Туманность Андромеды (роман)

«Туманность Андромеды» — утопический научно-фантастический роман Ивана Ефремова 1957 года. Второй его роман и первый о «Великом Кольце» (второй — «Час Быка»).

Цитаты

Ещё в процессе писания я изменял время действия в сторону его приближения к нашей эпохе. Сначала мне казалось, что гигантские преобразования планеты и жизни, описанные в романе, не могут быть осуществлены ранее чем через три тысячи лет. Я исходил в расчётах из общей истории человечества, но не учёл темпов ускорения технического прогресса. При доработке романа я сократил намеченный срок на тысячелетие. Но запуск искусственных спутников Земли подсказывает мне, что события романа могли бы совершиться ещё раньше. — От автора

Крыло огненного света смахнуло зловещую тьму. «Тантра» вышла на освещённую сторону планеты. Внизу продолжала расстилаться бархатистая чернота. Быстро увеличенные снимки показали, что это сплошной ковёр цветов, похожих на бархатно-чёрные маки Земли. Заросли чёрных маков протянулись на тысячи километров, заменив собою всё — леса, кустарники, тростники, травы. Как рёбра громадных скелетов, виднелись среди чёрного ковра улицы городов, красными ранами ржавели железные конструкции. Нигде ни живого существа, ни деревца — только одни-единственные чёрные маки! <…> «Тантра» бросила бомбовую наблюдательную станцию и снова вошла в ночь. <…> Всё было нормальным для планеты, за исключением повышенной радиоактивности. — Чудовищная трагедия! — сдавленно пробормотал биолог экспедиции Эон Тал, записывая последние данные станции. — Они убили сами себя и всю свою планету! <…> Кое-где, особенно в средних широтах, появились широкие зоны обнажённой почвы. Там в воздухе висел жёлтый туман, сквозь который просвечивали рябью гигантские гряды развеваемых ветром красных песков. А дальше опять простирались траурные бархатные покрывала чёрных маков единственных растений, устоявших против радиоактивности или давших под её влиянием жизнеспособную мутацию. — глава первая. Железная звезда

— Да, это железная звезда, — медленно сказал он, — ужас астролётчиков! — глава первая

— Вы были на раскопках… Разве миллиарды безвестных костяков в безвестных могилах не взывали к нам, не требовали и не укоряли? Мне видятся миллиарды прошедших человеческих жизней, у которых, как песок между пальцев, мгновенно утекла молодость, красота и радости жизни, — они требуют раскрыть великую загадку времени, вступить в борьбу с ним! Победа над пространством и есть победа над временем — вот почему я уверен в своей правоте и в величии задуманного дела! — Моё чувство другое, — заговорил Рен Боз. — Но это другая сторона того же самого. Пространство по-прежнему неодолимо в космосе, оно разделяет миры, не позволяет нам разыскать близкие нам по населению планеты, слиться с ними в одну бесконечно богатую радостью и силой семью. Это было бы самым великим преобразованием после Эры Мирового Воссоединения с той поры, как человечество наконец превратило нелепое раздельное существование своих народов и слилось воедино, совершив гигантский подъём на новую ступень власти над природой. Каждый шаг на этом новом пути важнее всего остального, всех других исследований и познаний. — глава пятая. Конь на дне морском

— Я не отдам своего богатства чувств, как бы они ни заставляли меня страдать. Страдание, если оно не выше сил, ведёт к пониманию, понимание — к любви — так замыкается круг. — глава шестая. Легенда Синих Солнц

Они нырнули на дно преисподней, под густую неоново-метановую атмосферу Плутона. Летели в бурях аммиачного снега, ежесекундно опасаясь разбиться во тьме о колоссальные иглы прочного, как сталь, водяного льда. Они сумели найти область, где выступали обнажённые горы. Загадка Плутона наконец решена — эта планета не принадлежит к нашей солнечной системе. Она захвачена ею во время пути Солнца через Галактику. Вот почему плотность Плутона гораздо больше всех других далёких планет. Странные минералы из совсем чужого мира открыты исследователями. Но ещё важнее, что на одном хребте обнаружены следы почти нацело разрушенных построек, свидетельствующих о какой-то невообразимо древней цивилизации. — там же

И теперь, как раньше, новые пути нащупываются отдельными людьми, потому что только особая настроенность мозга, после очень длительной подготовки, может распознать новое направление, скрытое в противоречивых фактах. Но теперь, едва только определится новый путь, десятки тысяч людей принимаются за его разработку и лавина новых открытий катится в бесконечность, увеличиваясь, как снежный ком. — глава двенадцатая. Совет Звездоплавания

Большая звезда стояла в высоте — это удалялся «Лебедь». <…> — Бесконечно давно майя <…> оставили гордую и печальную надпись. Я передал её Эргу Ноору, и тот украсит ею библиотеку-лабораторию «Лебедя»: <…> «Ты, который позднее явишь здесь своё лицо! Если твой ум разумеет, ты спросишь: кто мы? Кто мы? Спроси зарю, спроси лес, спроси волну, спроси бурю, спроси любовь. Спроси землю, землю страдания и землю любимую. Кто мы? Мы — земля!» И я тоже — насквозь земля! — добавил Мвен Мас. — глава пятнадцатая. Туманность Андромеды

Глава вторая. Эпсилон Тукана

Циферблат галактических часов с тремя концентрическими кольцами делений приковал внимание Дар Ветра. Передача информации по Великому Кольцу шла по галактическому времени, каждую стотысячную галактической секунды, или раз в восемь дней <…> по земному счету времени. Один оборот Галактики вокруг оси составлял галактические сутки.

