Пушкин (Силуэты русских писателей)

«Пушкин» — эссе Юлия Айхенвальда 1906 года из цикла «Силуэты русских писателей». Первоначальный набросок «Пушкин как воспитатель. (Эскиз)» был напечатан в 1899. Эссе перерабатывалось для последующих изданий «Силуэтов…» (1908, 1911, 1914, 1917) и книги «Пушкин» (1908, 1916). Здесь приведена редакция посмертного издания 1929 года.

Цитаты

Разнообразны перевоплощения всепоэта Пушкина. И нельзя охарактеризовать его лучше, чем это сделал он сам, хотя не имея в виду только себя, в известном стихотворении «Эхо». <…> В самом деле, он — эхо мира, послушное и певучее эхо, которое несётся из края в край, чтобы страстно откликнуться на всё, чтобы не дать бесследно замереть ни одному достойному звуку вселенской жизни. В этой отзывчивости, в этом даре полногласных ответов на все живые голоса есть нечто по преимуществу человеческое, так как никто не должен ограничиваться определённой сферой впечатлений и мир для всякого должен существовать весь. Вот отчего Пушкин творя претворял; он перенимал, он многому подражал <…>; ведь и чужое художественное создание уже само становится природой, чем-то первоначальным, и возвращается входит в общую совокупность явлений, так что и оно родит свой отклик в воздухе пустом. Пушкин вообще не высказывал каких-нибудь первых, оригинальных и поразительных мыслей; он больше отзывался, чем звал. Это именно потому, что он был истинный поэт. <…> Свободный духом, царственно-беспечный, он, как художник, не обнаруживал и следа интеллектуализма — поэт «глуповатой» поэзии. Не промежуточная работа мысли и даже, с другой стороны, не наитие внезапных чисто умственных откровений создавали его силу, а непосредственная интуиция, вдохновенное постижение прекрасной сущности предметов — догадка красоты. И в его собственной душе жило так необъятно много этой красоты, что она могла находить себе утоление, созвучие, внутреннюю рифму только во всём разнообразии природы и во всей беспредельности человеческого бытия. Всеотзывная личность его была похожа на многострунный инструмент, и мир играл на этой Эоловой арфе, извлекая из неё дивные песни. Великий Пан поэзии, он чутко слышал небо, землю, биение сердец — и за это мы теперь слушаем его. <…> Пушкин воспроизводил не то, что рассеивается во времени и пространстве, обречённое забвению, как шум печальный волны, плеснувшей в берег дальный: нет, он в силу художественного инстинкта, не задумываясь, отметал всё случайное и бренное, он сразу улавливал самую основу и очарование действительности, вечное зерно преходящих явлений и вещей. Он пел для забавы, без дальних умыслов, но в результате возникала глубина и серьёзность. То, что он повторил, что навеки удержал из текучей хаотичности жизненного гула, — это именно и есть то, что заслуживает бессмертия; как раз это и должно было остаться на свете, как раз эти чистые отклики и образуют мысль и музыку мира. Эхо души и деяний, внутренних и внешних событий, прошлого и настоящего, Пушкин в своей отзывчивости как бы теряет собственное лицо. Но божество тоже не имеет лица. Определённые черты, физиономия присущи только тому, что ограничено, — их не знает мироздание как целое. И Пушкин, растворяясь в звуках, воспроизводящих все, отвечающих всему, именно в этом и находит самого себя, свой великий микрокосм.

… поэзия Пушкина совершила весь человеческий цикл и развернула живой свиток естественной личности, которая дышит всею полнотой и силой жизненного дыхания.

Сторукий богатырь духа, Пушкин в своём пламенном любопытстве, полный звуков я смятения, объемлет всё, всех видит и слышит, каждому отвечает.

В самых разнообразных сферах, под оболочками чуждых народностей и речей, на протяжении многих времён, всегда и везде, сочувственно и глубоко узнаёт Пушкин единое всечеловеческое сердце и нераздельно переживает его радости и печали, как Махадева, который принимает облик человека, для того чтобы самому испытать многообразный опыт людей.

Для него нет в мире никого и ничего безусловно-презренного и ничтожного, ни одного безразличного существа, от которого можно было бы равнодушно отвернуться. Всё на свете важно, все на свете важны. Подобно тому как он замечает прозаические бредни повседневности, фламандской школы пестрый сор, и поэтизирует всё, к чему ни прикасается, так и в людях благодатной прозорливостью ума и сердца всегда находит он что-нибудь светлое — несомненно, потому, что сообщает им внутренний свет и тепло своей собственной души.

Его независимость и ощущение духовной царственности бесконечно далеки от мизантропии; одиночество не есть нелюдимство, и строгость душевного уединения, высшая самобытность, гармонично разрешается для дружбы, которая и в жизни, и в творениях Пушкина, прирождённого друга и брата, нашла себе такое светлое воплощение.

В самом деле, если не вся некрасовская поэзия, то её значительная и наиболее характерная доля, её настроения и даже её слова, заключены уже в стихотворении Пушкина «Шалость»…

Великому не прощаешь малого; но у Пушкина это малое звучит как родное, интимно и тепло, и ещё более сближает нас с ним, далёким гением.

Но безнадёжна всякая попытка доказать Пушкина… Надо просто его читать, раскрыть почти на любой странице его книгу, отдаться ей слухом и духом, и тогда каждый сам почувствует, что даже не в одном содержании величие нашего великого, а в самом течении, в звучащей радости его стихов. Само естество смотрится в его творения, как в зеркало. Ничего вычурного, красота без украшений, классический стиль природы и строгая чистота линий. Проза его — венец словесной прозрачности. Сама действительность, если бы захотела рассказать о себе, заговорила бы умной прозой Пушкина. Обыкновенно в рассказах других писателей событие отягощается словами, обыкновенно между фактом и поведанием его есть какой-то промежуток, в течение которого событие искажается, — у Пушкина этого нет: у него не чувствуешь тяжести слова, и дело не туманится рассказом, остаётся чисто, неприкосновенно, и каждый раз взято именно столько слов, сколько нужно.

Его стихи лепечут уста детей, и его же стихи, не покидаемые в стенах школы, на обязательных страницах хрестоматий, текут вослед за нами в продолжение всей нашей жизни и, «ручьи любви», навсегда вливаются в наши взрослые души. И так проходят годы, десятилетия, прошло столетие со дня его рождения и ещё новые десятилетия, а сам он не проходит. Великий и желанный спутник, вечный современник, он идёт с нами от нашего детства и до нашей старости, он всегда около нас, он всегда откликается на зов нашего сердца, жаждущего прекрасных откровений. Какое счастье!.. — конец