В 1959 году В. Немцов, чтобы поспеть за сегодняшним днём, уже был вынужден оторваться от родной планеты. Он это сделал в своём новом романе «Последний полустанок», но, <…> взявшись за космическую тему, в продолжение всего романа намеренно и последовательно снижает эту тему, деромантизирует её, всячески пытается разуверить читателя в интересности полётов за пределы Земли. <…>
Нет сомнений, строительство «Униона» было делом в высшей степени увлекательным. Но невольно возникает вопрос: стоило ли огород городить и строить этот замечательный «Унион», если летать на нём так уж неинтересно? <…>
«Для него Земля — центр Вселенной. Вокруг Земли кружится и Солнце и все планеты». Эти слова, сказанные с восторгом в адрес одного из героев романа, полностью выражают позицию самого писателя. Этот геоцентризм был бы в какой-то мере приемлем, <…> если бы он у Немцова не превращался в тормоз, в преграду на пути человеческой воли, разума и мечты. <…>
Власть над космосом герои Немцова также понимают весьма узко, упрощённо: с помощью космической энергии можно будет в отдалённых районах страны стричь овец, доить коров и пользоваться электробритвой. <…>
Ведь раскрыть загадку Марса мы стремимся не только затем, чтобы засеять полуостров Таймыр марсианской морозоустойчивой репой.
Но и в «земных условиях» настоятельно нужны книги широкого научного профиля и высокого полёта фантазии. Таков, например, роман Ю. Долгушина«ГЧ» <…>.
Проблемы физики, биологии, физиологии, психологии скрестились в этом романе и породили целый комплекс ярких и смелых идей <…>. Люди самых разных отраслей знания найдут здесь пищу для ума и воображения, но главное в этой книге — глубокий общечеловеческий смысл выдвинутых автором научно-фантастических гипотез, которые говорят нам о безграничной силе разума и возбуждают волю к творчеству, к поискам нового, неизвестного.
С художественной стороны роман Долгушина представляется также явлением незаурядным в современной советской фантастике. Мысль, проникающая в тайны природы, становится здесь главной силой, двигающей сюжет. Сейчас в нашей научной фантастике наиболее распространён иной тип сюжета: действие преимущественно развёртывается вокруг уже готового изобретения или открытия. При этом очень часто романы загружаются обильным побочным материалом, который необходим автору лишь для создания увлекательной, напряжённой интриги. В романе же Долгушина мы находимся как бы в центре открытия и с неослабным интересом следим за интригующим ходом открытия, за процессом ищущей научной мысли, полном загадок и приключений.
Жизненная правда романа И. Ефремова«Туманность Андромеды» заключается, например, в том, что автор для людей далёкого будущего избрал подобающие критерии и показал их в дальнейшем движении, в борьбе за всё более и более трудные, прекрасные и — соответственно — фантастические цели. <…>
В этом смысле книга Ефремова выгодно отличается от многочисленных утопий прошлого, в которых идеальное общество часто изображалось как готовое и застывшее «совершенство» <…>.
<…> прототипом будущего послужила Ефремову, несомненно, наша действительность — та идея моральной ответственности каждого за всех и всех за каждого <…>.
Однако местами правдивая картина будущего, созданная Ефремовым, нарушается. Это происходит в тех случаях, когда герои в достаточно простых и повседневных (для них) обстоятельствах пускаются в отвлечённые научные рассуждения, не вызванные развитием сюжета, или читают друг другу популярные лекции по истмату и диамату и совершают слишком частые экскурсы в прошлое — единственно для того, чтобы продемонстрировать читателю свой высокий умственный и нравственный уровень. <…>
Также чувство неловкости возникает в тех случаях, когда Ефремов в погоне за красивым эффектом впадает в манерность и прибегает к картинам и образам, выполненным в стиле «шик-модерн». В этих случаях прекрасный мир будущего покрывается налётом слегка подновлённой старины, и в книге начинают звучать нестерпимо провинциальные интонации: «— Повинуюсь, мой Ветер! — шепнула Веда магические слова, заставившие забиться его сердце и вызвавшие лёгкую краску на бледных щеках». <…>
Попытаться «вообразить» будущее более разносторонне, представить человека тысячелетнего завтра более живо, полнокровно, наглядно и менее рационалистично — одна из задач современной фантастики, которая в этом направлении сделает, надо надеяться, в ближайшее время решительные шаги.
Отсутствие вымысла, пассивность фантазии часто оказываются помехой на пути реализма. Бывает так, что автор нарушает правду, фальшивит именно потому, что не слишком утруждает своё воображение, а пользуется готовыми, «взятыми из жизни» ситуациями и присоединяет их к фантастическому сюжету, в результате чего возникают всякого рода несоответствия. <…>
Как это ни печально, роман Г. Мартынова«Каллисто» чуть ли не возвращает нас к геоцентрической системе Птоломея и ещё древнее — к антропоморфизму доисторического человека, склонного населять природу своими двойниками. <…>
Не избежал этих штампов и И. Ефремов. В новом рассказе «Cor Serpentis» («Сердце Змеи») <…> поверить действительно очень трудно: не во «фтористых людей» (случай для научной фантастики в общем допустимый), а в то, что, столь радикально отличаясь от человека по своей химической природе, они сохранили все внешние признаки достаточно банальной красивости. <…> Космические красавцы Ефремова сильно смахивают на прекрасных принцев, а его рассказ в этом отношении напоминает волшебную сказку…
Во многих современных книгах действующие лица различаются лишь именами и профессиями — астроном, геолог и т. д. <…>
Серьёзно страдает фантастика от засилия языковых штампов, а также от той дешёвой «изысканности», которая в своё время наводняла мещанскую беллетристику, а ныне, изгнанная почти полностью из советской литературы, нашла последний приют в мире фантастики и приключений.
… большой успех И. Ефремова в значительной мере определяется именно широким жизненным содержанием книг этого автора. <…> В основе его произведений лежит обычно большая общечеловеческая идея, в частности идея великой культурной преемственности в масштабе всей мировой истории и больше того — в масштабе бесконечной вселенной.