Помощник порозовел от усилий оставаться бесстрастным. Он с юношеским пылом сочувствовал своему начальнику, быть может сознавая, что сам когда-то пройдёт через радости и горе большой работы и великой ответственности. Заведующий внешними станциями ничем не выразил своих переживаний — считалось неприличным обнаруживать их в его годы.

— Наши памятные сети — коридоры в километры длиной, составленные из миллиардов элементов-клеточек! <…> Когда заговорила Росс 614? — Пятьдесят два года назад. С тех пор они овладели языком Великого Кольца. До них всего четыре парсека. Лекцию Веды они получат через тринадцать лет. <…> После лекции — приём. Через наших старых друзей мы получаем какие-нибудь новости по Кольцу.

… четыреста восемь лет назад случилось событие настолько важное, что ознаменовало новую эру в существовании человечества — ЭВК, Эру Великого Кольца. Давно мысль людей билась над передачей на дальнее расстояние изображений, звуков, энергии. <…> Давно-давно, ещё в конце Эры Разобщенного Мира, наши ученые установили, что потоки мощных радиоизлучений изливаются на Землю из космоса. Вместе с общим излучением созвездий и галактик до нас доходили призывы из космоса и передачи по Великому Кольцу, искажённые и полупогасшие в атмосфере. Мы тогда не понимали их, хотя уже научились улавливать эти таинственные сигналы, считая их за излучения мёртвой материи. Учёный Кам Амат <…> догадался провести на искусственных спутниках опыты с приёмниками изображений, с бесконечным терпением десятки лет осваивая всё новые комбинации диапазонов. Кам Амат уловил передачу с планетной системы двойной звезды, называвшейся издавна 61 Лебедя. На экране появился не похожий на нас, но, несомненно, человек и указал на надпись, сделанную символами Великого Кольца. Надпись сумели прочесть только через девяносто лет, и она украшает на нашем земном языке памятник Каму Амату: «Привет вам, братья, вступившие в нашу семью! Разделенные пространством и временем, мы соединились разумом в кольце великой силы». Язык символов, чертежей и карт Великого Кольца оказался легко постигаемым на достигнутом человечеством уровне развития. Через двести лет мы могли уже переговариваться при помощи переводных машин с планетными системами ближайших звёзд, получать и передавать целые картины разнообразной жизни разных миров. Только недавно мы приняли весть с четырнадцати планет большого центра жизни Денеба <…>. Развитие мысли там шло иным путём, но достигло нашего уровня. А с древних миров — шаровых скоплений нашей Галактики и колоссальной обитаемой области вокруг галактического центра — идут из безмерной дали странные картины и зрелища, ещё не понятые, не расшифрованные нами. Записанные памятными машинами, они передаются в Академию Пределов Знания — так называется научная организация, работающая над проблемами, едва-едва намечающимися нашей наукой. Мы пытаемся понять далеко ушедшую от нас за миллионы лет мысль, немногим отличающуюся от нашей благодаря единству путей исторического развития жизни от низших органических форм к высшим, мыслящим существам. <…> Веда гордо подняла лицо, протянула вперёд руки и обратилась к тем невидимым и неведомым, которые через тринадцать лет получат её слова и увидят её облик: — Такова наша история, трудная, сложная и долгая дорога восхождения к высотам знания. Мы зовём вас — сливайтесь с нами в Великом Кольце, чтобы нести во все концы необъятной Вселенной могучую силу разума, побеждая косную неживую материю!

… зазвучал мелодичный и нежный голос переводящей машины…

Глава третья. В плену тьмы

— Ингрид, что такое железная звезда? <…> — Невидимая звезда спектрального класса T, погасшая, но ещё не остывшая окончательно или не разогревшаяся снова. Она светит длинноволновыми колебаниями тепловой части спектра — чёрным, для нас инфракрасным светом <…>. На всех, какие сейчас изучены, в спектре и составе много железа.

Молчали люди, тихо пели приборы. Другая, нестройная и оттого казавшаяся угрожающей мелодия вплеталась в песнь настройки навигационных приборов. Почти физически ощутимый зов железной звезды, реальная сила её чёрной массы, гнавшейся за потерявшим свою мощь кораблём.

… определили наличие двух планет. От приближения к внешней пришлось отказаться — огромная, холодная, окутанная мощной, вероятно, ядовитой атмосферой, она грозила гибелью. Если выбирать род смерти, то, пожалуй, лучше было бы сгореть у поверхности железной звезды, чем утонуть во тьме аммиачной атмосферы, вонзив корабль в тысячекилометровую толщу льда.

Основная деятельность животной жизни: убивая — пожирать и пожирая — убивать, при соприкосновении животных разных миров проявлялась с удручающе обнажённой жестокостью. Невероятные болезни, молниеносные эпидемии, чудовищно размножавшиеся вредители, ужасные повреждения сопутствовали первым исследованиям обитаемых, но безлюдных планет.

В шлюзовой каюте у выхода были заранее приготовлены биологические скафандры и « прыгающие скелеты» — стальные, обшитые кожей каркасы с электродвигателем, пружинами и амортизаторами для индивидуального передвижения при увеличенной силе тяжести, которые надевались поверх скафандров.

