Очерки преступного мира

«Очерки преступного мира» — цикл Варлама Шаламова из 8 очерков 1959 года о колымских лагерях. Они впервые опубликованы лишь спустя 40 лет. К ним примыкает «Красный Крест» из цикла «Колымские рассказы».

Цитаты

Тюремная пайка

Одна из самых популярных и самых жестоких легенд блатного мира — это легенда о «тюремной пайке». Наравне со сказкой о «воре-джентльмене», это — рекламная легенда, фасад блатной морали. Содержание её в том, что официальный тюремный паёк, тюремная пайка в условиях заключения — «священна и неприкосновенна» и ни один вор не имеет права покушаться на этот казённый источник существования. Тот, кто это сделает, — проклят отныне и во веки веков. <…> Изъятию у фраеров подлежат только передачи — вещевые или продуктовые — всё равно, — это в запрещение не входит. И хотя каждому ясно, что охрана тюремной пайки обеспечивается для заключённого самим режимом тюрьмы, а вовсе не милостью блатарей, всё же мало кто сомневается в воровском благородстве.

Камерная этика требует, чтобы заключённый делился с товарищами своей посылкой. В качестве открытых и грозных претендентов на посылку и выступают блатари, как «товарищи» заключённого. Дальновидные и опытные фраера сразу жертвуют половиной передачи. Никто из воров не интересуется материальным положением арестованного фраера. Для них фраер в тюрьме или на воле — всё равно — законная добыча, а его «передачи», его «вещи» — боевой трофей блатных. Иногда передачи или носильные вещи выпрашиваются, — дескать, отдай, мы тебе пригодимся. И фраер, живущий на воле вдвое беднее вора в остроге, отдаёт последние крохи, которые собрала ему жена. Как же! Закон тюремный! Зато его доброе имя сохранено, и сам Сенька Пуп обещал ему своё покровительство и даже дал закурить из той самой пачки папирос, что прислала в посылке жена.

Несколько месяцев совместного проживания с хранителем тюремной пайки сказываются самым отрицательным образом на «упитанности» заключённого, выражаясь официальным термином. Всё это ещё до лагеря, пока дело идёт о режиме следственной тюрьмы. В исправительно-трудовом лагере, на общих тяжёлых работах, вопрос тюремной пайки становится вопросом жизни и смерти. Здесь нет лишнего куска хлеба, здесь все голодны и на тяжелой работе. Грабёж тюремного пайка приобретает здесь характер преступления, медленного убийства. Неработающие воры, наложив свою лапу на кухонных поваров, забирают оттуда большую часть жиров, сахара, чая, мяса, когда оно бывает (вот почему все «простые люди» лагеря предпочитают рыбу мясу; весовая норма здесь одна, а мясо всё равно украдут). Кроме воров, повару надо кормить лагерную обслугу, бригадиров, врачей, а то и дежурных на вахте надзирателей. И повар кормит — воры просто угрожают ему убийством, а лагерное начальство из заключённых (на блатном языке они называются «придурки») может в любую минуту придраться и снять повара с работы, и тот отправится в забой, что страшно для любого повара, да и не только повара.

Аполлон среди блатных

Среди блатарских «балетмейстеров» встречались необыкновенно одарённые мастера, способные станцевать речь Ахун Бабаева или передовую статью из вчерашней газеты.

Хоровых песен у блатных нет, хором они никогда не поют, и если фраера запевают какую-нибудь бессмертную песню, вроде «Бывали дни весёлые» или «Хаз-Булата», вор не только никогда не подтянет, но и слушать не станет — уйдёт. Пение блатных — исключительно сольное пение, сидя где-нибудь у зарешеченного окна или лёжа на нарах, заложив руки за голову. Петь блатарь никогда не начнёт по приглашению, по просьбе, а всякий раз как бы неожиданно, по собственной потребности. Если это певец хороший, то голоса в камере стихают, все прислушиваются к певцу. А певец негромко, тщательно выговаривая слова, поёт одну песню за другой — без всякого, конечно, аккомпанемента. Отсутствие аккомпанемента как бы усиливает выразительность песни, а вовсе не является недостатком. В лагере есть оркестры, духовые и струнные, но всё это «от лукавого» — блатари крайне редко выступают в качестве оркестрантов, хотя блатной закон и не воспрещает прямо подобной деятельности. Что тюремный «вокал» мог развиваться исключительно в виде сольного пения — это вполне понятно. Это — исторически сложившаяся, вынужденная необходимость. Никакое хоровое пение не могло бы быть допущено в стенах тюрьмы. Однако и в «шалманах», на воле хоровых песен блатари не поют. Их гулянки и кутежи обходятся без хорового пения. В этом факте можно видеть и лишнее свидетельство волчьей природы вора, его антиколлегиальности, а может быть, причина в тюремных навыках. Среди блатарей не много встречается любителей чтения. Из десятков тысяч блатарских лиц вспоминаются лишь двое, для которых книга не была чем-то враждебным, чужим и чуждым. <…> Остальная же масса воров признавала только «рóманы», удовлетворяясь этим вполне.

