shimmering of a bandeirante tower with its aircars alighting and departing. The scene held an odd hive-look.
Momentarily, he found himself overcome by the touch of instincts that he knew he must master. These instincts could make him fail the ordeal to come. He stepped off the dirt track, out of the path of passing humans, and went through the regimen that united his mental identity. The resultant thought penetrated to the smallest and most remote units of his person: We are greenslaves subservient to the greater whole.

Медленно, железной волей, он заставил себя обдумать, что ему следует предпринять, заставляя работать все специализированные части, и начал зарываться в землю пещеры. Он зарывался все глубже и глубже, выбрасывая выкопанную землю назад, а часть её из пещеры, чтобы создать видимость, что она рухнула.
Он пробрался вглубь метров на десять прежде, чем остановился. Остававшийся ещё запас энергии был необходим для следующей стадии. Он повернулся на спину, отбросив омертвевшие части ног и спины, выпуская королеву и отряд охраны на землю за его лохматой спиной. На бедре открылись отверстия, выпустили пену кокона, смягчающего зеленого покрытия, которое затвердеет в защитный панцирь.
Это была победа, основные части выжили.
Теперь главным было время — около двадцати дней, чтобы собрать новую энергию, пройти через метаморфозы и распасться. А потом появятся тысячи таких, как он — каждый с тщательно сымитированной одеждой и документами, устанавливающими личность, каждый с внешностью, создающей впечатление человека.
Все они, как один, будут похожи друг на друга.
Будут другие пропускные пункты, но не такие строгие, другие барьеры — но поменьше.
Эта человеческая копия оказалась достоверной. Высший совет его рода сработал хорошо. Они многое узнали от разных пленников в сертао. Но трудно было понять человеческое существо. Даже когда им дали ограниченную свободу, почти невозможно было найти с ними общий язык. Их сознание избегало всех попыток контакта.
И всегда ставился первостепенный вопрос: как могло любое правительство позволить случиться катастрофе, которая охватывала всю планету?
Трудные человеческие существа — их рабская приверженность планете окажется для них… вероятно, обернется драмой.
Королева зашевелилась возле холодной земли, подталкиваемая к действию своей гвардией. Сигнал сбора прошел во все части тела, выискивая оставшихся в живых, оценивая силы. На этот раз они узнали много нового о том, как растворится в человеческой толпе. Все последующие рои колоний поделятся этими знаниями. По крайней мере один из них проникнет в город по «реке-морю» Амазонке, где, очевидно, зародилась смерть для всех.
Хотя бы один из них должен проникнуть.

Slowly, he steeled himself for what had to be done, brought his specialized parts into play and began burrowing into the earth of the cave. Deeper and deeper he burrowed, thrusting the excess dirt behind and out to make it appear the cave had collapsed.
Ten meters in he went before stopping. His store of energy contained just enough reserve for the next stage. He turned onto his back, scattering the dead parts of legs and back, exposing the queen and her guard cluster to the dirt beneath his chitinous spine. Orifices opened at his thigh, exuded the cocoon foam, the soothing green cover that would harden into a protective shell.
This was victory; the essential parts had survived.
Time was the thing now—some twenty days to gather new energy, go through the metamorphosis and disperse. Soon there’d be thousands of him—each with its carefully mimicked clothing and identification papers, each with this appearance of humanity.
Identical—each of them.
There’d be other checkpoints, but not as severe; other barriers—lesser ones.
This human copy had proved to be a good one. The supreme integration of his kind had chosen well. They’d learned much from study of scattered captives in the sertao. But it was so difficult to understand the human creature. Even when they were permitted a limited freedom, it was almost impossible to reason with them. Their supreme integration eluded all attempts at contact.
And always the primary question remained: How could any supreme integration permit the disaster that was overtaking this entire planet?
Difficult humans—their slavery to the planet would have to be proved to them… dramatically, perhaps.
The queen stirred near the cool dirt, prodded into action by her guards. Unifying communication went out to all the body parts, seeking the survivors, assessing strengths. They’d learned new things this time about escaping notice from humans. All the subsequent colony clusters would share that knowledge. One of them at least would get through to the city by the Amazon “River Sea” where the death-for-all appeared to originate.
One of them had to get through.

Глава II[править]

— Я уверен, что это лишь слухи, а они безопасны, — сказал Чен-Лу. — Пожалуйста, Джонни, ведите нас. <…>
— Конечно, вы пойдёте, — сказал он. — Но, пожалуйста, держите прекрасную Рин Келли подальше, синьор. Слухи иногда выпускают ужасное жало.

“I’m certain we’ll be quite safe from a rumor,” Chen-Lhu said. “Will you lead the way, please, Johnny?” <…>
“Of course you will come,” he said. “But please keep the lovely Rhin Kelly well to the rear, senhor. Rumors sometimes develop a terrible sting.”