На почве около подъёмника и под кораблём торчали, несомненно, растения. Толстые стебли поднимали на высоту почти метра чёрные, параболически углубленные чаши, зазубренные по краю, точно шестерни, — не то листья, не то цветы. Скопище чёрных неподвижных шестерней выглядело зловеще.

Температура окружающего воздуха стала резко падать. Поднялся ураганный ветер, крепчавший с каждым часом. Это заходило чёрное солнце — планета поворачивалась, и материк, на котором стояли звездолёты, уходил на «ночную» сторону.

Глава девятая. Школа третьего цикла

Веда попросила дать ей палку и нарисовала на песке круги основных управляющих учреждений. — Вот в центре Совет Экономики. От него проведем прямые связи к его консультативным органам: АГР — Академия Горя и Радости, АПС — Академия Производительных Сил, АСПБ — Академия Стохастики и Предсказания Будущего, АПТ — Академия Психофизиологии Труда. Боковая связь — с самостоятельно действующим органом — Советом Звездоплавания. От него прямые связи к Академии Направленных Излучений и внешним станциям Великого Кольца. Дальше… Веда расчертила песок сложной схемой и продолжала: — Разве это не напоминает вам человеческий мозг? Исследовательские и учётные центры — это центры чувств. Советы — ассоциативные центры. Вы знаете, что вся жизнь состоит из притяжения и отталкивания, ритма взрывов и накоплений, возбуждения и торможения. Главный центр торможения — Совет Экономики, переводящий все на почву реальных возможностей общественного организма и его объективных законов. Это взаимодействие противоположных сил, сведённое в гармоническую работу, и есть наш мозг и наше общество — то и другое неуклонно движется вперёд. Когда-то давно кибернетика, или наука об управлении, смогла свести сложнейшие взаимодействия и превращения к сравнительно простым действиям машин. Но чем больше развивалось наше знание, тем сложнее оказывались явления и законы <…> и навсегда исчезали упрощённые представления о природе или процессах общественного развития. <…> Вас с детства учат диалектической философии, когда-то в секретных книгах античной древности называвшейся «Тайной Двойного». Считалось, что её могуществом могут владеть лишь «посвященные» — сильные, умственно и морально высокие люди. Теперь вы с юности понимаете мир через законы диалектики, и её могучая сила служит каждому. Вы пришли в жизнь в хорошо устроенном обществе, созданном поколениями миллиардов известных тружеников и борцов за лучшую жизнь. Пятьсот поколений прошло со времени образования первых обществ с разделением труда. За это время смешались различные расы и народности. Капля крови, как говорили в старину, — наследственные механизмы, скажем мы теперь, — есть в каждом из вас от каждого народа. Была проделана гигантская работа по очищению наследственности от последствий неосторожного пользования излучениями и от распространенных прежде болезней, проникавших в её механизмы. <…> Перед человечеством, объединившим колоссальные массы людей, стоял реальный выбор: или подчинить себя общественной дисциплине, долгому воспитанию и обучению, или погибнуть — других путей для того, чтобы прожить на нашей планете, хотя её природа довольно щедра, нет! Горе-философы, мечтавшие о возвращении назад, к первобытной природе, не понимали и не любили природу по-настоящему, иначе они знали бы её беспощадную жестокость и неизбежное уничтожение всего, не подчинившегося её законам.

