Путешествие и приключения капитана Гаттераса

«Путешествие и приключения капитана Гаттераса» (фр. Voyages et aventures du Capitaine Hatteras или Les Aventures du capitaine Hatteras) — научно-приключенческий роман Жюля Верна, впервые опубликованный в 1864—1865 годах под заглавием «Англичане на Северном Полюсе. Ледяная пустыня» (Les Anglais au pôle Nord. Le désert de glace).

Цитаты

Англичане на Северном Полюсе

— Ты будешь меня уверять, будто на бриге имеется капитан? <…> Кто же это такой? — Собака. <…> Собака — капитан брига в сто семьдесят тонн! Просто умора! Но «Форвард» был такой чудной корабль, что прежде, чем смеяться или что-нибудь отрицать, следовало хорошенько поразмыслить. <…> — Когда «Форвард» одновременно идёт под парусами и под паром, то под парусами он идёт быстрее. Приятель Клифтона, по правде сказать, не слишком-то понял смысл этой сентенции, но ему казалось, что всего можно ожидать от корабля, которым командует собака. — глава I

— … tu vas me soutenir que le Forward a un capitaine à bord ? <…> Et qui est-ce ? — C’est un chien. <…> Un chien capitaine d’un brick de cent soixante-dix tonneaux ! il y avait là de quoi étouffer ! Mais, ma foi, le Forward était un bâtiment si extraordinaire, qu’il fallait y regarder à deux fois avant de rire, avant de nier. <…> « Lorsque le Forward se sert en même temps de ses voiles et de son hélice, c’est à la voile qu’il arrive le plus vite. » L’ami de Clifton n’avait rien compris à cette proposition, mais il croyait tout possible de la part d’un navire commandé par un chien en personne.

	Доктор Клоубонни, вступивший во владение своей каютой, весь ушёл в свои хлопоты <…>. — Самым счастливым животным на свете, — рассуждал он, — была бы улитка, если бы она могла по своему желанию построить себе раковину. Постараюсь же быть разумной улиткой. — глава IV
	Le docteur Clawbonny était, lui, tout à son affaire ; il avait pris possession de sa cabine <…>. « Le plus heureux des animaux, disait-il, serait un colimaçon qui pourrait se faire une coquille à son gré ; je vais tâcher d’être un colimaçon intelligent. »

	— Море — славная вещь. <…> — Вы правы; <…> я готов отдать все континенты за кусок океана. — глава V
	« C’est une belle chose que la mer. <…> — Vous avez raison ; <…> je donnerais tous les continents du monde pour un bout d’océan. »

	— … дай нам бог во время нашего путешествия побольше встречать заливов Успеха и поменьше мысов Отчаяния. — глава VII
	— … puissions-nous, dans notre voyage, rencontrer plus de baies du Succès que de caps du Désespoir !

Губернатор, его жена и пятеро детей, все чистокровные эскимосы, вышли навстречу посетителям и приветствовали их. Доктор, будучи филологом, немного знал датский язык; <…> переводчик экспедиции, он же ледовый лоцман, знал слов двадцать на эскимосском языке, а с двадцатью словами при некоторой находчивости можно далеко уйти. <…> [доктору] пришлось ограничиться беседой с губернатором. Но этот высокий сановник был не слишком-то развит: чуточку поменьше развития — и он был бы сущим ослом; чуточку побольше — он был бы грамотным. — глава X

Le gouverneur, sa femme et ses cinq enfants, tous de race esquimau, vinrent poliment au-devant des visiteurs. Le docteur, en sa qualité de philologue, possédait un peu de danois ; <…> interprète de l’expédition en même temps qu’ice-master, savait une vingtaine de mots de la langue groënlandaise, et avec vingt mots on va loin, si l’on n’est pas ambitieux. <…> il fut donc réduit à s’entretenir avec le gouverneur. Ce premier magistrat ne paraissait pas fort lettré ; un peu moins, c’était un âne ; un peu plus, il savait lire.

	— Моё имя ручается за меня: оно означает «энергия и патриотизм». Я — капитан Гаттерас! — глава XII
	— Mon nom d’ailleurs vous répondra de moi. Il signifie énergie et patriotisme. Je suis le capitaine Hatteras !