Глава III[править]

	— Китайцы параноики. Они поклонялись этому пути задолго до того, как столкнулись с западным миром, а западный мир лишь только утверждал их в этой болезни.
	“The Chinese are paranoid. They leaned that way before they ever collided with the Western world and the Western world merely confirmed them in this sickness.”

Глава IV[править]

Новости закончились, и из приёмника хлынула музыка. Мозг дал команду инструменту замолчать. После чего Мозг продолжал лежать в благодатной тишине, думая, пульсируя.
Это была масса диаметром четыре метра и толщиной в полметра, называющая себя «Верховная интеграция», наполненная пассивной настороженностью и все же всегда немного сверх меры озлобленная необходимостью, которая держала эту массу неподвижной, привязанной к этому пещерному убежищу.
Подвижная сенсорная маска, которую она могла передвигать и сгибать по желанию — образуя то диск, то мембранную воронку, и даже имитацию огромного человеческого лица… лежала на поверхности этой массы, как шапка, сенсоры её были направлены в серый рассвет у входа в пещеру.
Ритмическое пульсирование желтого мешка с одной стороны накачивало темную густую жидкость в Мозг. Над его поверхностными мембранами ползали бескрылые насекомые — проверяли, устраняли дефекты, подавали необходимую пищу, куда требовалось.
Ульи специалистов крылатых насекомых собирались группами в расщелинах пещеры, некоторые производили кислоты, некоторые расщепляли кислоты для получения кислорода, некоторые для пищеварения, а часть их обеспечивала мышцы для насосов.
Горький кислотный запах пропитал всю пещеру.
Насекомые вылетали и залетали из рассвета. Некоторые останавливались, чтобы поплясать, погудеть и поколебать сенсоры мозга; некоторые пользовались модулированными резкими звуками для сообщения, некоторые оказывались выстроенными в специальные группы особым способом; другие формировали сложный узор с помощью варьирования цветов; а некоторые размахивали антеннами очень замысловатым образом.

News ended and music blared from the speaker. The brain signaled for the instrument to be silenced. The brain lay there then in the welcome silence, thinking, pulsing.
It was a mass about four meters in diameter and half a meter deep, knowing itself as a “Supreme Integration,” filled with passive alertness, yet always more than a little irritated by the necessities which kept it anchored to this cave sanctuary.
A mobile sensory mask which it could shift and flex at will—forming now a disc, then a membranous funnel, and even the simulation of a giant human face—lay like a cap across the brain’s surface, its sensors directed toward gray dawnlight at the cave mouth.
The rhythmic pulsing of a yellow sac at one side pumped a dark viscous fluid into the brain. Wingless insects crawled over its surface membranes—inspecting, repairing, giving special foods where needed.
Specialist hives of winged insects clustered in fissures of the cave, some producing acids, some breaking down the acids for their oxygen, some digesting, some providing the muscles for pumping.
A bitter-clean acid smell permeated the cave.
Insects flew in and out of the dawnlight. Some paused to dance and sway and hum for the brain’s sensors; some used modulated stridulations to report; some appeared in special groups aligned a special way; some formed complex patterns with changes in coloration; some waved antennae in intricate ways.

	«Будем ждать,» — сказал себе Мозг. И он поставил перед собой проблему небольшого генного изменения у бескрылых ос, чтобы улучшить систему производства кислорода.
	Meanwhile, we wait, the brain told itself. And it set itself the problem of a slight gene alteration in a wingless wasp to improve on the oxygen generation system.

Жоао, видя эту руку так близко, освещенную огнями шкалы управления, рассмотрел, как чешуйчатые части пальцев совершают какие-то сдвиги. В этом сдвиге он узнал формы чешуек на бахроме их лапок.
«Жуки! Палец состоит из соединённых вместе жуков, работающих в унисон!»
Жоао повернулся и пристально посмотрел в глаза индейцу, и тогда он понял, почему они так ярко блестят: они состояли из тысяч крохотных фасет.

Joao, with the hand close to his eyes illuminated by the dash lights, saw the scale-like parts of a finger shift position. In that shift, he recognized the scale shapes by their claw fringes.
The beetles!
The finger was composed of linked beetles working in unison!
Joao turned, stared into the Indian’s eyes, saw then why they glistened so brightly: they were composed of thousands of tiny facets.

Задняя стенка кишела насекомыми, собранными в кучки вокруг чего-то жёлто-белого и пульсирующего. Серо-грязная рубашка и брюки были разорваны, но насекомые уже чинили их, выкручивая волокна, которые соединялись и скреплялись при наложении. Около пульсирующей поверхности был темно-желтый предмет, похожий на мешок, сквозь облетевших его насекомых просматривался коричневый скелет со знакомыми очертаниями.
Он был похож на человеческий скелет, но темный и хитинный.
На глазах у Жоао существо формировалось снова — длинные мохнатые усики зарывались внутрь и сцепляли одно насекомое к другому, сплетая вместе бахрому крыльев.
Оружия в виде флейты было не видно, а кожаную сумку существа взрывом отбросило в задний угол, но глаза его были на месте, в своих коричневых глазницах, и смотрели на него. Рот также восстанавливался.
Темно-жёлтый мешок сжался, и из полувосстановленного рта раздался голос.
— Ты должен слушать, — проскрипел он.

