Любитель лжи, или Невер

«Любитель лжи, или Невер» (др.-греч. Φιλοψευδής ἢ Ἀπιστῶν) — сатирический диалог Лукиана 170-х годов, который выступил тут в образе Тихиада. Сатира направлена против мифологических небылиц и популярных в поздней античности суеверий, в неё включён ряд кратких «чёрных новелл». Евкрат — собирательный образ мистически настроенного платоника, Ион и Клеодем фигурируют в диалоге «Пир, или Лапифы».

Цитаты

3. Тихиад. В рассказах поэтов мы, пожалуй, находим всё же известную меру; но разве не смешно, что даже города и целые народы лгут сообща и открыто? И если критяне не стыдятся показывать могилу Зевса, а афиняне говорят, что Эрихтоний вышел из земли и первые люди выросли из аттической почвы, словно овощи <…>. 4. Филокл. Ну, к поэтам и городам можно было бы, Тихиад, отнестись снисходительно. Удивительная прелесть вымысла, которую примешивают поэты к своим произведениям, необходима для их слушателей; афиняне же, и фиванцы, и жители других городов стремятся придать такими рассказами большее величие своему отечеству. Если бы кто-нибудь отнял у Эллады эти рассказы, похожие на сказки, проводники могли бы легко погибнуть с голоду, так как иностранцы и даром не пожелали бы слушать правду.

6. Тихиад. Мне показалось, что у Евкрата <…> была его обычная болезнь: у него опять случился припадок подагры. <…> 7. Присутствующие отчасти уже высказались о болезни, но продолжали ещё разговор о ней, причём каждый советовал те или иные средства. «…И вот, если поднять левой рукой с земли, — говорил Клеодем, — зуб землеройки, убитой таким способом, как я сказал, и привязать его к только что содранной шкуре льва и затем обмотать этой шкурой ноги, боли сейчас же прекращаются». «Не к шкуре льва, — заметил Диномах, — а, как я слышал, к шкуре ещё девственной, непокрытой самки оленя. Оно и понятнее: ведь олень — животное быстрое, и его сила заключается в ногах. Лев могуч; его жир, правая лапа и торчащие волосы гривы могут иметь великую силу, если знать, как пользоваться всем этим и какое потребно для каждого случая заклинание, но врачевание ног вовсе не его дело». «Я и сам, — возразил Клеодем, — раньше думал, что требуется шкура оленя, потому что олень — быстрое животное; недавно, однако, меня переубедил один сведущий в подобных вопросах ливиец, говоря, что львы быстрее оленей: несомненно, сказал он, львы, преследуя оленей, догоняют их и хватают». Присутствующие одобрили слова ливийца. 8. Я же сказал: «Итак, вы думаете, несмотря на то, что болезнь находится внутри тела, какие-то заговоры и внешние привески прекращают боли?» Речь моя вызвала смех. Меня явно осуждали за безрассудство, так как я отказался понимать самые ясные, по их мнению, вещи, — такие, против которых ни один здравомыслящий человек возражать не станет. «<…> я не могу поверить, чтобы наружные средства, не имеющие никакой связи с внутренними возбудителями болезни, оказывали, как вы говорите, действие при помощи словечек и какого-то колдовства и приносили исцеление, если их привесить к больному. Этого не может быть, даже если привесить целиком шестнадцать землероек к шкуре немейского льва. Мне по крайней мере часто приходилось наблюдать, как от боли хромает и сам лев в собственной нетронутой шкуре». 9. «Ты совсем неосведомлённый человек, — заметил мне Диномах, — ты не пожелал узнать даже того, почему полезны средства, подобные самому недугу. Ты не признаёшь, мне кажется, даже самых очевидных вещей: изгнания перемежающихся лихорадок, заклинания зуда, врачевания гнойников и прочего, что теперь и старухи делают». <…> «Диномах, — сказал я, — нелогично ты рассуждаешь и, так сказать, выбиваешь гвоздь гвоздём. Ведь неясно, что в указанных тобою случаях действовала подобная сила. И пока ты не убедишь меня, пока не объяснишь природу этих явлений, почему лихорадка и опухоль боятся вещего имени или варварского заговора и в страхе бегут от них, до тех пор твои речи останутся для меня старушечьими сказками».