	— Если бы я не был французом, то хотел бы быть англичанином. — А если бы я не был англичанином, — ответил Гаттерас, — то хотел бы быть… англичанином. — глава XII
	« Si je n’étais Français, je voudrais être Anglais. — Si je n’étais Anglais, moi, répondit Hatteras, je voudrais être Anglais. »

… лицо путешественников было плотно закрыто узким капюшоном, <…> наружу выглядывали только глаза, рот и нос. Впрочем, их и не следовало защищать от ледяного воздуха, потому что нет ничего неудобнее поднятых воротников и кашне, быстро каменеющих на морозе, — вечером их пришлось бы разрубать топором, а такой способ раздевания весьма неприятен, даже в арктических странах! Необходимо давать свободный выход дыханию, потому что выделяющиеся при этом пары, встречая препятствие, немедленно замерзают. — глава XXIX

… la figure des voyageurs se trouvait encadrée dans un étroit capuchon ; <…> la bouche, le nez, les yeux subissaient seuls le contact de l’air, et il n’eût pas fallu les en garantir ; rien d’incommode comme les hautes cravates et les cache-nez, bientôt roidis par la glace ; le soir, on n’eût pu les enlever qu’à coups de hache, ce qui, même dans les mers arctiques, est une vilaine manière de se déshabiller. Il fallait, au contraire, laisser un libre passage à la respiration, qui, devant un obstacle, se fût immédiatement congelée.

Похоже, медведь был огромный. Заблудившись в тумане, он бродил из стороны в сторону, рискуя наткнуться на путешественников, о присутствии которых даже не подозревал. «Дело осложняется!» — подумал, останавливаясь, доктор. По временам он даже чувствовал у себя на лице дыхание зверя, но через несколько мгновений тот опять исчезал в тумане; порой медведь подходил чуть не вплотную к доктору; он размахивал лапами и своими страшными когтями царапал на нём шубу. Тогда Клоубони снова пятился назад, и движущаяся громада исчезала подобно фантасмагории. Отступая перед огромным врагом, доктор вдруг заметил, что почва начинает подниматься; цепляясь руками за острые выступы, он вскарабкался на ледяную глыбу, потом на другую и стал палкой ощупывать вокруг себя снег. «Ледяная гора! — сказал он себе. — Если только мне удастся взобраться на её вершину — я спасён!» Промолвив это, доктор с поразительным проворством взобрался на высоту почти восьмидесяти футов; он поднял голову над поверхностью застывшего моря тумана, верхние слои которого выделялись на фоне неба. — глава XXIX

Mais en reculant ainsi le docteur sentit le sol s’élever sous ses pas ; s’aidant des mains, se cramponnant aux arêtes des glaçons, il gravit un bloc, puis deux ; il tâta du bout de son bâton. « Un ice-berg ! se dit-il ; si j’arrive au sommet, je suis sauvé. » Tantôt il sentait le souffle de l’animal, qui peu après se perdait dans ce frost-rime ; tantôt il entrevoyait les pattes énormes du monstre, battant l’air, et elles passaient si près de lui que ses vêtements furent plus d’une fois déchirés par des griffes aiguës ; il sautait en arrière, et alors la masse en mouvement s’évanouissait à la façon des spectres fantasmagoriques. Mais en reculant ainsi le docteur sentit le sol s’élever sous ses pas ; s’aidant des mains, se cramponnant aux arêtes des glaçons, il gravit un bloc, puis deux ; il tâta du bout de son bâton. « Un ice-berg ! se dit-il ; si j’arrive au sommet, je suis sauvé. » Et, ce disant, il grimpa avec une agilité surprenante à quatre-vingts pieds d’élévation environ ; il dépassait de la tête le brouillard gelé, dont la partie supérieure se tranchait nettement !

Часть вторая. Ледяная пустыня

	— Известна ли сила сопротивления льда? <…> — Ещё бы не известна! <…> В наше время научились измерять всё на свете, кроме человеческого честолюбия! — глава III
	— Connaît-on la force de résistance de la glace ? <…> — Parfaitement, <…> qu’ignore-t-on maintenant de ce qui peut se mesurer dans le monde, sauf l’ambition humaine !

