Интервью Александра Солженицына Бернару Пиво

Александр Солженицын 31 октября 1983 года дал интервью Бернару Пиво для французского телевидения.

Цитаты

Столыпин <…> — выдающийся государственный деятель вообще, и по масштабам разных столетий России. А в Двадцатом веке более крупного государственного деятеля у нас не было. <…> за первые одиннадцать лет царствования Николая II, к 1905 году, практически так уже было много потеряно, что Россия была накануне гибели. И Столыпин сумел вытянуть Россию из этой бездны и поставить её на прочный путь развития. Если бы Столыпин не был убит, ещё несколько лет этого развития, решительно менявшего всю структуру, социальную структуру государства, не только её экономику, — и Россию нельзя было бы свалить так легко. Я глубоко убеждён, что убийство Столыпина, выстрел этот, решил судьбу развития России, потому что сразу руководство попало в слабые и неумелые руки, которые не могли Россию вести правильно.

Бывший император <…> был человек высоких духовных качеств, исключительно чистый человек. И он был последовательный христианин. Но — да, он не мог держать штурвал России в такие бурные времена, когда швыряет корабль.

Б. Пиво: У вас целая глава о женщинах. Но я хочу выделить одну, она потрясающая. Это Евлалия Рогозинникова. Она запрятала 13 фунтов динамита себе в лифчик, чтобы броситься и взорвать собой крупных персон. Это мне напоминает не только японских камикадзе во время войны, но и нынешних террористов на Ближнем Востоке, которые за рулём грузовика с динамитом жертвуют при взрыве и своей собственной жизнью. Вот мы здесь и видим, насколько революционный террор в России имел все характерные черты сегодняшнего террора. В некотором отношении Россия прошла современный путь мира раньше на несколько десятилетий, даже на полвека. Да, дело не в одном Богрове, я хотел этой галереей террористок показать всю силу террора, его движущие идеи, его приёмы, методы… И я думаю, что на этих женщинах показал. Они все были частью своей организации, их всех направляла подпольная организация и посылала на эту смерть, но сначала на убийство. А Богров — совсем особенное явление. Всех остальных террористов направляла организованная сила: иди и убей! и неважно, что будет с тобой. А Богров — его никто не направляет. Его направляет, страшно сказать, общественное мнение. Вокруг него существует как бы Поле, идеологическое поле. И в этом идеологическом поле — государственный строй России считается достойным уничтожения. Столыпин считается ненавистной фигурой — за то, что он Россию оздоровляет и тем спасает. Никто не говорит Богрову: пойди убей! Он не связан практически ни с каким подпольем. Ему 24 года, и он в 24 года решает, что он, пожалуй, убьёт Столыпина и повернёт направление России. Это более сложный, структурно более тонкий способ манипуляции — не простого подполья, а идеологического поля, общего настроения. Но это ещё страшнее, потому что, как видите, само идеологическое настроение общества может создать террор. Б. Пиво: Я поражён, Александр Исаевич, необычайным богатством художественной техники, которую вы применяете в «Августе Четырнадцатого». <…> Сплошным повествованием можно утомить читателя, а кроме того — не всё можно плотно передать. Поэтому кроме повествовательных глав есть у меня целый ряд других.

Знаете, такая несчастная судьба: из-за моих публицистических выступлений, которые я веду совсем не по личному пристрастию, а просто потому, что уничтожено столько русских людей и не осталось почти никого рассказывать о том, как на самом деле было, а на Западе много небылиц наворочено, — из-за этих моих публицистических выступлений почти все критики рассматривают меня как своего рода политического деятеля, и почти всё, что я читал из критики, была оценка моей политической позиции и всё, больше ничего. <…> Я почти не знаю критических работ по моим произведениям.

Я выбрал место, где смог создать наилучшие условия для работы. Во-первых, достаточный простор, и удалённый. Во-вторых, отличная связь с библиотеками, ибо нигде за пределами СССР нет такого количества русской литературы и русских архивов, как в Соединённых Штатах. И, в-третьих, я не мог жить в центре Европы, потому что каждый день, каждый день приходило не меньше десяти посетителей. Просто непрерывно стучат, звонят, стучат, звонят, и каждый хочет меня видеть только полчаса, только полчаса, он на большее не претендует! Не только мне жизни нет, но и семье жизни нет. Я должен был поставить себя в такую географическую точку, что ко мне трудно добраться.

