«Она ещё едва умеет лепетать» (Салтыков-Щедрин)
«Она ещё едва умеет лепетать» — сатирический рассказ Михаила Салтыкова-Щедрина 1864 года из цикла «Помпадуры и помпадурши». Назван по начальной строке стихотворения А. Н. Майкова (1857). В рукописи последовательно зачёркнуты два первоначальных заглавия: «Законы осуждают предмет моей любви» и «Совсем стал не такой». При подготовке отдельного издания цикла Салтыков сократил рассказ и внёс ряд стилистических изменений. Продолжает историю рассказов «Здравствуй, милая, хорошая моя!» и «На заре ты её не буди».
Цитаты
[править]I
[править]Побывавши в Петербурге, Козелков окончательно убедился, что для того, чтобы хорошо вести дела, нужно только всех удовлетворить. А для того чтобы всех удовлетворить, нужно всех очаровать, а для того чтобы всех очаровать, нужно не то чтобы лгать, а так объясняться, чтобы никто ничего не понимал, а всякий бы облизывался. Он припомнил, что всякий предмет имеет несколько сторон: с одной стороны — то-то, с другой стороны — то-то, между тем — то-то, а если принять в соображение то и то — то-то, и наконец, в заключение — то-то. Да, пожалуй, в крайнем случае можно обойтись и без «заключения», и «очарование» не только от этого не терпит, но даже действует тем сильнее, чем более открывается всякого рода сторон и чем меньше выводится из них заключений. Ибо таким образом слушатель постоянно держится, так сказать, на привязи, постоянно чего-то ждет, постоянно что-то как будто получает и в то же время никаким родом это получаемое ухватить не может. |
… прежде было в лице его что-то до такой степени уморительное, что всякий так и порывался взять его за цацы, — теперь и это исчезло, а взамен того явилось какое-то задумчивое, скорбное, почти что гражданственное выражение. Точно он вот-вот сейчас о чем-то думал и пришел к безрадостному заключению, что надо и ещё думать, все думать… думать без конца. Манеры он приобрел благосклонные, но сдержанные, и хотя всем без исключения протягивал руку, но акт этот совершал с такою щепетильною осмотрительностью, что лицу, до которого он относился, оставалось или благоговеть, или же прыснуть со смеху. |
Уже с самой минуты вшествия своего в вагон железной дороги он начал поражать всех своим глубокомыслием, зрелостью суждений и, так сказать, преданным фрондёрством. <…> |
II
[править]Приехавши к «себе», Митенька был встречен гурьбою «преданных». Ещё до отъезда своего в Петербург он постепенно образовал около себя целое поколение молодых бюрократов, которые отличались тем, что ходили в щегольских пиджаках, целые дни шатались с визитами, очаровывали дам отличным знанием французского диалекта и немилосерднейшим образом лгали. Во главе этой камарильи[комм. 1] стоял правитель канцелярии, который хотя был малый на возрасте и происходил из семинаристов, однако, как человек сообразительный, вынужден был следовать за общим потоком. Митенька гордился этою молодежью и называл её своею гвардиею, но в городе членов её безразлично называли то «сосунками», то «поросятами». |
Такова была, в первый раз по возобновлении, вступительная речь Митеньки. Правитель канцелярии сейчас же определил её достоинство, сказав, что это речь без подлежащего, без сказуемого и без связки, но «преданные» поняли. С своей стороны, хотя я и согласен с мнением правителя канцелярии, но нахожу, что такого рода красноречие составляет истинное благополучие и положительный ресурс при нашей бедности. С помощью его можно администрировать, можно издавать журналы, можно даже написать целый трактат о бессмертии души[комм. 2]. И будет хорошо. |
Дело было вечером, и Митенька основательно рассудил, что самое лучшее, что он может теперь сделать, — это лечь спать. Отходя на сон грядущий, он старался дать себе отчёт в том, что он делал и говорил в течение дня, — и не мог. Во сне тоже ничего не видал. Тем не менее дал себе слово и впредь поступать точно таким же образом. |