— Вам известно, — сказал капитан, — что полярные медведи охотятся на тюленей, это их основная пища. Целыми днями медведь подстерегает тюленя у края отдушины и, едва тот покажется на поверхности льда, хватает его и душит в своих объятиях. Поэтому медведь не испугается, если увидит тюленя. Напротив… — Я догадываюсь, в чём дело. Это очень опасная затея, — сказал доктор. — Зато, если удастся, — медведь будет наш! — отвечал капитан. — Надо непременно это сделать! Я напялю шкуру тюленя и поползу по снегу. Не будем терять времени. Зарядите ружьё и дайте его мне. — глава V

« Vous savez, dit le premier, que les ours du pôle chassent les phoques, dont ils font principalement leur nourriture. Ils les guettent au bord des crevasses pendant des journées entières et les étouffent dans leurs pattes dès qu’ils apparaissent à la surface des glaces. Un ours ne peut donc s’effrayer de la présence d’un phoque. Au contraire. — Je crois comprendre votre projet, dit le docteur ; il est dangereux. — Mais il offre des chances de succès, répondit le capitaine : il faut donc l’employer. Je vais revêtir cette peau de phoque et me glisser sur le champ de glace. Ne perdons pas de temps. Chargez votre fusil et donnez-le moi. »

— У нас нет зажигательной чечевицы, так постараемся её сделать. — А как? — спросил Джонсон. — Изо льда. — Как? Вы думаете?… — А почему бы и нет? Всё дело в том, чтобы собрать солнечные лучи в одном фокусе, и кусок льда вполне может заменить зажигательное стекло. — Возможно ли это? — спросил Джонсон. — Вполне, только я предпочёл бы пресноводный лед. Он прозрачнее и крепче, чем морской. — глава V (это подтвердил опытом Ж.-Б. Шарко)

« Nous n’avons pas de lentille, eh bien, nous en ferons une. — Comment ? demanda Johnson. — Avec un morceau de glace que nous taillerons. — Quoi ? vous croyez ?… — Pourquoi pas ? il s’agit de faire converger les rayons du soleil vers un foyer commun, et la glace peut nous servir à cela comme le meilleur cristal. — Est-il possible ? fit Johnson. — Oui, seulement je préférerais de la glace d’eau douce à la glace d’eau salée ; elle est plus transparente et plus dure. »

— Учёные способны на всё, — засмеялся Альтамонт. — Да, они ни перед чем не остановятся, лишь бы объяснить какой-нибудь факт. Итак, по их предположению, полюс некогда находился у экватора, а экватор — на полюсе. <…> — Но как же они объяснили происшедший переворот? — спросил Альтамонт. — Столкновением с кометою. Комета — это «Deus ex machina» учёных. Всякий раз, как господа учёные затрудняются ответить на какой-нибудь вопрос космического порядка, они призывают на помощь комету. Насколько мне известно, кометы — самые услужливые из светил, и на первый же зов учёного являются, чтобы всё уладить. — глава XXIV

— Les savants sont capables de tout, dit Altamont en riant. — Oui, de tout pour expliquer un fait ; eh bien, ils supposèrent que le pôle de la terre avait été autrefois à l’équateur, et l’équateur au pôle. <…> — Et comment expliquaient-ils ce bouleversement ? demanda Altamont. — Par le choc d’une comète. La comète est le « Deus ex machina » ; toutes les fois qu’on est embarrassé en cosmographie, on appelle une comète à son secours. C’est l’astre le plus complaisant que je connaisse, et, au moindre signe d’un savant, il se dérange pour tout arranger !

Поднявшись на вершину, Гаттерас пошёл вдоль скалы, поднимавшейся над пропастью. Камни дождём сыпались вокруг капитана, Дэк следовал за ним. Казалось, бедное животное испытывало притяжение бездны. Гаттерас размахивал знаменем, озарённым огненными отблесками, и красная ткань широкими складками развевалась над жерлом кратера. Одной рукой он потрясал знаменем, а другой указывал на зенит, на полюс небесной сферы. Казалось, он был в нерешительности. Он искал глазами математическую точку, в которой пересекаются все земные меридианы и на которую с непонятным упорством хотел ступить ногой. Вдруг скала рухнула под ним. Гаттерас исчез. Отчаянный вопль его товарищей долетел до вершины горы. Прошла секунда — целое столетие! Доктор уже решил, что его друг погиб, навсегда исчез в жерле вулкана. Но в тот момент, когда Гаттерас уже падал в пропасть, к нему подоспел Альтамонт и подхватил его. Через полчаса убитые горем товарищи несли на руках потерявшего сознание капитана «Форварда». Когда он пришёл в себя, доктор стал с тревогой вглядываться ему в глаза. Но Гаттерас смотрел на него невидящим взглядом, как слепой. — Великий боже! — вскричал Джонсон. — Да он ослеп! — Нет! — ответил доктор. — Друзья мои, мы спасли только тело Гаттераса. Его душа осталась на вершине вулкана. Рассудок его помрачился. — глава XXV

