Самоубийца (пьеса)

	Самоубийца (пьеса)
	Статья в Википедии
	Новости в Викиновостях

«Самоубийца» — пьеса Николая Эрдмана, написанная в 1928 году. Впервые опубликована на русском языке в 1969 году в ФРГ, тогда же поставлена в Швеции.

Цитаты

Ну знаешь, Семён, я всего от тебя ожидала, но чтобы ты ночью с измученной женщиной о ливерной колбасе разговаривал — этого я от тебя ожидать не могла.
Так, Семён, жить нельзя. Так, Семён, фокусы в цирке показывать можно, но жить так нельзя.
Если вы её бить собираетесь, Маргарита Ивановна, то я этого вам не советую, потому что вы здесь не прописаны.

— Кто ж, простите, в уборной стреляется?
— А куда ж безработному больше пойти?

— Гражданин Подсекальников, где вы живёте? Вы живёте в двадцатом веке. В век просвещения! В век электричества!
— А когда электричество выключают за неплатёж, то какой же, по-вашему, это век получается? Каменный?
— Очень каменный, гражданин Подсекальников. Вот какой уже день как в пещере живём. Прямо жить из-за этого даже не хочется.

— Гражданин Подсекальников, жизнь прекрасна.
— Я об этом в «Известиях» даже читал, но я думаю — будет опровержение.
— Вот напрасно вы думаете. Вы не думайте. Вы работайте.
— Безработным работать не разрешается.
— Вы всё ждёте какого-то разрешения. С жизнью надо бороться, Семён Семёнович.

— Человек перед смертью в штанах не нуждается.
— Всё зависит от места, Мария Лукьяновна. Например, в центре города никому без штанов умереть не возволят. Это я гарантирую.

Гражданин Подсекальников, вас, наверное, удивляет моя назойливость, тем не менее я позволю себе ещё раз, через стенку, обратить ваше пристальное внимание на то, что жизнь прекрасна.

— Где же выход?
— В трубе, Серафима Ильинична.

К жизни суд никого присудить не может. К смерти может, а к жизни нет.
Вы стреляетесь. Чудно. Прекрасно. Стреляйтесь себе на здоровье. Но стреляйтесь, пожалуйста, как общественник.
В настоящее время, гражданин Подсекальников, то, что может подумать живой, может высказать только мёртвый. Я пришёл к вам, как к мёртвому, гражданин Подсекальников.

— Вы это зачем же, молодой человек, такую порнографию делаете? Там женщина голову или даже ещё чего хуже моет, а вы на неё в щель смотрите.
— Я на неё, Серафима Ильинична, с марксистской точки зрения смотрел, а в этой точке никакой порнографии быть не может.

Идёшь это, знаете, по бульвару, и идёт вам навстречу дамочка. Ну, конечно, у дамочки всякие формы и всякие линии. И такая исходит от неё нестерпимая для глаз красота, что только зажмуришься и задышишь. Но сейчас же себя оборвёшь и подумаешь: а взгляну-ка я на неё, Серафима Ильинична, с марксистской точки зрения — и… взглянешь. И что же вы думаете, Серафима Ильинична? Всё с неё как рукой снимает, такая из женщины получается гадость, я вам передать не могу. Я на свете теперь ничему не завидую.

— Егорка до точки дошёл.
— Что ты, мамочка, до какой?
— До марксистской, Мария Лукьяновна.

— Как же звать-то, Егорушка?
— Музу?
— Да.
— Александр Петрович Калабушкин.

Между тем Александр Петрович Калабушкин всё вечернее время проводит в отсутствии и сидит в ресторане, как наглый самец, с Маргаритой Ивановной Пересветовой. Пусть редактор своею железной рукой вырвет с корнем его половую распущенность.
«И сидит в ресторане, как наглый самец». Запятая, по-вашему, где полагается?
Вы сейчас человеку неграмотность ликвидировали, а на что? На свою, Александр Петрович, голову!
Незабвенный покойник пока ещё жив, а предсмертных записок большое количество. Кроме вас заплатило немало желающих. Например, вот такие записки составлены. «Умираю, как жертва национальности, затравили жиды». «Жить не в силах по подлости фининспектора». «В смерти прошу никого не винить, кроме нашей любимой советской власти». И так далее, и так далее. Все записочки будут ему предложены, а какую из них он, товарищи, выберет — я сказать не могу.

— В настоящее время интеллигенция — это белая рабыня в гареме пролетариата.
— В таком случае в настоящее время торговля — это чёрная рабыня в гареме пролетариата.
— В таком случае в настоящее время искусство — это красная рабыня в гареме пролетариата.

