Элладий (Одоевский)

«Элладий (Картина из светской жизни)» — дебютная повесть Владимира Одоевского, опубликованная в 1824 году.

Цитаты

Было время, <…> когда в Москве белокаменной жить за Москворечием почиталось таким же преступлением, как теперь явиться на бале в пёстром жилете. В это счастливое время девушки ещё не читали французских романов, потому что плохо читать умели, а молодые люди почитали чин сержанта гвардии целию человеческой жизни. В обществах парики и кафтаны века Людовика XIV так же спорили с грубым невежеством, как теперь выученные наизусть имена французских писателей спорят с тем же невежеством; во многих домах не было другой книги, кроме календаря, и то купленного для предузнания погоды, этого камня, на котором до сих пор ещё изощряется московское красноречие… — начало

… настала другая эпоха московского образования. Понизилась дамская прическа, обрезалися мужские косы; уже девушки начинали прятать под пяльцами «Бедную Лизу», «Царевну и Горбуна»; молодые люди стали поговаривать, что можно служить и не для одних чинов, но ещё нежные родители называли их за то беззаконниками, — ещё власть родительская простиралася за пределы власти человеческой, ещё смотрели с каким-то ужасом, смешанным с благоговением, на того, кто умел смастерить мадригалец.

… и в наше время благородная чернь играет столь важную роль на свете…

Она вдруг почувствовала ужасную пустоту её окружающую: светский вихрь ей наскучил, предчувствие, что будет скоро матерью, поразило её: она устыдилась душевной наготы своей и с необыкновенною бодростию устремилася совершить забытое воспитанием. Трудно подумать, чтобы женщина принялась за то, будучи окружена толпою тварей бессмысленных; но верьте мне, или не верьте, дух времени на полете к немнимой цели своей, как бы дожидается в некоторых людях, одаренных свыше, минуты телесного их развития и вдруг, когда даже сами они не замечают того, как быстрое пламя, мгновенно возникает в них, — производит бури душевные и далеко уносит из прежнего их тесного круга.

Она вдруг почувствовала ужасную пустоту её окружающую: светский вихрь ей наскучил, предчувствие, что будет скоро матерью, поразило её: она устыдилась душевной наготы своей и с необыкновенною бодростию устремилася совершить забытое воспитанием. Трудно подумать, чтобы женщина принялась за то, будучи окружена толпою тварей бессмысленных; но <…> дух времени на полёте к немнимой цели своей, как бы дожидается в некоторых людях, одаренных свыше, минуты телесного их развития и вдруг, когда даже сами они не замечают того, как быстрое пламя, мгновенно возникает в них, — производит бури душевные и далеко уносит из прежнего их тесного круга.

О повести

В этой пьесе много ума, много хороших положений <…>. Но вообще завязка повести не натуральна, и все действующие лица составлены в воображении, а не списаны с природы. <…> Лиодорова, которую автор хочет представить добродетельною и умною женщиною, изображёна простодушною и бесхарактерною барынею, которая слепо верит самым нелепым слухам, терзается и мучит других вовсе понапрасну. Добрынский, которого автор желает изобразить чудовищем нравственного мира — есть подлое существо, производящее омерзение, а не ужас в читателе. <…> Для живого и верного изображения картины светской жизни и характеров <…> надобно много и много опыта. <…> Надобно быть самому игралищем страстей, наслаждаться и страдать, чтобы, так сказать, попасть за кулисы большого света, и видеть весь механизм общества.

— Фаддей Булгарин, рецензия на часть II «Мнемозины»

… в своё время, эта повесть была дивным явлением в литературном смысле: несмотря на все недостатки, сопровождающие всякое первое произведение, несмотря на растянутость по местам, происходившую от юности таланта, не умевшего сосредоточивать и сжимать свои порывы, в ней была мысль и чувство, был характер и физиономия; в ней в первый раз блеснули идеи нравственности XIX века, нового гостя на Руси; в первый раз была сделана нападка на XVIII век, слишком загостившийся на святой Руси и получивший в ней свой собственный, ещё безобразнейший характер. Впоследствии кн. Одоевский, вследствие возмужалости и зрелости своего таланта, дал другое направление своей художественной деятельности.

— Виссарион Белинский, «О русской повести и повестях г. Гоголя («Арабески» и «Миргород»)», 1835

Эта повесть теперь всякому показалась бы слабою, детскою и по содержанию и по форме; но тогда она обратила на себя общее внимание и приятно всех удивила. <…> Это была первая повесть из русской действительности, первая попытка изобразить общество не идеальное и нигде не существующее, но такое, каким автор видел его в действительности. Со стороны искусства и вообще манеры рассказывать она была произведением оригинальным и дотоле невиданным; было что-то свежее в её мысли, во взгляде автора на предметы и в чувствах, которые старался он ею возбудить в обществе.

— Виссарион Белинский, «Сочинения князя В. Ф. Одоевского», 1844