Москва (фильм)

«Москва» — российский драматический фильм 2000 года режиссёра Александра Зельдовича по сценарию Владимира Сорокина 1997 года.

Цитаты

Ольга: А что такое Неизвестный солдат? Лев: Это солдат, которого не было. Это памятник. Ольга: А как может быть памятник тому, кого не было? Лев: Те, кого не было, тоже имеют право на памятник. Может быть, большее, чем те, кто были. — сценарий, в фильме немного изменён

Если специально всё вокруг поковырять — оно всё внутри мягкое, и иногда мне страшно, что это всё некрепко и упадёт. То есть дом упадёт и ничего, а может, не упадёт, просто у него внутри, например, картошка с тефтелями, особенно если их перемешать. Вот весь из этого и состоит. Так вот внутри всего, всего вообще, ну, любого дерева или головы, она спрятана. Кавычка. Внутри всего. Всё может быть. И её нужно найти. Она как ключик, ну, или похожа на эту штучку от пива, которая железная и маленькая. Её нужно найти и дёрнуть. И тогда всё сразу обвалится, как рвота, и всё — стоит на месте.

— Ольга

О фильме

	Признаки естественной продажности, симптоматичные скорее для Марининой и Дашковой, нежели для самого одарённого российского автора…
	— Борис Кузьминский, «Впасть к концу, как в детство», 2000

	Сорокинская Москва — город мёртвый. Все герои фильма могут сказать о себе: «Я мёртвый человек. Мне всюду одинаково плохо и одинаково хорошо. Мне так много дано и ничего нет».
	— Борис Соколов, «Жрать «Москву» Зельдовича и Сорокина», 1 февраля 2001

Для полноценного реалистически-психологического повествования в фильме нет достаточного «бэкграунда»: прошлое не показано, настоящее не прописано, а будущего попросту нет, если не считать убийство вкупе с собачьей свадьбой сутью и финалом нынешней московской жизни. <…> с «брехтовской» стороны фильм не настолько эксцентричен, чтобы вызвать экстаз или эстетический шок. <…> Даже в том ослабленном виде, в котором дошли до экрана сорокинские диалоги, они дают неплохую прививку нашему кинематографу, который, за исключением фильмов Киры Муратовой, до сих пор не экспериментировал с речью. Было бы также несправедливо не заметить, что «Москва», как целое, действует помимо своих рациональных и довольно ущербных смыслов — в основном благодаря мощной музыке Леонида Десятникова <…>. Так что если это поражение, то такое, которое стоит иных побед.

— Виктор Матизен, «МоСКВа! Как мало в этом звуке…», 2001

Настоящей летописью девяностых стал сценарий «Москва» <…> — фильм получился длинным и нудным, <…> а вот приметы московского стиля — фальшивого гламура с предчувствием скорого краха — были уловлены безупречно, и типажи оказались узнаваемы, хотя, пожалуй, слишком анекдотичны. <…> отдельные реплики — пусть шизофренические, поскольку и произносит их шизофреничка Оля, <…> — стали самым точным диагнозом эпохе и стране. <…> Это немного похоже на тексты Ренаты Литвиновой, на которую тоже сильно повлияли, по собственным её признаниям, записи шизофренических бредов на гибких грампластинках, прилагавшихся к учебникам по психиатрии <…>. Оля — душа Москвы и душа картины, и лучшее, что в ней было, — советские песни, исполняемые механическим кукольным голосом под страшную и жалобную музыку Десятникова. И этот звук, страшный и печальный, немного напоминающий «Песни Гретхен» Локшина (почему многим и кажется, что у Локшина в душе был самый настоящий ад), — как раз и остался от всех девяностых годов. Можно сказать, что это единственная тайная эмоция сорокинской прозы…

— Дмитрий Быков, «Владимир Сорокин»