Когда мы сидели в лагерях, в 40-х годах, нам ещё казалось, что мощная Америка может прийти к нам на помощь, — например, десанты сбрасывать к нашим лагерям, даст нам оружие, — и мы освободимся. Но потом мы увидели, что Западу и Америке, как говорится по-русски, не до жиру, быть бы живу. Лишь бы самим-то устоять. Куда им менять нашу ситуацию? Куда вам, Западу, спасать нас? Вы только себя сберегите. Вы только сами не сдайтесь. Пожалуйста, только не спешите стать на колени, как сегодня становятся ваши демонстранты в Западной Европе. Лишь бы Запад как-нибудь удержался, устоял. Но Запад хуже делает: он свои позиции сдаёт, а угнетателям нашим помогает — всё, что нужно, даёт, открыто продаёт или даёт украсть. Укрепляет наших угнетателей. Да, освобождение России не может прийти никак иначе, как изнутри. Б. Пиво: Но разве в Польше Лех Валенса не потерпел неудачу изнутри? Нет. У него не неудача! У него удача, которая вам ещё не зрима, вы не на тех отрезках времени следите. Вот как раз движение «Солидарности» и Леха Валенсы это и есть одно из проявлений, как может Восток освободиться сам. Обратите внимание, это движение не имеет ничего общего с социализмом. И никогда уже восточное освободительное движение не будет социалистическим. А что сделали Западная Европа и мир на помощь «Солидарности»? В общем-то, ничего. В общем— то, больше щадили польское правительство. Никакой реальной поддержки не было. Но нисколько движение Валенсы не потерпело поражения! Поляки сейчас как раз показывают духовную победу, сплочение на христианстве и против социализма и коммунизма.

Что любовь всё спасёт — это христианская точка зрения, и абсолютно правильная. <…> Но возражение моё состоит в том, что в наш двадцатый век мы провалились в такие глубины бытия, в такие бездны, что дать это условие: «любовь всё спасёт» — это значит: вот сразу прыгай аж туда, сразу поднимись на весь уровень. Мне кажется, что это практически невозможно. Я думаю, что надо дать промежуточные ступеньки, по которым можно как-то дойти до высоты. Сегодняшнему человечеству сказать: «любите друг друга» — ничего не выйдет, не полюбят. Не спасут любовью. Надо обратиться с какими-то промежуточными, более умеренными призывами.

Об интервью

Конечно, для чистой совести левых, у которых в 70-е годы, благодаря Солженицыну, открылись глаза, удобно было бы, чтобы изгнанник обо всём думал, как они. Увы, не удаётся заполучить зэка, мешает его опыт и бескомпромиссность. Внимая духу, он пренебрегает тактикой. Будучи твёрд, отказывается от условностей. Суровый, не принимает легкомыслия. Короче, для левых он невыносим, это очевидно, но он невыносим и для правых… Солженицын несговорчив. Ни брань, ни похвалы его не задевают, он их просто не замечает…

— Жан-Поль Иоми-Амюнатеги

	Замечательная и нелёгкая удача Пиво состоит в том, что он сумел показать Солженицына самим собой, не отделённого от нас экраном.
	— Пьер Дэкс

	Вам известно, кто такой Александр Солженицын? Величайший, пожалуй, писатель со времён Достоевского. И вчера, с гениальной простотой, он рассказывал о себе и о своём. <…> Это было настоящее вторжение духа. Говорил поэт. Спокойно. Сильно. Это было — как молния среди туч. <…> В совершенстве владея искусством трагедии, но и не без лукавства, он напомнил Западу об очевидной опасности…
	— Рено Матиньон

Тут слово свободно, полнокровно, исполнено своей первобытной силы. Этот человек думает, заглядывает в будущее, страдает, надеется, верит, не скрываясь делится свои— ми не отработанными заранее мыслями, жаром своих чувств с тем, кто слушает его не перебивая, слушает за всех нас. … Как я завидовал Солженицыну, как завидовал ровной энергии, которая проявляется и в том, как он колет дрова, и в том, как он чеканит свои мысли. Тут было что-то от символа…

— Пьер Эммануэль