Cependant Hatteras, parvenu à la cime de la montagne, s’avançait au-dessus du gouffre sur un roc qui surplombait. Les pierres pleuvaient autour de lui. Duk le suivait toujours. Le pauvre animal semblait déjà saisi par l’attraction vertigineuse de l’abîme, Hatteras agitait son pavillon, qui s’éclairait de reflets incandescents, et le fond rouge de l’étamine se développait en longs plis au souffle du cratère. Hatteras le balançait d’une main. De l’autre, il montrait au zénith le pôle de la sphère céleste. Cependant, il semblait hésiter. Il cherchait encore le point mathématique où se réunissent tous les méridiens du globe et sur lequel, dans son entêtement sublime, il voulait poser le pied. Tout d’un coup le rocher manqua sous lui. Il disparut. Un cri terrible de ses compagnons monta jusqu’au sommet de la montagne. Une seconde, un siècle ! s’écoula. Clawbonny crut son ami perdu et enseveli à jamais dans les profondeurs du volcan. Mais Altamont était là, Duk aussi. L’homme et le chien avaient saisi le malheureux au moment où il disparaissait dans l’abîme. Hatteras était sauvé, sauvé malgré lui, et, une demi-heure plus tard, le capitaine du Forward, privé de tout sentiment, reposait entre les bras de ses compagnons désespérés. Quand il revint à lui, le docteur interrogea son regard dans une muette angoisse. Mais ce regard inconscient, comme celui de l’aveugle qui regarde sans voir, ne lui répondit pas. — Grand Dieu ! dit Johnson, il est aveugle ! — Non ! répondit Clawbonny, non ! Mes pauvres amis, nous n’avons sauvé que le corps d’Hatteras ! Son âme est restée au sommet de ce volcan ! Sa raison est morte !

Этот недуг, это «полярное безумие» протекало спокойно, без особых перемен. Но однажды доктор, постоянно навещавший своего несчастного друга, обратил внимание на его странные повадки. С некоторых пор капитан Гаттерас, в сопровождении верной собаки, печально и ласково глядевшей на своего хозяина, каждый день подолгу прогуливался, причём ходил все в ту же сторону, по одной из аллей Стэн-Коттеджа. Дойдя до конца аллеи, капитан возвращался, пятясь назад. Если его останавливали, он пальцем показывал на небе какую-то точку. Если его заставляли повернуться, он сердился, и Дэк, разделявший раздражение Гаттераса, начинал бешено лаять. Доктор, внимательно наблюдавший за своим другом, вскоре разгадал причину столь странного упорства и понял, почему Гаттерас ходил всё в том же направлении, как будто его притягивал незримый магнит. Капитан Джон Гаттерас неизменно стремился к северу. — глава XXVII; конец романа

Cette maladie, cette « folie polaire », suivait donc tranquillement son cours et ne présentait aucun symptôme particulier, quand, un jour, le docteur Clawbonny, qui visitait son pauvre malade, fut frappé de son allure. Depuis quelque temps, le capitaine Hatteras, suivi de son fidèle chien qui le regardait d’un œil doux et triste, se promenait chaque jour pendant de longues heures ; mais sa promenade s’accomplissait invariablement suivant un sens déterminé et dans la direction d’une certaine allée de Sten-Cottage. Le capitaine, une fois arrivé à l’extrémité de l’allée, revenait à reculons. Quelqu’un l’arrêtait-il ? il montrait du doigt un point fixe dans le ciel. Voulait-on l’obliger à se retourner ? il s’irritait, et Duk, partageant sa colère, aboyait avec fureur. Le docteur observa attentivement une manie si bizarre, et il comprit bientôt le motif de cette obstination singulière ; il devina pourquoi cette promenade s’accomplissait dans une direction constante, et, pour ainsi dire, sous l’influence d’une force magnétique. Le capitaine John Hatteras marchait invariablement vers le Nord.