Глава десятая. Тибетский опыт

Предупреждённые диспетчеры энергостанций сообщили готовность. Мвен Мас взялся за рукоятки пульта, но движение Рен Боза на экране остановило его. — Надо предупредить резервную Ку-станцию на Антарктиде. Наличной энергии не хватит. — Я сделал это, она готова. <…> — На Чукотском полуострове и на Лабрадоре построены станции Ф-энергии. Если бы договориться с ними, чтобы включить в момент инверсии поля, — я боюсь за несовершенство аппарата… — Я сделал это. <…> Исполинский столб энергии достиг спутника 57. В гемисферном экране обсерватории появились возбуждённые молодые лица наблюдателей. Мвен Мас приветствовал отважных людей, проверил совпадение и следование столба энергии за спутником. Тогда он переключил мощность на установку Рен Боза. <…> Индикаторы забора мощности склоняли свои стрелки направо, указывая на непрерывное возрастание конденсации энергии. Сигналы горели всё ярче и белее. Как только Рен Боз подключал один за другим излучатели поля, указатели наполнения скачками падали к нулевой черте. Захлёбывающийся звон с опытной установки заставил вздрогнуть Мвена Маса. Африканец знал, что делать. Движение рукоятки, и вихревая мощность Ку-станции влилась в угасающие глаза приборов, оживила их падающие стрелки. Но едва Рен Боз включил общий инвертор, как стрелки прыгнули к нулю. Почти инстинктивно Мвен Мас подключил сразу обе Ф-станции. Ему показалось, что приборы погасли, странный бледный свет наполнил помещение. Звуки прекратились. Ещё секунда, и тень смерти прошла по сознанию заведующего станциями, притупив ощущения. Мвен Мас боролся с тошнотворным головокружением, стиснув руками край пульта, всхлипывая от усилий и ужасающей боли в позвоночнике. Бледный свет стал разгораться ярче с одной стороны подземной комнаты, с какой — этого Мвен Мас не смог определить или забыл. Может быть, от экрана или со стороны установки Рен Боза… Вдруг точно разодралась колеблющаяся завеса — и Мвен Мас отчётливо услышал плеск волн. Невыразимый, незапоминаемый запах проник в его широко раздувшиеся ноздри. Завеса сдвинулась налево, а в углу колыхалась прежняя серая пелена. Необычайно реальные встали высокие медные горы, окаймлённые рощей бирюзовых деревьев, а волны фиолетового моря плескались у самых ног Мвена Маса. Ещё далее сдвинулась завеса, и он увидел свою мечту. Краснокожая женщина сидела на верхней площадке лестницы за столом из белого камня и, облокотясь на его полированную поверхность, смотрела на океан. Внезапно она увидела — её широко расставленные глаза наполнились удивлением и восторгом. Женщина встала, с великолепным изяществом выпрямив свой стан, и протянула к африканцу раскрытую ладонь. Грудь её дышала глубоко и част о<…>. — Оффа алли кор! Мелодичный, нежный и сильный голос проник в сердце Мвена Маса. Он открыл рот, чтобы ответить, но на месте видения вздулось зелёное пламя, сотрясающий свист пронёсся по комнате. Африканец, теряя сознание, почувствовал, как мягкая, неодолимая сила складывает его втрое, вертит, как ротор турбины, и, наконец, сплющивает о нечто твёрдое… Последней мыслью Мвена Маса была участь станции и Рен Боза… Находившиеся поодаль на склоне сотрудники обсерватории и строители видели очень мало. В глубоком тибетском небе промелькнуло нечто, затемнившее свечение звёзд. Какая-то невидимая сила обрушилась сверху на гору с опытной установкой. Там она приняла очертания вихря, который захватил массу камней. Чёрная воронка с километр в поперечнике, точно выброшенная из гигантской гидравлической пушки, пронеслась к зданию обсерватории, взмыла вверх, завернулась назад и снова ударила по горе с установкой, вдребезги разбив всё сооружение и разметав обломки. Мгновение спустя всё стихло. В наполненном пылью воздухе остался запах горячего камня и гари, смешавшийся со странным ароматом, напоминавшим запах цветущих берегов тропических морей.

— Рен Боз жестоко изуродован. Вряд ли долго проживёт… <…> — Рен Боза надо спасать во что бы то ни стало! Это величайший учёный!.. — Мы знаем. Там пятеро врачей. Над ним поставили стерильную операционную палатку. Рядом лежат двое пожелавших дать кровь. Тиратрон, искусственное сердце и печень уже работают.

— Вам не известно, какая третья операция предстоит Рену? — переменила Эвда разговор. <…> — [Аф Нут] хочет воспользоваться вскрытым состоянием Рен Боза и очистить организм от накопившейся энтропии. То, что делается медленно и трудно с помощью физиохемотерапии, в соединении с такой капитальной хирургией получится несравненно быстрее и основательнее. Эвда Наль вызвала в памяти всё, что знала об основах долголетия — очистке организма от энтропии. Рыбьи, ящеричные предки человека оставили в его организме наслоения противоречивых физиологических устройств, и каждое из них обладало своими особенностями образования энтропических остатков жизнедеятельности. Изученные за тысячелетия, эти древние структуры — когда-то очаги старения и болезней — стали поддаваться энергетической очистке — химическому и лучевому промыванию и волновой встряске стареющего организма. В природе освобождение живых существ от увеличивающейся энтропии и есть необходимость рождения от разных особей, происходящих из различных мест, то есть из разных наследственных линий.

Глава одиннадцатая. Остров Забвения

… Мвен Мас вдруг с горечью подумал, не принадлежит ли он к категории «быков» — людей, всегда причинявших затруднения человечеству. «Бык» — это сильный и энергичный, но совершенно безжалостный к чужим страданиям и переживаниям человек, думающий только об удовлетворении своих потребностей. Страдания, раздоры и несчастья в далёком прошлом человечества всегда усугублялись именно такими людьми, провозглашавшими себя в разных обличьях единственно знающими истину, считавшими себя вправе подавлять все несогласные с ними мнения, искоренять иные образы мышления и жизни. С тех пор человечество избегало малейшего признака абсолютности во мнениях, желаниях и вкусах и стало более всего опасаться «быков». Это они, «быки», не думая о нерушимых законах экономики, о будущем, жили только настоящим моментом. Войны и неорганизованное хозяйство Эры Разобщенного Мира привели к разграблению планеты. Тогда вырубили леса, сожгли накапливавшиеся сотнями миллионов лет запасы угля и нефти, загрязнили воздух углекислотой и смрадной гарью заводов, перебили красивых и безвредных зверей, <…> пока мир успел дойти до коммунистического устройства общества. <…> Только после серьёзной очистки воды, воздуха и земли человечество пришло к современному виду своей планеты, по которой можно всюду пройти босым, нигде не повредив ног.