The rear bulkhead crawled with insects clustered around something yellow-white and pulsing. The mud-gray shirt and trousers were torn, but insects already were repairing it, spinning out fibers that meshed and sealed on contact. There was a dark yellow sac-like object extruding near the pulsing surface and glimpses through the insects of a brown skeleton with familiar articulation.
It looked like a human skeleton—but dark and chitinous.
Before his eyes, the thing was reassembling itself—long furry antennae burrowing inward and interlocking, one insect to another, claw fringes weaving together.
The flute weapon wasn’t visible, and the thing’s leather pouch had been hurled into a rear corner by the blast, but its eyes were in place in their brown sockets, staring at him. The mouth was reforming.
The dark yellow sac contracted, and a voice issued from the half-formed mouth.
“You must listen,” it rasped.

Глава VII[править]

	Страх — это наказание сознания, вынужденного смотреть на себя.
	Fear is the penalty of consciousness forced to stare at itself.

	... ночь. Это время для робких и ужасных.
	… night. This is the time of the timid and the terrible.

Глава VIII[править]

	«Люди бросают якорь жизни на станции между добром и злом».
	Men anchor their lives at a station between good and evil.

	— Расскажи нам о прекрасной жизни в Дублине, моя дорогая Рин. Я люблю слушать о людях, которые торгуют жёнами, любовницами, ездят верхом и притворяются, что прошлое никогда не умирает.
	“Tell us then about the fine life in Dublin, my dear Rhin. I love to hear of the people who trade wives and mistresses and ride horses and pretend the past has never died.”

«Человек кричит, если выражает протест против своей жизни, из-за одиночества и потому, что жизнь отрывается от того, что бы ни создало её. Но независимо от того, на сколько глубоко ты ненавидишь жизнь, ты и любишь её тоже. Она, как котелок, кипящий вместе со всем, что ты должен попробовать — но очень болезненный для пробы».

“A person cries out against life because it’s lonely, and because life’s broken off from whatever created it. But no matter how much you hate life, you love it, too. It’s like a caldron boiling with everything you have to have—but very painful to the lips.”

Глава IX[править]

Это было так, как будто эта мысль неожиданно появилась из-за угла, чтобы встать перед ним как отражение в зеркале. Внезапно разбуженная ясность воспоминаний промелькнула в мозгу, пока он не почувствовал, что все его прошлое танцует и извивается, как скатывающийся рулон ткани — реальность и иллюзии одной и той же материи.

It was as though the thought thrust him suddenly around a corner, there to confront himself like a reflection in a mirror. And he was both substance and reflection. The abruptly awakening clarity sent memories streaking through his mind until he felt his entire past dancing and weaving like fabric rolling off a loom—reality and illusion in the same cloth.

Волнение Мозга побудило его обслугу решиться на шаг, который они редко предпринимали. Были вынуты и применены наркотики. Мозг впал в летаргический полусон, где во сне он перевоплощался в существо, подобное человеческим, и шел по следу с ружьём в руках.
Даже во сне Мозг беспокоился, чтобы дичь не ушла от него. А в сон уже не могли проникнуть и повлиять на него обслуживающие насекомые. Беспокойство продолжалось.

The Brain’s agitation brought its attendants to a step they seldom took. Narcotics were brought up and administered. The Brain sank into a lethargic, drowsing half-sleep where its dreams transformed it into a creature like the humans, and it stalked a dream trail with a rifle in its hands.
Even in its dream, the Brain worried lest the game elude it. And here the nurse insects could not reach and minister. The worry continued.

Глава X[править]

Жоао медленно повернул голову и посмотрел в то место под гигантской головой, откуда исходил голос. Он увидел белую массу около четырех метров шириной и пульсирующий желтый мешок, выступающий из него. По ней ползали бескрылые насекомые, в щелях на его поверхности и внизу, на каменном полу пещеры. Лицо выходило вверх из этой массы, поддерживаемое десятками круглых стеблей. Чешуйчатая поверхность выдавала их структуру.

Slowly, Joao turned his head, looked beneath the giant face to where the voice originated. He saw a white mass about four meters across, a pulsing yellow sac protruding from it. Wingless insects crawled over it, into fissures along its surface and along the stone floor of the cave underneath. The face reared up from that mass supported by dozens of round stalks. Their scaled surfaces betrayed their nature.

Перевод[править]

Н. Роднова, 1992 (с уточнениями)