III
[править]Митенька тоже ощущает на себе признаки всемогущей весны. Во-первых, на лице у него появилось бесчисленное множество прыщей, что очень к нему не идёт. Каждый раз, вечером, перед сном, он садится перед зеркалом и спрашивает камердинера своего Ивана: |
— Я, с своей стороны, полагаю, вашество, что нам предстоит только исполнить… |
IV
[править]Речи эти, ежедневно и регулярно повторяемые, до такой степени остервенили правителя канцелярии, что он, несмотря на всю свою сдержанность и терпкость, несколько раз покушался крикнуть: «молчать!» И действительно, надо было войти в кожу этого человека, чтобы понять весь трагизм его положения. Каждый день, в течение нескольких часов, быть обязательным слушателем длинноухих речей и не иметь права заткнуть уши, убежать, плюнуть или иным образом выразить свои чувства, — как хотите, а такое положение может навести на мысль о самоубийстве. Во время этих речей почтеннейший Разумник Семёныч бледнел и краснел и ощущал в руках судорогу и даже чуть ли не колики в желудке. А Митенька между тем подписывал бумаги одна за другой и всё болтал, всё болтал. |
V
[править]Дни идут за днями, а Митенька всё болтает. |
В тот же день публицист был отыскан. <…> Вечером он уже имел с Митенькой продолжительное совещание, во время которого держал себя очень ловко, то есть смотрел своему амфитриону в глаза, улыбался и по временам нетерпеливо повертывался в кресле, словно конь, готовый по первому знаку заржать и пуститься в атаку. Одним словом, показал вид, что сочувствует и понимает. А в следующем же нумере губернских ведомостей был напечатан следующий leading к читателям: |
VI
[править]Дни идут за днями, а Митенька всё болтает. |
Митенька в одну минуту оделся и полетел в губернское правление с секретною целью застать членов врасплох и сразу обдать их потоком своего красноречия. Те так и ахнули. |
Он изнемог под бременем собственного своего красноречия и вечером почувствовал себя дурно, а к ночи уже бредил. |
О рассказе
[править]Закономерным финалом «либерального» красноречия Козелкова является вырвавшийся у него возглас «раззорю!», знаменовавший, что необходимость в либеральной маскировке окончилась и наступили «новые времена». | |
— Сергей Макашин, «Помпадуры и помпадурши» |
Центральная тема рассказа — эволюция героя от бесконечной болтовни к лапидарному «раззорю!» (это знаменитое в салтыковской сатире словечко впервые появилось в комментируемом рассказе). Завершая рассказ этим грозным возгласом, Салтыков не только обнажал линию перехода политики правительства в эпоху реформ от либерального курса к реакционному, но и решал творческую задачу, выступая с «заявкой» на гротеск. В финальной сцене рассказа неуемный болтун Митенька Козелков превращается уже в другой образ, непосредственно предшествующий градоначальнику Брудастому в «Истории одного города» («Органчик»). К этому образу как нельзя более оказался приложим самый термин «помпадур», найденный впоследствии Салтыковым.[1] | |
— Сергей Макашин, примечание к рассказу |
Комментарии
[править]- ↑ В рукописи было иронически: «Во главе этой юной России…»[1].
- ↑ Видимо, выпад против Ф. М. Достоевского: «Записками о бессмертии души» были прозваны «Записки из подполья»[1].
- ↑ Намёк на польских повстанцев 1863 года, уходивших от преследований царских войск в леса. Выражение встречалось в некоторых газетах того года[1].
- ↑ Библеизм из евангельской притчи об уверении Фомы (Иоанн, 20:24–29), употребляется в значении: не доверяя другому, самому убедиться в чём-либо на опыте[1].
- ↑ Очевидно, первое слово девиза Destruam et aedificabo, «Раззорю и созижду» в церковнославянском переводе, парафраза Мк. 14:58.