Глава II

Американец, поднявшись со своей постели, пополз по земле, потом встал на колени. Покрытые язвами губы шевелились, он что-то бормотал. В крайнем изумлении доктор молча смотрел на него. Гаттерас уставился на больного, стараясь уловить смысл его невнятных слов. — «Порпойз». — «Порпойз»! — воскликнул капитан. Американец утвердительно кивнул головой. — В здешних морях? — спросил капитан с замиранием сердца. Больной снова кивнул. — На севере? — Да! — И местонахождение его вам известно? — Да! — В точности? — Да! — повторил Альтамонт. Наступило молчание. Свидетелей этой неожиданной сцены охватила дрожь. — Слушайте, — сказал, наконец, Гаттерас, — нам необходимо знать местоположение вашего корабля. Я вслух буду считать градусы, и когда надо будет, вы остановите меня жестом. В знак согласия американец кивнул головой. — Итак, речь идёт о градусах долготы. Сто пять? Нет! Сто шесть? Сто семь? Сто восемь? Западной?.. — Да, — отвечал американец. — Дальше. Сто девять? Сто десять? Сто двенадцать? Сто четырнадцать? Сто шестнадцать? Сто восемнадцать? Сто девятнадцать? Сто двадцать?.. — Да, — сказал Альтамонт. — Сто двадцать градусов долготы? — недоверчиво переспросил Гаттерас. — А сколько минут? Я буду считать… При слове «пятнадцать» Альтамонт слабым жестом остановил капитана. — Так… Теперь перейдём к градусам широты… Вы меня поняли? Начинаем… Восемьдесят? Восемьдесят один? Восемьдесят два? Восемьдесят три? Американец опять остановил Гаттераса. — А сколько минут? Пять? Десять? Пятнадцать? Двадцать? Двадцать пять? Тридцать? Тридцать пять?! Альтамонт снова подал знак, причём слабо улыбнулся. — Итак, — сказал Гаттерас, — ваш «Порпойз» находится под ста двадцатью градусами пятнадцатью минутами долготы и восьмьюдесятью тремя градусами и тридцатью пятью минутами широты… — Да. — От напряжения Альтамонт вконец обессилел. — Итак, друзья мои, — воскликнул Гаттерас, — вы видите, что спасение на севере, только на севере!.. — Но вслед за этими радостными словами капитана вдруг поразила какая-то ужасная мысль. Он даже изменился в лице! Как так? Значит, опять не он, а совсем другой человек, притом американец! — на целых три градуса дальше него продвинулся к полюсу!