Раньше люди имели идею и хотели за неё умирать. В настоящее время люди, которые хотят умирать, не имеют идеи, а люди, которые имеют идею, не хотят умирать. С этим надо бороться. Теперь больше, чем когда бы то ни было, нам нужны идеологические покойники.
«Тик» — и вот я ещё и с собой, и с женою, и с тёщею, с солнцем, с воздухом и водой, это я понимаю. «Так» — и вот я уже без жены… хотя я без жены — это я понимаю тоже, я без тёщи… ну, это я даже совсем хорошо понимаю, но вот я без себя — это я совершенно не понимаю. Как же я без себя? Понимаете, я? Лично я. Подсекальников. Че-ло-век.
Дарвин нам доказал на языке сухих цифр, что человек есть клетка.
Вы про Пушкина мне не рассказывайте, я похабщины не люблю.

— Я считаю, что будет прекрасно, Аристарх Доминикович, если наше правительство протянет руки.
— Я считаю, что будет ещё прекраснее, если наше правительство протянет ноги.

— Почему ж вы не пьёте, Егор Тимофеевич?
— Очень страшно приучиваться… Может так получиться, что только приучишься, хвать — наступит социализм, а при социализме вина не будет. Вот как хочешь тогда и выкручивайся.
— Только рюмку, всего лишь, одну лишь, за дам.
— Между прочим, при социализме и дам не будет.
— Ерунда-с. Человеку без дамочки не прожить.
— Между прочим, при социализме и человека не будет.
— Как не будет? А что же будет?
— Массы, массы и массы. Огромная масса масс.
— Вот за массы и выпейте.

Вам меня не понять, Клеопатра Максимовна, потому что вы женщина потустороннего класса.
Я сегодня над всеми людьми владычествую. Я — диктатор. Я — царь, дорогие товарищи. Всё могу. Что хочу, то и сделаю. Что бы сделать такое? Что бы сделать такое со своей сумасшедшей властью, товарищи? Что бы сделать такое, для всего человечества… Знаю. Знаю. Нашёл. До чего это будет божественно, граждане. Я сейчас, дорогие товарищи, в Кремль позвоню. Прямо в Кремль. Прямо в красное сердце советской республики. Позвоню… и кого-нибудь там… изругаю по-матерному.
Что же я представляю собою, товарищи? Это боязно даже анализировать. Нет, вы только подумайте. С самого раннего детства я хотел быть гениальным человеком, но родители мои были против.
Нужно прямо сознаться, дорогие товарищи, что покойник у нас не совсем замечательный. Если б вместо него и на тех же условиях застрелился бы видный общественный деятель, скажем, Горький какой-нибудь или нарком. Это было бы лучше, дорогие товарищи.
Не весело стало у нас на кладбище, нет, не весело. И гулянье не то, и покойников интересных нету.
Слово не воробей, выпустишь — не поймаешь, так вот, значит, выпустишь — не поймаешь, а за это тебя поймают и не выпустят.
Граждане, разрешите мне поделиться с вами радостной новостью. Минуту тому назад до нас дошли сведения от товарища Марцелла, что в королевстве Датском не всё спокойно. Поздравляю вас. Между прочим, этого надо было ожидать. Прогнившая система капитализма проявила себя.
Итак, товарищи, в Дании неспокойно, тем не менее умер один из нас. Но утритесь, товарищи, и смело шагайте вперёд, в ногу с покойником!

— Из-за этого не стреляются. Я был другом покойного. Вы спросите у близких: из-за чего?
— Из-за ливерной колбасы, Аристарх Доминикович.
— Из-за ливерной. Правильно.

— Почему вы, Егор Тимофеич, не молитесь?
— В современное время молиться грех.

Товарищи, я хочу есть! Но больше, чем есть, я хочу жить!
Вы думаете, когда человеку говорят: «Война. Война объявлена», вы думаете, о чем спрашивает человек, вы думаете, человек спрашивает — с кем война, почему война, за какие идеалы война? Нет, человек спрашивает: «Какой год призывают?» И он прав, этот человек.
С первого дня революции мы ничего не делаем. Мы только ходим друг к другу в гости и говорим, что нам трудно жить. Потому что нам легче жить, если мы говорим, что нам трудно жить.
Мы всю жизнь свою шёпотом проживём.

— Я люблю свой живот, товарищи! Я безумно влюблён в свой живот, товарищи.
— Ну, и этот туда же за Раисой Филипповной!

Я Марию заставлю на вас работать, тёщу в шахты пошлю. Ну, хотите, я буду для вас христарадничать, только дайте мне жить.
Вот револьвер, пожалуйста, одолжайтесь. Одолжайтесь! Пожалуйста!