Когда умру, схороните меня с гитарой в речном песке.
Игрушками прогресса разнеженный в начале,
Наш век траншей и танков чем дальше, тем железней.
Не лишайте стихи тумана. Порой он убережет от сухости, став дождем.
Истинная поэзия — это любовь, мужество и жертва.
Я брат всем людям,и мне отвратительны те, кто любит родину вслепую и приносит себя в жертву пустым националистическим идеалам.
Самая печальная радость — быть поэтом. Все остальное не в счет. Даже смерть.
… даже если вечно будут мучить меня любовь, люди, устройство мира, я ни за что не откажусь от моего закона — радости.
Пока человек жив, он борется.
Мало любить умом, когда тело — будь оно проклято! — молчит.
— «Йерма»
Зерно должно быть зерном, а мужчина — мужчиной.
— «Кровавая свадьба»
Кто, как я, обрел силу в любви и верности, тот никогда не сдается.
— «Чудесная башмачница»
Как улитка отправилась путешествовать и кого она встретила в пути[править]
… повстречалась улитка
с красными муравьями,
они, суетясь и толкаясь,
тащили полуживого
муравья, у которого сильно
переломаны усики были.
<…> муравей полумёртвый
сказал тихонько и грустно:
— Я, знаете, видел звёзды.
— Звёзды? Что это значит? —
кричат муравьи возмущённо. <…>
— Я поднялся высоко,
на самый высокий тополь,
и тысячи глаз лучистых
мою темноту пронзили. <…>
— Но мы их совсем не видим!
сердясь, муравьи возражают. <…>
Тебя мы убьём. Ленив ты
и развращён. Ты должен
трудиться, не глядя в небо. <…>
Тогда изрекла улитка:
— Оставьте его, идите
своею дорогой, братья.
Наверно, ему недолго
жить на земле осталось.
Пчела пролетела, разрезав
медовыми крыльями воздух.
Муравей, умирая, дышит
свежей вечерней прохладой
и шепчет: — Пришла ты за мною,
унеси меня к звёздам, пчёлка.
Видя, что он уже умер,
муравьи разбегаются в страхе.
Улитка, вздохнув украдкой,
прочь поползла в смущенье,
словно пред ней раскрылась
вечность на краткий миг.
— Нет у тропинки края,
верно, ведёт она к звёздам, —
восклицает она печально. —
Только мне до них не дойти.
Уж больно я неуклюжа,
мне лучше о звёздах забыть. <…>
Мирная улитка,
мещаночка с тропинки,
в смущенье, с тоскою странной,
глядит на широкий мир. — 1921; перевод И. Ю. Тыняновой, 1986
Но хрустнули обломками жемчужин
скорлупки чистой формы —
и я понял,
что я приговорен и безоружен.
Обшарили все церкви, все кладбища и клубы,
искали в бочках, рыскали в подвале,
разбили три скелета, чтоб выковырять золотые зубы.
Меня не отыскали.
Не отыскали?
Нет. Не отыскали.
Но помнят, как последняя луна
вверх по реке покочевала льдиной
и море — в тот же миг — по именам
припомнило все жертвы до единой.[1] — 1930, перевод А. Гелескула