Сергей Есенин и воровской мир

Чем же Есенин близок душе блатаря? Прежде всего, откровенная симпатия к блатному миру проходит через все стихи Есенина. <…> Настроение, отношение, тон целого ряда стихотворений Есенина близки блатному миру. Какие же родственные нотки слышат блатари в есенинской поэзии? Прежде всего, это нотки тоски, всё, вызывающее жалость, всё, что роднится с «тюремной сентиментальностью».

Блатари могут приласкать собаку и тут же её разорвать живую на куски — у них моральных барьеров нет, а любознательность их велика, особенно в вопросе «выживет или не выживет?». Начав ещё в детстве с наблюдений над оборванными крыльями пойманной бабочки и птичкой с выколотыми глазами, блатарь, повзрослев, выкалывает глаза человеку из того же чистого интереса, что и в детстве.

Нотки вызова, протеста, обречённости — все эти элементы есенинской поэзии чутко воспринимаются блатарями. Им не нужны какие-нибудь «Кобыльи корабли» или «Пантократор». Блатари — реалисты. В стихах Есенина они многого не понимают и непонятное — отвергают. <…> Каждое стихотворение «Москвы кабацкой» имеет нотки, отзывающиеся в душе блатаря; что им до глубокой человечности, до светлой лирики существа есенинских стихов.

Стремясь как-то подчеркнуть свою близость к Есенину, как-то демонстрировать всему миру свою связь со стихами поэта, блатари, со свойственной им театральностью, татуируют свои тела цитатами из Есенина. Наиболее популярные строки, встречавшиеся у весьма многих молодых блатарей, посреди разных сексуальных картинок, карт и кладбищенских надгробий: Как мало пройдено дорог, Как много сделано ошибок.

Думается, что ни одного поэта мира не пропагандировали ещё подобным образом.

От беглой заинтересованности при первом знакомстве до включения стихов Есенина в обязательную «библиотеку молодого блатаря» с одобрения всех главарей подземного мира прошло два-три десятка лет. Это были те самые годы, когда Есенин не издавался или издавался мало <…>. Тем больше доверия и интереса вызывал поэт у блатарей. Блатной мир не любит стихов. Поэзии нечего делать в этом мрачном мире. Есенин — исключение. Примечательно, что его биография, его самоубийство — вовсе не играли никакой роли в его успехе здесь. Самоубийств профессиональные уголовники не знают, процент самоубийств среди них равен нулю. Трагическую смерть Есенина наиболее грамотные воры объясняли тем, что поэт всё-таки не был полностью вором, был вроде «порчака», «порченого фраера» — от которого, дескать, можно всего ожидать. Но, конечно, — и это скажет каждый блатарь, грамотный и неграмотный, — в Есенине была «капля жульнической крови».

Как «тискают рóманы»

… тюремные гиперболы являются пропагандистским и агитационным материалом блатного мира, материалом немалого значения. Эти рассказы — блатной университет, кафедра их страшной науки. Молодые воры слушают «стариков», укрепляются в своей вере. <…> Может быть, рассказчику-блатарю и самому хочется верить, как Хлестакову, в своё вдохновенное враньё? Он сам себе кажется сильнее и лучше.

«Тиснуть» на блатном языке значит «рассказать», и происхождение этого красочного арготизма угадать нетрудно. Рассказываемый «рóман» — как бы устный «оттиск» повествования. «Рóман» же как некая литературная форма вовсе не обязательно роман, повесть или рассказ. Это может быть и любой мемуар, кинофильм, историческая работа. «рóман» — всегда чужое безымянное творчество, изложенное устно. Автора здесь никогда никто не называет и не знает. Требуется, чтобы рассказ был длинным, — ведь одно из его назначений — скоротать время. «рóман» всегда наполовину импровизация, ибо, слышанный где-то раньше, он частью забывается, а частью расцвечивается новыми подробностями — красочность их зависит от способностей рассказчика.

Из сюжетов, взятых из добротных литературных произведений, твёрдое место занял «Граф Монте-Кристо»; «Три мушкетёра», напротив, не имеют никакого успеха и расцениваются как комический роман. Стало быть, идея французского режиссёра, снявшего «Трёх мушкетёров» как весёлую оперетту, — имела здравые основания.

Ни один блатарь не сознается, что он не любит «рóманов». «рóманы» как бы освящены воровским исповеданием веры, включённым в кодекс его поведения, его духовных запросов.

Русское бульварное чтиво прошлого столетия сохранилось доныне в блатарском подполье. Блатари-«романисты» и рассказывают, «тискают» именно эти старинные «рóманы». Это как бы блатная классика.

«Романист» <…> рассказывает обычно до полного изнеможения, ибо, пока не заснул хоть один из слушателей, считается неприличным оборвать рассказ. Отрубленные головы, пачки долларов, драгоценные камни, найденные в желудке или кишках какой-нибудь великосветской «марьяны», — сменяют друг друга в этом рассказе.

Карфаген должен быть разрушен! Блатной мир должен быть уничтожен! — конец очерка и цикла

Отдельные статьи

• Об одной ошибке художественной литературы
• Жульническая кровь
• Женщина блатного мира
• «Сучья» война

О цикле

	Ласковое блатное зверство описано у Шаламова с той же степенью пластической убедительности, с такой физической достоверностью, с какой описывал он разве что муки голода…
	— Дмитрий Быков, «Имеющий право», 2007

Ссылка

• «Очерки преступного мира» на официальном сайте Шаламова