«Сочинения Александра Пушкина». Т. I—XI (Н. Полевой)

«Сочинения Александра Пушкина» — рецензия Николая Полевого 1842 года.

Цитаты

Скоро совершится пять лет, как мы потеряли его, и в сии пять лет тем полнее могли мы оценить великость потери нашей, что ни одна лира, ни один голос не отозвались у нас звуками, хоть сколько-нибудь равными тем упоительным звукам, какими лелеял нас великий поэт наш.

… истинное дарование всегда вовремя, небесный гость со знамением гения на челе. Но если люди спорят ещё за удивление, за восторг свой, пока такой посетитель земли теснится ещё в толпе их, спор мгновенно умолкает, когда, отделясь от неё, он устремляется незримым орлом по поднебесью. Смерть таких людей бывает первым шагом к их бессмертию, и едва могила примет их бренные останки, едва земля возьмёт земное, начинается апофеоз бессмертного, не умирающего с ними.

Общий голос, говоря вообще, тот, что почтенные издатели полных сочинений Пушкина не вполне оправдали ожидание соотечественников. Не говоря уже о том, что безмерно дорогою ценою лишили они многих возможности иметь полные сочинения Пушкина, ни о том, что они томили нас, издавая их пять лет, но и самое издание не соответствует участию и благоговению, какие храним мы к памяти поэта. Начать с того, что издание книги некрасиво и небрежно напечатано — даже с ошибками и непростительными опечатками! Далее, для чего было издавать сначала восемь, а потом ещё три тома? Оттого пьесы перемешались, проза и стихи перепутались, не представляя никакой системы в своём расположении. Правда, система для издания полных сочинений поэта дело нерешённое. <…> хронологического списка его сочинений <…> нет при сочинениях Пушкина. И можно ли поверить, не видавши, что при нём нет даже жизнеописания! Неужели не нашлось никого, кто в течение пяти лет собрал бы все подробности и составил жизнеописание Пушкина, когда ещё живы столько людей, коротко знавших его, жив его родитель, живы товарищи его по ученью? Мы знаем умную, красноречивую переписку Пушкина со многими. Какие материялы могли бы доставить его письма! Но почтенные издатели не только не позаботились удовлетворить нас жизнеописанием Пушкина, они не приложили даже никакого предисловия, никаких пояснений, они лишили нас даже некоторых напечатанных прежде заметок и примечаний Пушкина, исключили даже означения годов при разных сочинениях, которые в прежних изданиях сохранял Пушкин. Не говорим уже о принадлежностях, которые считаются необходимыми при хороших изданиях каждого замечательного писателя, как то: библиографических сведениях о прежних изданиях, вариянтах, примечаниях, пояснениях (о роскоши издания, портрете, виньетках, картинках мы и упоминать не хотим). Всё это сколько драгоценно для полного познания поэта и его творений, столько же любопытно бывает для литературной истории вообще. Мы жалуемся, что наши старики так небрежно поступали с Ломоносовым и с другими достопамятными людьми и что мы через то многое утратили и потеряли безвозвратно. Но вот теперь нам случай показать пример противного при сочинениях Пушкина, и что же мы делаем? Издаём сочинения его так небрежно, как будто они не такие творения, которые драгоценны отечеству, а собрание прозы и стихов какого-нибудь писателя обыкновенного. Почтенные издатели не приняли даже на себя труда сказать нам: всё ли теперь издано, что найдено в бумагах Пушкина? Не говоря о разных безделках, которые упущены ими в журналах и альманахах и на которые беспрестанно указывают им со всех сторон <…>. Жадно хотим мы всё это знать и даже, осмеливаемся сказать, мы вправе требовать о том отчёта…

Пусть только те, кто думает, что каждая критика есть осуждение <…> бездарности, пусть те полагают, что о Пушкине мы не должны говорить и что вся критика нашего времени касательно его должна состоять из похвальных восклицаний. Нет! истинною, беспристрастною оценкою обязаны мы памяти Пушкина даже и потому, что обязаны доказать тем уважение к памяти его, ибо критика наша, самая неумолимая, покажет, что Пушкину нечего бояться приговора самого строгого. Мы обязаны дать критический отчёт об его творениях и из уважения к самим себе, ибо оправдать и доказать то высокое мнение, какое создалось между нами при жизни Пушкина и пережило его. Наконец, какой случай может быть лучше показать нам меру нашего собственного образования, если не оценка великого современного поэта?

Пишущий сии строки <…> смеет думать, что Пушкин наградил бы его, может быть, большею приязнью, даже дружбою, если бы не обстоятельства и не отношения их разделяли. Смеет думать он и то, что, может быть, он более многих других ценил, понимал Пушкина при жизни его, более многих других дорожил его славою и желал ему добра, при жизни поэта осмеливаясь беспристрастно и смело говорить ему правду и скорбя, когда, казалось ему, Пушкин не выдерживал своего характера, как человек и как поэт. Увлекаемый отношениями, о которых не хотим мы здесь говорить, Пушкин иногда оскорблялся тем, даже несколько раз бывал несправедлив, но, пылкий и добрый, он сознавался потом в своей несправедливости и до конца жизни сохранил уважение к своему критику. <…> Мне казалось необходимым сказать о моих отношениях к Пушкину как человеку, дабы устранить всякое подозрение о беспристрастии, с каким могу и хочу я говорить об нём как о поэте, как о великом современнике нашем.