— Mes amis, reprit Hatteras d’une voix presque suppliante, vous vous désespérez avant l’heure ! Je vous proposerais de chercher au nord la route du salut, que vous refuseriez de me suivre ! Et pourtant, n’existe-t-il pas près du pôle des tribus d’Esquimaux comme au détroit de Smith ? Cette mer libre, dont l’existence est pourtant certaine, doit baigner des continents. La nature est logique en tout ce qu’elle fait. Eh bien, on doit croire que la végétation reprend son empire là où cessent les grands froids. N’est-ce pas une terre promise qui nous attend au nord, et que vous voulez fuir sans retour ? Hatteras s’animait en parlant ; son esprit surexcité évoquait les tableaux enchanteurs de ces contrées d’une existence si problématique. — Encore un jour, répétait-il, encore une heure ! Le docteur Clawbonny, avec son caractère aventureux et son ardente imagination, se sentait émouvoir peu à peu ; il allait céder ; mais Johnson, plus sage et plus froid, le rappela à la raison et au devoir. — Allons. Bell, dit-il, au traîneau ! — Allons ! répondit Bell. Les deux marins se dirigèrent vers l’ouverture de la maison de neige. — Oh ! Johnson ! vous ! vous ! s’écria Hatteras. Eh bien ! partez, je resterai ! je resterai ! — Capitaine ! fit Johnson, s’arrêtant malgré lui. — Je resterai, vous dis-je ! Partez ! abandonnez-moi comme les autres ! Partez… Viens, Duk, nous resterons tous les deux ! Le brave chien se rangea près de son maître en aboyant. Johnson regarda le docteur. Celui-ci ne savait que faire ; le meilleur parti était de calmer Hatteras et de sacrifier un jour à ses idées. Le docteur allait s’y résoudre, quand il se sentit toucher le bras. Il se retourna. L’Américain venait de quitter ses couvertures ; il rampa sur le sol ; il se redressa enfin sur ses genoux, et de ses lèvres malades il fit entendre des sons inarticulés. Le docteur, étonné, presque effrayé, le regardait en silence. Hatteras, lui, s’approcha de l’Américain et l’examina attentivement. Il essayait de surprendre des paroles que le malheureux ne pouvait prononcer. Enfin, après cinq minutes d’efforts, celui-ci fit entendre ce mot : — Porpoise. — Le Porpoise ! s’écria le capitaine. L’Américain fit un signe affirmatif. — Dans ces mers ? demanda Hatteras, le cœur palpitant. Même signe du malade. — Au nord ? — Oui ! fit l’infortuné. — Et vous savez sa position ? — Oui ! — Exacte ? — Oui ! dit encore Altamont. Il se fit un moment de silence. Les spectateurs de cette scène imprévue étaient palpitants. — Écoutez bien, dit enfin Hatteras au malade ; il nous faut connaître la situation de ce navire ! Je vais compter les degrés à voix haute, vous m’arrêterez par un signe. L’Américain remua la tête en signe d’acquiescement. — Voyons, dit Hatteras, il s’agit des degrés de longitude. — Cent cinq ? Non. — Cent six ? Cent sept ? Cent huit ? — C’est bien à l’ouest ? — Oui, fit l’Américain. — Continuons. — Cent neuf ? Cent dix ? Cent douze ? Cent quatorze ? Cent seize ? Cent dix-huit ? Cent dix-neuf ? Cent vingt… ? — Oui, répondit Altamont. — Cent vingt degrés de longitude ? fit Hatteras. Et combien de minutes ? — Je compte… Hatteras commença au numéro un. Au nombre quinze, Altamont lui fit signe de s’arrêter. « Bon ! dit Hatteras. — Passons à la latitude. Vous m’entendez ? — Quatre-vingts ? Quatre-vingt-un ? Quatre-vingt-deux ? Quatre-vingt-trois ? » L’Américain l’arrêta du geste. « Bien ! — Et les minutes ? Cinq ? Dix ? Quinze ? Vingt ? Vingt-cinq ? Trente ? Trente-cinq ? » Nouveau signe d’Altamont, qui sourit faiblement. — Ainsi, reprit Hatteras d’une voix grave, le Porpoise se trouve par cent vingt degrés et quinze minutes de longitude, et quatre-vingt-trois degrés et trente-cinq minutes de latitude ? — Oui ! fit une dernière fois l’Américain en retombant sans mouvement dans les bras du docteur ? Cet effort l’avait brisé. — Mes amis, s’écria Hatteras, vous voyez bien que le salut est au nord, toujours au nord ! Nous serons sauvés ! Mais, après ces premières paroles de joie, Hatteras parut subitement frappé d’une idée terrible. Sa figure s’altéra, et il se sentit mordre au cœur par le serpent de la jalousie. Un autre, un Américain, l’avait dépassé de trois degrés sur la route du pôle !

Перевод

Е. Н. Бирукова, 1980

О романе

	Я охотно принимаю поправку, относящуюся к Гаттерасу, и сделаю его беспредельно смелым и удачливым. Его отвага будет устрашать.
	— Жюль Верн, письмо П.-Ж. Этцелю 16 сентября 1863

	Другой возможности для финала я не видел, и, кроме того, мне казалось, что вся его история могла привести только к такому исходу. И в самом деле, зачем возвращать Гаттераса в Англию? Что ему там делать? Ну конечно же, этот человек должен умереть на полюсе! Вулкан — единственно достойная для него могила.
	— Жюль Верн, письмо Этцелю 25 апреля 1864

Эта положительно вредная книга. Её читатели необходимо должны вынести массу неверных сведений, лишённых научного значения и положительно вредных по превратности толкования фактов. Дело в том, что автор снабдил экспедицию доктором, которого он возвёл в учёные и заставил читать лекции и объяснять научным образом многие явления природы, и этот доктор явился неистощимым источником абсурда. Наконец, автор толкует об открытии Северного полюса как о факте и обставляет это описаниями, которые могут сбить с толку людей с неустановившимися прочно научными знаниями. Читатель согласится, что подобная галиматья едва ли интересна в книге для лёгкого чтения…

— рецензия журнала «Библиограф», 1869

	Заключительные слова <…> были для меня высшей — доступной мне — поэзией.
	— Валерий Брюсов, «Моя юность»

	Каждая деталь в полярном романе Жюля Верна полна значения. Научный роман должен походить на прекрасную оперу. Каждая фраза раскалена, каждый шаг героев ассоциируется с трагедией, каждая глава звучит, как отдельная могучая ария. В этом смысле даже меню полярника должно читаться взахлёб.
	— Геннадий Прашкевич, «Жюль Верн» (ЖЗЛ), 2013