Цветущая равнина кончилась, и тропинка, описывая крутой поворот, скрывалась за кустарником. Из-за поворота появился высокой мрачный человек, загородивший дорогу. Он был обнажен до пояса, а атлетические мускулы играли под седыми волосами, покрывавшими его торс. Девушка судорожно вырвала свою руку, шепча: — Я боюсь за вас. Уходите, человек Большого Мира!.. — Стойте! — прогремел повелительный голос. Так грубо никто не разговаривал в эпоху Кольца. Мвен Мас инстинктивно заслонил собой девушку. Высокий человек подошёл и попытался оттолкнуть его, но Мвен Мас стоял как скала. Тогда с быстротой молнии незнакомец нанёс ему удар кулаком в лицо. Мвен Мас пошатнулся. Ни разу в жизни он не встречался с рассчитанно безжалостными ударами, наносимыми с целью причинить жестокую боль, оглушить, оскорбить человека. Оглушённый, Мвен Мас смутно услышал горестный вскрик Онар. Он бросился на противника, но полетел наземь от двух оглушительных ударов. Онар бросилась на колени, прикрывая его своим телом, но враг с торжествующим воплем схватил её. Он заломил девушке локти назад, и она страдальчески выгнулась и зарыдала, вся пунцовая от гнева. Но Мвен Мас уже овладел собой. В юности в его подвигах Геркулеса были более серьёзные схватки с не связанными человеческим законом врагами. Он припомнил всё, чему его учили для битвы врукопашную с опасными животными. Мвен Мас неторопливо поднялся, бросил взгляд в искажённое яростью лицо врага, намечая точку сокрушительного удара, и вдруг выпрямился, отшатнувшись. Он узнал это характерное лицо, так долго преследовавшее его в мучительных думах о праве на опыт в Тибете. — Бет Лон! Тот выпустил девушку и замер, пристально вглядываясь в незнакомого ему темнокожего человека, сейчас утратившего все свойственное ему добродушие. — Бет Лон, я много думал о встрече с вами, считая вас собратом по несчастью, — вскричал Мвен Мас, — но никогда не представлял, что это будет так! — Как так? — нагло спросил Бет Лон, пряча горевшую в его глазах злобу. Африканец сделал отстраняющий жест. — Зачем пустые слова? В том мире вы не произносили их и действовали пусть преступно, но во имя большой идеи. А здесь во имя чего? — Самого себя, и только самого себя! — презрительно бросил сквозь сжатые зубы Бет Лон. — Довольно я считался с другими, с общим благом! Всё это не нужно человеку, как я понял. Это знали и некоторые мудрецы древности. — Вы никогда не думали о других, Бет Лон, — прервал его африканец. — Уступая себе во всём, кем вы стали теперь — насильник, почти животное! Математик сделал движение, собираясь броситься на Мвена Маса, но сдержал себя. — Довольно, вы говорите слишком много! — Я вижу, что вы утратили слишком много, и хочу… — А я не хочу! Прочь с дороги!.. Мвен Мас не шелохнулся. Наклонив голову, он уверенно и грозно стоял перед Бетом Лоном, чувствуя прикосновение вздрагивающего плеча девушки. И эта дрожь наполняла его ожесточением гораздо сильнее, чем полученные удары. Математик, не шевелясь, смотрел в источавшие гневное пламя глаза африканца. — Идите, — шумно выдохнул он, отступая с тропинки. Мвен Мас снова взял за руку Онар и повел её между кустов, чувствуя ненавидящий взгляд Бета Лона. У поворота тропинки Мвен Мас остановился так внезапно, что Онар уткнулась в его спину. — Бет Лон, вернёмся вместе в Большой Мир! Математик рассмеялся с прежней беспечностью, но чуткое ухо Мвена Маса уловило нотку горечи в наглой браваде. — Кто вы такой, чтобы предлагать мне это? Знаете ли вы?.. — Знаю. Я тот, кто также сделал запрещённый опыт, погубил доверившихся мне людей. Я шёл близко от вашего пути в исследовании, и мы… Вы, и я, и другие уже накануне победы! Вы нужны людям, но не такой… Математик шагнул к Мвену Масу и опустил глаза, но вдруг повернулся и презрительно бросил через плечо грубые слова отрицания. Мвен Мас безмолвно пошёл по тропе. — см. ниже комментарий Ю. Рюрикова

— Когда-то наши предки в своих романах о будущем представляли нас полуживыми рахитиками с переразвитым черепом. Несмотря на миллионы зарезанных и замученных животных, они долго не понимали мозговой машины человека, потому что лезли с ножом туда, где нужны были тончайшие измерители молекулярных и атомных масштабов. Теперь мы знаем, что сильная деятельность разума требует могучего тела, полного жизненной энергии, но это же тело порождает сильные эмоции. — И мы по-прежнему живём на цепи разума, — согласилась Чара Нанди. — Многое уже сделано, но всё же интеллектуальная сторона у нас ушла вперёд, а эмоциональная отстала… О ней надо позаботиться, чтобы не ей требовалась цепь разума, а подчас разуму — её цепь.

— … мудрость — это сочетание знания и чувств. — вероятно, неоригинально

О романе

	Нравится всё: особенно отношение людей будущего к творческому труду, к обществу и друг к другу. <…> Книга окрыляет каждого человека, способного активно мечтать. Ради такого будущего стоит жить и работать.
	— Олег Антонов

	Книга эта, пожалуй, одна из самых смелых и захватывающих фантазий во всей мировой литературе.
	— Юрий Жданов

	После выхода в свет «Туманности Андромеды» американцы начали практическое осуществление проекта межзвёздной радиосвязи.
	— Жак Бержье

… «Туманность Андромеды» произвела буквально ошеломляющее впечатление и оказала огромное влияние на всю последующую советскую фантастику. Это было первое произведение такого взлёта фантазии, такого полёта духа. И причём <…> это необозримо далёкое будущее отнюдь не было таким безобидным и розово-радостным. И в нём были потери и разочарования, и даже через тысячелетия перед человечеством будут стоять неразрешимые загадки, мучаясь над которыми будут гибнуть лучшие люди, гибнуть или уходить в невозвратный космос.

