Алмазный мой венец

Материал из Викицитатника

«Алма́зный мой вене́ц» — книга воспоминаний Валентина Катаева, написания в 1975—1977 годах.

Цитаты[править]

  •  

… таким образом, оставив далеко и глубоко внизу февральскую вьюгу, которая лепила мокрым снегом в переднее стекло автомобиля, где с трудом двигались туда и сюда стрелки стеклоочистителя, сгребая мокрый снег, а встречные и попутные машины скользили юзом по окружному шоссе, мы снова отправились в погоню за вечной весной… В конце концов, зачем мне эта вечная весна? — начало

  •  

― Я думаю, что шахматы ― игра несовершенная. В ней не хватает ещё одной фигуры.
― Какой?
― Дракона.
― Где же он должен стоять? На какой клетке?
― Он должен находиться вне шахматной доски. Понимаешь: вне!
― И как он должен ходить?
― Он должен ходить без правил, и ему позволяется уничтожить любую фигуру. Игрок может внезапно поставить его на доску и сразу же закончить партию матом… Кто успеет первым ввести в бой дракона и съесть короля противника, тот и выиграл. И не надо тратить столько времени и энергии на утомительную партию. Дракон― это революция в шахматах!
― Бред!
― Как угодно.

  •  

Между поэтами дружба — это не что иное как вражда, вывернутая наизнанку.

  •  

Писатели восемнадцатого века — да и семнадцатого — были в основном повествователи. Девятнадцатый век украсил голые ветки повествования цветными изображениями. Наш век — победа изображения над повествованием. Изображение присвоили себе таланты и гении, оставив повествование остальным. Метафора стала богом, которому мы поклоняемся. В этом есть что-то языческое. Мы стали язычниками. Наш бог — материя… Вещество… Но не пора ли вернуться к повествованию, сделав его носителем великих идей?

  •  

Нас окружает больше предметов, чем это необходимо для существования.

  •  

У всех у нас в душе была украденная Джоконда.

  •  

Как странно, даже противоестественно, что в мире существует порода людей, отмеченных божественным даром жить только воображением. Мы были из этой породы. Подобно донне Анне, скрестившей на сердце руки, мы видели неземные сны, но, проснувшись, тотчас забывали их. Забытые сновидения, как призраки, являлись в наших стихах, и трудно было понять, из каких глубин сознания они взялись.

  •  

В Париже всегда осенний сезон ознаменован появлением какого-нибудь гения, о котором все кричат, а потом забывают. Я сделался свидетелем недолгой славы Брунсвика. Кажется, его звали именно так, хотя не ручаюсь. <…> Его студия, вернее довольно запущенный сарай в глубине небольшого садика, усеянного разбитыми или недоконченными скульптурами, всегда была переполнена посетителями, главным образом приезжими англичанами, голландцами, американцами, падкими на знакомства с парижскими знаменитостями. Они были самыми лучшими покупателями модной живописи и скульптуры. У Брунсвика (или как его там?) не было отбоя от покупателей и заказчиков. Он сразу же разбогател и стал капризничать: отказываться от заказов, разбивать свои творения. <…> Он поносил Родена и Бурделя, объяснял упадок современной скульптуры тем, что нет достойных сюжетов, а главное, что нет достойного материала. Его не устраивали ни медь, ни бронза, ни чугун, ни тем более банальный мрамор, ни гранит, ни бетон, ни дерево, ни стекло. Может быть, легированная сталь? — да и то вряд ли. Он всегда был недоволен своими шедеврами и разбивал их на куски молотком или распиливал пилой. Обломки их валялись под ногами среди соломенных деревенских стульев. Это еще более возвышало его в глазах ценителей. «Фигаро» отвела ему две страницы. На него взирали с обожанием, как на пророка.

О повести[править]

  •  

Из десяти венков терновых
Он сплёл алмазный свой венец.
И появился гений новый —
Завистник старый и подлец.[1]

  — анонимная эпиграмма

Примечания[править]

  1. Эпиграмма. Антология Сатиры и Юмора России ХХ века. Т. 41. — М.: Эксмо, 2005. — С. 340. — Тираж: 8000 экз.