14. Тихиад. Клеодем: <…> «Некогда я сам ещё меньше тебя верил в подобные вещи. Я считал совершенно невозможным верить им, и, однако, как только впервые увидел летающего чужеземца, варвара, — он называл себя гиперборейцем, — я поверил и оказался побеждённым, хотя долго сопротивлялся. И что, в самом деле, оставалось мне делать, когда на моих глазах среди ясного дня человек носился по воздуху, ступал по воде и медленным шагом проходил сквозь огонь? <…> Только что вступив после смерти отца во владение имуществом, Главкий влюбился в Хрисиду, дочь Деменета. Я обучал Главкия философии, и, если бы не любовь, отвлекшая его внимание, Главкий ознакомился бы с учением перипатетиков в полном объёме <…>. Беспомощный перед любовью, он поведал мне обо всём. И я, как подобало наставнику, привожу к нему нашего гиперборейского мага при условии уплаты ему четырёх мин немедленно — было необходимо кое-что подготовить для жертвоприношений — и шестнадцати мин в том случае, если Главкий получит Хрисиду. Дождавшись новолуния, — заклинания обычно совершаются именно в это время, — маг вырыл в одном из открытых помещений дома яму и в полночь сперва вызвал к нам скончавшегося за семь месяцев до того отца Главкия Алексикла. Сначала старик гневался на любовь сына, сердился, но в конце концов всё-таки разрешил любить Хрисиду. После этого маг вызвал Гекату, которая привела с собой Кербера, и низвёл Луну — многообразную и постоянно менявшую облик: сначала она представилась в женском образе, затем замечательно красивой коровой, потом явилась щенком. Под конец, вылепив из глины маленького Эрота, гипербореец произнёс: «Ступай и приведи Хрисиду». Глина улетела, и недолго спустя Хрисида постучалась в дверь, а вошедши, обняла, как безумно влюблённая, Главкия и оставалась с ним до тех пор, пока мы не услышали пение петухов. Тогда Луна улетела на небо, Геката ушла под землю, исчезли и остальные призраки, а Хрисиду мы отправили почти на самом рассвете. 15. Если бы ты видел это, Тихиад, то не стал бы больше сомневаться, что есть много полезного в заклинаниях». «Согласен, — сказал я, — пожалуй, я бы поверил, если бы видел это. Но в настоящее время, полагаю, мне извинительно не обладать таким же, как у вас, острым зрением. Впрочем, насколько мне известно, Хрисида, про которую ты рассказывал, женщина развратная и доступная. Не вижу причины, зачем вам понадобились для неё глиняный посланник, гиперборейский маг и сама Луна, когда Хрисиду за двадцать драхм можно привести хоть в страну гиперборейцев. Этот вид заклинания склоняет Хрисиду вполне, причём на неё оно действует совершенно иначе, чем на призраков: призраки — ведь вы утверждаете и это — убегают, услышав звон меди или железа, она же, если где-нибудь звенит серебро, на этот шум направляется. Но особенно меня удивляет сам маг: он мог бы влюбить в себя богатейших женщин и брать с них целые талантs, а он с такой скромностью, за четыре мины, заставляет влюбляться в Главкия…» «Ты выставляешь себя на смех, ничему не веря», — заметил Ион. 16. Я бы охотно спросил тебя, что ты скажешь о людях, которые отгоняют от бесноватых страшные видения, совершенно ясно заклиная призраки. Рассказывать мне об этом незачем: все знают сирийца из Палестины, мудреца, изощрённого в таких делах, который принимает множество больных, страдающих при лунном свете падучей, закатывающих глаза и исходящих пеной; он ставит их на ноги и отпускает от себя здравыми, избавляя от болезней за крупное вознаграждение. Когда он подходит к лежащему и спрашивает его, откуда в тело вошли болезни, сам больной молчит, а злой дух — по-гречески, или по-варварски, или иначе, смотря по тому, откуда он происходит, — отвечает ему, как и откуда вошёл он в человека. Сириец изгоняет духа, приводя его к клятве, причём прибегает к угрозам, если тот не соглашается. Я видел сам, как злой дух выходил из человека, похожий на чёрный дым». «В том, что ты видишь подобные вещи, нет ничего особенного, — вставил я своё слово, — ты различаешь даже идеи, указанные отцом вашим Платоном; для нас же, близоруких, это зрелище тусклое».

35. Евкрат. Когда приходили мы на постоялый двор, этот муж брал дверной засов, метлу или пест, набрасывал на этот предмет одежду и, произнося над ним какое-то заклинание, заставлял его двигаться, причём всем посторонним этот предмет казался человеком. Он черпал воду, ходил покупать съестные припасы, стряпал и во всём с ловкостью прислуживал и угождал нам. А затем, когда его услуг больше не требовалось, Панкрат, произнося другое заклинание, вновь делал метлу метлою или пест пестом. Несмотря на все старания, мне никак не удавалось научиться этому у Панкрата: во всём остальном чрезвычайно доступный, он был ревнив в этом случае. Но однажды, подойдя к нему в темноте совсем близко, я незаметно подслушал заклинание. Оно состояло из трёх слогов. Поручив песту делать что надо, Панкрат ушёл на городскую площадь. 36. А я на следующий день, пока он был занят в городе каким-то делом, взял пест и, произнося слоги подобно Панкрату, придал песту нужный вид и приказал ему носить воду. Когда же пест принес сосуд, я сказал ему: «Перестань носить воду и сделайся вновь пестом». Но он не желал меня слушаться и продолжал, черпая, носить воду, пока не наполнил водою весь наш дом. Не зная, что предпринять, — я боялся, как бы Панкрат не рассердился, вернувшись, а это как раз потом и случилось, — я хватаю топор и разрубаю пест на две половины. Но сейчас же обе половины берут сосуды и принимаются носить воду, и вместо одного водоноса у меня получаются два. Тут появляется Панкрат. Поняв происшедшее, он снова сделал их деревом, каким были они до заклинания, сам же, покинув меня, тайно ушел, неизвестно куда скрывшись».

39. Тихиад. «Я ухожу, — сказал я, — искать Леонтиха. Мне необходимо с ним повидаться. Вы же, если находите, что мало с вас человеческих дел, приглашайте самих богов к участию в ваших выдумках». И с этими словами я вышел. А они, радуясь тому, что получили свободу, продолжали, конечно, насыщаться ложью, угощая ею друг друга. Так вот чего я наслушался у Евкрата, Филокл. И клянусь Зевсом, подобно людям, опившимся молоком, и я нуждаюсь в рвотном, чтобы очистить вздувшийся желудок. Охотно купил бы я за дорогую плату лекарство, которое заставило бы меня забыть о слышанном, чтобы воспоминание об этом, пребывая во мне, не причинило мне какого-нибудь вреда. Кажется, я вижу перед собой чудовищ, духов и гекат.

Перевод

И. И. Толстой, 1915, ред.