— Аркадий Стругацкий, «Румата делает выбор», 1974

1959

В романе Ефремов сделал первую в нашей литературе серьёзную попытку нарисовать картину коммунистического будущего. В отличие от большинства научно-фантастических произведений, «Туманность Андромеды» не приключенческий, а философский роман, наглядно иллюстрирующий, как тесно связаны в настоящее время теоретические проблемы точных наук с важнейшими проблемами материалистической философии. <…> «Вечные загадки и трудные задачи превратились бы в ничто, — мечтают люди Земли, — если бы удалось совершить ещё одну, величайшую из научных революций, — окончательно победить время, научиться преодолевать любое пространство в любой промежуток времени». <…> Проблема времени предстает и в другом аспекте. <…> Лавина времени всё сметает со своего пути, но великие завоевания мысли и лучшие традиции мировой культуры не исчезают и не забываются. Люди далёкого будущего помнят изречения античных мудрецов, воздвигают памятники учёным нашего времени, открывшим человечеству дорогу в космос, принимают по Великому Кольцу населённых миров сообщения с далёких звёздных систем, посланные миллионы лет назад, когда на Земле ещё не существовало человека. Все это создаёт приподнято-романтическую атмосферу вечных исканий и горения бессмертной мысли, которую не могут погасить ни время, ни пространство. Но самое интересное в романе Ефремова — стремление увидеть людей такими, какими они будут, какими они должны быть. Коммунизм эпохи высшего расцвета рисуется не в виде абстрактных утопических пожеланий, а в соответствии с мыслимыми возможностями социального и научного прогресса. <…> Интересна и своеобразная поэтика произведения. На всём его протяжении последовательно выдерживается тон рассказа современника событий <…>. Этот художественный приём поначалу вызывает некоторые затруднения, но постепенна читатель осваивается с законами столь необычного мира и начинает в него верить, начинает подходить к нему с теми критериями и масштабами, которые установлены автором, продумавшим до мельчайших подробностей все причины и следствия, вытекающие из его фантастических допущений. <…> И, наконец, <…> сюда естественно включается политическая тенденциозность — перекличка с историческими событиями и политическими проблемами волнующими каждого из нас <…>. Автор настойчива говорит об опасности опытов с частично распадающимся атомным горючим <…>. Не всё в этой книге кажется нам бесспорным. Для выражения смелых, оригинальных идей автор не всегда находит равноценные изобразительные средства. <…> Появление «Туманности Андромеды», а вслед за ней глубокомысленной повести «Сердце змеи» приводит к заключению, что новое слово в научной фантастике будет сказано теми писателями, которые сумеют объединить в одно художественное целое, в один сплав самые передовые научные и философские идеи…

— Евгений Брандис, «Советский научно-фантастический роман», февраль

Жизненная правда романа заключается, например, в том, что автор для людей далёкого будущего избрал подобающие критерии и показал их в дальнейшем движении, в борьбе за всё более и более трудные, прекрасные и — соответственно — фантастические цели. <…> В этом смысле книга Ефремова выгодно отличается от многочисленных утопий прошлого, в которых идеальное общество часто изображалось как готовое и застывшее «совершенство» <…>. <…> прототипом будущего послужила Ефремову, несомненно, наша действительность — та идея моральной ответственности каждого за всех и всех за каждого <…>. Однако местами правдивая картина будущего, созданная Ефремовым, нарушается. Это происходит в тех случаях, когда герои в достаточно простых и повседневных (для них) обстоятельствах пускаются в отвлечённые научные рассуждения, не вызванные развитием сюжета, или читают друг другу популярные лекции по истмату и диамату и совершают слишком частые экскурсы в прошлое — единственно для того, чтобы продемонстрировать читателю свой высокий умственный и нравственный уровень. <…> Также чувство неловкости возникает в тех случаях, когда Ефремов в погоне за красивым эффектом впадает в манерность и прибегает к картинам и образам, выполненным в стиле «шик-модерн». В этих случаях прекрасный мир будущего покрывается налётом слегка подновлённой старины, и в книге начинают звучать нестерпимо провинциальные интонации: «— Повинуюсь, мой Ветер! — шепнула Веда магические слова, заставившие забиться его сердце и вызвавшие лёгкую краску на бледных щеках». <…> Попытаться «вообразить» будущее более разносторонне, представить человека тысячелетнего завтра более живо, полнокровно, наглядно и менее рационалистично — одна из задач современной фантастики, которая в этом направлении сделает, надо надеяться, в ближайшее время решительные шаги.

— Андрей Синявский, «Без скидок (О современном научно-фантастическом романе)», конец года

1960-е

	Когда человеку приписываются качества, которых он явно никогда не достигнет, либо когда человеку устанавливается срок жизни, какого не имел в своё время даже Мафусаил и никто никогда вообще не будет иметь — исчезает и вера в книгу и интерес к ней.
	— Сергей Сартаков, «Литература должна вести на подвиг»

Значит, изменились законы психики [Мвена Маса], сместились пружины чувств, двигатели эмоций, фундаменты морали. Нравственное оскорбление, нанесённое другому, возмущает его больше, чем физическое оскорбление, нанесённое ему самому. И это не потому, что он привык к ударам. Нет, он ещё ни разу не встречался с такой рассчитанной безжалостностью, ни разу не терпел побоев, наносимых, чтобы причинить боль, унизить человека. Казалось бы, что такое неслыханное оскорбление и должно было прежде всего возмутить его. Но — «чувства общественного человека суть иные чувства, чем чувства необщественного человека». Из них исчезла эгоистичность, исчез эгоцентризм, зато «чувства других людей» стали «его собственным достоянием». Поэтому куда больше возмущает Мвена Маса насилие над другим человеком, попытка навязать ему свою волю, подвергнуть моральному угнетению. Эта сценка даёт ещё один ключ к ефремовской концепции нового человека. Мы видим, как коммунистический гуманизм врос в его душу, стал его внутренним свойством, насквозь просвечивает его чувства. Мы видим, что он определяет все его действия, все мысли, все эмоции. <…> Концепция будущего человека у Ефремова богата и интересна. Этот человек слил в себе лучшие свойства всех предшествовавших ему человеческих типов, освободился от их односторонности, их «частичности». Человек Ефремова универсален и гармоничен, он развивает все свои задатки и способности, все стороны своего интеллекта и своих эмоций. Вся жизнь его отдана творчеству, и он везде действует как творец: в труде, отдыхе, любви, дружбе. Его мораль гуманна, чувства глубоки, отношения к другим людям человечны. <…> Изменившиеся условия его жизни подняли его на высочайшие ступени духовного развития. — о столкновении в гл. 11 (см. выше); цитирует «Экономически-философские рукописи 1844 года» К. Маркса, о «частичности» — отсылка к рассуждениям о «частичном рабочем», какой возникает при чрезмерном разделении труда, когда односторонняя специализация приводит к утрате наиболее ценных человеческих черт («Капитал»)

— Юрий Рюриков, «Через 100 и 1000 лет: Человек будущего и советская художественная фантастика»

	Общество будущего нельзя изображать в виде некоего хора этаких хорошо спевшихся святых угодников. Там должны быть идейные столкновения больших масс людей по коренным вопросам жизни, труда, творчества. Это всё есть, между прочим, в романе Ефремова.
	— Владимир Львов

	Было, например, время, когда «Туманность Андромеды» подвергалась резким нападкам. <…> Потом наступило время, когда [она] была канонизирована. Теперь уже не могли «ни понять, ни принять» то, что отличалось от «Туманности Андромеды».
	— Валентина Журавлёва, «Трудности роста»

Герой научной фантастики светит по принципу Луны — отражённым светом стоящих за этим героем идей. <…> Если подсчитать число строк, отданных раскрытию характера и обрисовке Мвена Маса, то — уверен — Мвен окажется позади Дар Ветра и всех суперкрасавиц. Но спросите <…> у 10 человек: кто им запомнился в этом романе? И минимум 8 человек назовут прежде всего Мвена Маса. За ним — чрезвычайно интересные идеи.

— Генрих Альтов, письмо Евгению Брандису

• см. Анатолий Бритиков, «Русский советский научно-фантастический роман» (гл. «Великое Кольцо»: преамбулу и 9), 1969

1980-е

Мы вообще считаем, что современная советская НФ родилась именно в 1957 году. Во-первых, потому, что это действительно год запуска первого искусственного спутника Земли, а во-вторых, потому, что это год выхода в свет «Туманности Андромеды» Ефремова. Два этих события пробили огромную брешь в стене недоверия и непонимания, которая окружала НФ. Сразу же после 1957 года в эту брешь ворвались молодые писатели-фантасты.

— Аркадий Стругацкий, интервью В. Мора, 1985

	… описанное общество <…> далеко не с каждой точки зрения привлекательно, это общество холодное, это общество не для всех, это, если угодно, элитное общество. — Александр Беляев в статье «Создадим советскую научную фантастику» 1938 г. предугадал и ответил на такие претензии
	— Борис Стругацкий, «Как создавалась «Улитка на склоне», история и комментарии», 13 апреля 1987

	После большой кампании по поводу «Туманности Андромеды» литкритики, видимо, решили, что связываться с фантастикой — всё равно, что живую свинью палить: вони и визгу много, а толку — никакого…
	— Борис Стругацкий, письмо Г. Прашкевичу 19 августа 1988

Как знамение времени возникает первая значительная советская утопия — «Туманность Андромеды». Она не могла появиться ранее — не было к тому социальных условий. <…> Роман Ефремова — настоящая утопия, попытка нарисовать идеальное коммунистическое общество. И, несмотря на то, что он весьма популярен и сегодня, несмотря на то, что он вызвал к жизни множество подражаний и сыграл немаловажную роль в истории нашей фантастической литературы, я осмелюсь заявить, что это всё-таки была попытка, и не более. Конструирование общества, не имеющего пока реальных корней в окружающей действительности, созданного лишь на основе самых общих представлений, <…> привело к отказу от основного принципа фантастической литературы — её актуальности. Соотнести себя с героями романа читатель не мог хотя бы потому, что они и не были людьми, а лишь носителями имён и благородных функций. <…> У нас, к сожалению, критики фантастики не существует, но статьи о ней порой появляются. С конца шестидесятых годов они ограничивались почти директивным признанием достижений И. Ефремова (но не лучших его вещей, а «Туманности Андромеды»), открывшего нам глаза на то, каким будет коммунизм;..

— Кир Булычёв, «Всё ещё впереди!», апрель 1988

1990-е

… книга <…> была написана буквально «с учебником марксизма» в руках — в ней представлены не только будущая техника и будущие «социальные конфликты», что уже входило в традиции НФ, но и быт, и психология людей такие, какие, по мнению создателя романа, могли бы возникнуть в условиях, более способствующих развитию человеческой личности, существенно отличающихся от сегодняшних. <…> Чтобы выполнить свою задачу, Ефремов должен был или хотя бы частично отказаться от авторских разъяснений, или постоянными комментариями превратить роман в эрудированный трактат. Он выбрал первое решение, доверился аналитическим способностям читателей: большинство узловых проблем писатель старался или (как выше) показать «на примере», или объяснить устами людей будущего, не имеющих потребности (кроме конкретных случаев) давать самим себе исчерпывающие разъяснения. Таким образом, он создал подробный и пластичный образ фантастического мира, говорящий «сам за себя», лишь на фоне которого может протекать действие, решающее глубокие проблемы или служащее развлечением. Этот образ является признаком современной НФ, отличающим её от уэллсовско-верновской утопии, где фантастический элемент является не второстепенным фоном, а первостепенным объектом повествовательного описания, недвусмысленно исполненного в познавательно-педагогических целях. Образ фантастического мира до сих пор не мог сформироваться в советской НФ. Подобная революция в истории вида, как «переход количества в качество», может произойти лишь при массовом распространении книг НФ — иначе писатели, заимствующие друг у друга идеи, не отважатся на столь серьёзный труд, и не возникнет соответственно широкая литературная публика, которой «можно доверять», которая поймёт без комментариев суть фантастических образов. <…> Ефремов с типично соцреалистическим безразличием к эстетике экспериментировал «до конца», действительно пытаясь представить отличающуюся от сегодняшней психику, не обращая внимания на то, что неправдоподобие мышления в восприятии читателя сделает персонажей плоскими, бумажными.

— Войцех Кайтох, «Братья Стругацкие», 1992

	… ефремовская утопия, задуманная как реабилитация коммунистической доктрины, произвела на многих впечатление террористического акта, настолько дремучи были господствующие представления.
	— Всеволод Ревич, «Дон Румата с проспекта Вернадского», 1995

	Иван Ефремов честно старался заглянуть в коммунизм, победивший во всей Вселенной, и остаться оптимистом. «Туманность Андромеды» партийная критика носила на щите, но на самом-то деле — с оглядкой. И, отворачиваясь, идеологи сплёвывали и воротили рожи — оптимизм у Ефремова получился сомнительный.
	— Кир Булычёв, «Как стать фантастом. Записки семидесятника», 1999

… Ефремов создал мир, в котором живут и действуют люди специфические, небывалые ещё люди, которыми мы все станем (может быть) через множество и множество веков, а значит, и не люди вовсе — модели людей, идеальные схемы, образцы для подражания, в лучшем случае. <…> Перед мысленным взором нашим громоздился, сверкая и переливаясь, хрустально чистый, тщательно обеззараженный и восхитительно безопасный мир, — мир великолепных зданий, ласковых и мирных пейзажей, роскошных пандусов и спиральных спусков, мир невероятного благополучия и благоустроенности, уютный и грандиозный одновременно, — но мир этот был пуст и неподвижен, словно роскошная декорация перед Спектаклем Века, который всё никак не начинается, потому что его некому играть, да и пьеса пока ещё не написана… <…> Ефремов продемонстрировал, <…> какой может быть советская фантастика — даже во времена немцовых, сапариных и охотниковых — вопреки им и им в поношение.

— Борис Стругацкий, «Комментарии к пройденному», 1999

C 2000

	Это фантастическое сочинение похоже на учёный труд. <…> Каждая глава романа похожа на раздел в монографии [об обществе будущего]. Во всей русской и советской литературе нет примера более масштабной и фундаментальной утопии.
	— Дмитрий Володихин, «Путями „радужных струй“. Иван Антонович Ефремов», 2000

Ефремов был человек-ледокол. Он взломал, казалось бы, несокрушимые льды «теории ближнего прицела». Он показал, как можно и нужно писать современную научную фантастику, и в этом смысле открыл новую эпоху советской НФ. Конечно, это были уже совсем новые времена, эпохе сталинского оледенения приходил конец, и, я думаю, даже без «Туманности» советская НФ пошла бы новым путём. Но появление «Туманности» стало символом новой эпохи, её знаком, её знаменем в известном смысле. Без неё росткам нового было бы пробиваться на порядок труднее, и оттепель в нашей НФ наступила бы, наверное, позже.

— Борис Стругацкий, Off-line интервью, 20 декабря 2006

	«Туманность Андромеды» была для моего поколения, для нашего поколения фантастов ракетой, взвившейся и возвестившей начало новой советской фантастики. Можно сказать, что мы все вышли из ефремовского звездолёта «Тантра».
	— Евгений Войскунский, 2008

	«Туманность Андромеды», с литературной точки зрения сделанная, мягко говоря, незамысловато (в любом случае, слабее ранних рассказов), именно по научному систематизму и богатству идей, а вовсе не по своим художественным достоинствам, возвышалась над НФ тех лет. <…> Ледяная стихия рассудочности наполняет текст «Туманности» и подсвечивает его, как подсвечивает скудную тундру северное сияние.
	— Дмитрий Володихин, Геннадий Прашкевич, «Братья Стругацкие», 2011