Беседа с аббатом Бартелеми
<Беседа с аббатом Бартелеми> (фр. Diderot, et l'abbé Barthélemy, dialogue philosophique) — диалог Дени Дидро, написанный не ранее 1771 года и опубликованный лишь в 1920 под условным названием. Это одно из наиболее ярких атеистических произведений автора, которое он, видимо, не собирался издавать и потому откровенно и последовательно изложил в ней атеистические взгляды, основываясь на своих ранних произведениях. «Беседа» вполне опровергает реакционных французских историков философии, которые пытались затушевать материалистические взгляды Дидро[1].
Цитаты
[править]Дидро. … где гарантия выполнения <молитвы>, раз она всегда упорно и неизменно остаётся без ответа? Словом, дорогой аббат, ваш бог — это вечное безмолвие, — так, кажется, сказал Флешье. Вы никогда не слышите его голоса. <…> Как бы ваши молитвы ни были пламенны и пылки, умилительны, трогательны и убедительны, вы никогда даже не узнаете, дошли ли они до него <…>. Помните женщину, которую мы как-то видели в церкви Сен-Рош распростёртой перед статуей богородицы? Она молилась, плакала, рыдала… Это раздирало душу. Вы были так растроганы, что подошли и заговорили с ней. | |
Diderot. … quelle est sa garantie et sa sanction, puisqu'elle demeure toujours, obstinémentet invariablement, sans réponse? Votre Dieu, en somme, mon cher abbé, c'est le silence éternel. Le mot est de Fléchier, je crois bien. Jamais vous n'entendez sa voix. <…> Jamais, si ardentes et véhémentes, si larmoyantes, attendrissantes et irrésistibles que soient vos oraisons, jamais vous n'en tirez un simple accusé de réception <…>. Vous rappelezvous cette femme que nous avons vue une aprèsmidi, à Saint-Roch, prosternée devant une statue de la Vierg-e, et priant, pleurant, sanglotant ?… C'était à fendre le cœur. Gela vous a tellement ému que vous vous êtes approché d'elle, |
Дидро. Вы видите, что каждый судит о провидении так, как ему вздумается, мерит его по своей мерке, заставляет его действовать и рассуждать соответственно своему желанию. Приходится, следовательно, допустить существование провидения лютеранского, <…> шведского, мусульманского или турецкого, <…> всех остальных <…>. Подумайте, в каком затруднительном положении оказалось бы провидение, если б оно было одним и единым, если каждый народ взывает к нему об одном и том же, побуждаемый, однако, совершенно различными интересами и желаниями. И разве не следовало бы сперва убедиться, что это многоликое и разноликое божественное провидение и в самом деле будет утруждать себя нашими мелкими делами? Это кажется мне весьма сомнительным. Подумайте только, сколько преступлений, постыдных поступков и гнусностей мы взвалили бы на спину этого божественного провидения! На мой взгляд, умнее всего было бы думать о нём не больше, чем оно думает о нас. Да, аббат, в том-то и состоит наша великая ошибка, и я боюсь, что так будет ещё очень долго — что мы постоянно спорим о вещах, недоступных нашему пониманию, нашим умственным способностям, и поэтому не можем прийти к какому-нибудь определённому и практическому выводу и не добиваемся никаких других результатов, кроме разжигания раздоров и ненависти… | |
Voyez comme chacun juge la Providence à sa façon, la jauge à sa toise, la fait agir et discourir à sa fantaisie ! Il y aurait donc une Providence luthérienne, <…> une Providence musulmane ou turque, <…> les autres <…>. Pensez un peu à Tembarras de la Providence, si elle était seule et unique, lorsque chaque peuple l'invoque pour le même objet avec des intérêts opposés et des intentions contraires I Et ne faudrait-il pas d'abord être assuré que cette souveraine à faces si multiples et si diverses, cette divine Providence, consent à se soucier de nos petites affaires, ce qui me paraît excessivement problématique ; car alors que de crimes, de hontes et d'abominations nous aurions à lui mettre sur le dos, à cette sacro-sainte princesse ! Le plus sage, à mon sens, serait de ne pas plus nous occuper d'elle qu'elle ne s'occupe de nous. Oui, l'abbé, c'est là notre grand tort, et il en sera longtemps ainsi, je le crains, c'est de discuter sans relâche sur nombre de sujets audessus de notre intelligence, au-dessus de nos facultés, sans pouvoir par conséquent aboutir à la moindre conclusion certaine et pratique, et de n'obtenir d'autre résultat que la discorde et la haine… |
Дидро. Вот что со мною бывает: когда я нахожусь среди атеистов, если только они существуют, мне приходят в голову все аргументы в пользу бытия бога; когда же я среди верующих, происходит обратное: в моём сознании совершенно непроизвольно возникают все аргументы, опровергающие, подрывающие и разрушающие понятие о боге. | |
Voici ce qui m'arrive : quand je suis avec des athées, puisque athées il y a, tous les arguments en faveur de l'existence de Dieu me sautent à l'esprit; quand je me trouve avec des croyants, c'est l'inverse : je vois surgir devant moi et malgré moi tout ce qui combat, sape et démolit la Divinité. |
Дидро. Паскаль рассуждает: истинна или ложна наша святая религия, вы ничем не рискуете, признавая её истинной, но вы рискуете всем, считая её ложной. Но <…> это седло, которое подходит всем лошадям, это — кресло цирюльника, пригодное для всех задов. | |
C'est le raisonnement de Pascal : fausse ou vraie, vous ne risquez jamais rien de croire vraie notre sainte religion, et vous risquez tout en la croyant fausse. Mais <…> c'est une selle qui va à tous les chevaux, un fauteuil de barbier qui convient à tous les derrières. |
Дидро. Если припомнить все превращения, через которые прошла ваша церковь со времени святого Петра, если установить, насколько она отлична теперь от той, какою была вначале… сам святой Петр не узнал бы её… | |
S'il fallait vous rappeler toutes les métamorphoses que votre Église a subies depuis saint Pierre, combien elle dilïère aujourd'hui de ce qu'elle était à ses débuts… Saint-Pierre lui-même ne la reconnaîtrait pas… |
Дидро. Что касается меня, то мой взгляд недостаточно остёр и зорок, и я ограничиваюсь настоящим, тем, что я есть, и тем, что я вижу; и оттого, что я не узнаю, что думать о существовании верховного существа и о бессмертии души, я испытывал огорчение не больше, чем от того, что у меня нет двух голов, трёх рук или четырёх ног. Я беру жизнь как она есть, стараясь прожить её настолько честно, скромно и приятно, насколько это мне под силу. И если позднее, — во что, признаться, я не верю, — мне суждено по ту сторону Стикса встретить некоего судью, то я полагаюсь на его мудрость и милосердие. <…> Иначе я имел бы право сказать ему: «Господи, ты должен был выражаться яснее». | |
Pour moi, je n'ai pas la vue si perçante ni si longue, et me borne au présent, à ce que je suis et à ce que je vois, et je ne me sens pas plus désespéré de ne savoir que penser de l'existence de l'I-ltre suprême et de l'immortalité de l'a me, que de ne pas posséder deux tètes, trois bras ou quatre jambes. Je prends l'existence telle qu'elle est, tâchant de la passer aussi honnêtement et le plus commodément et agréablement que je puis, et si je dois plus tard rencontrer, ce que je n'attends guère, je l'avoue, un juge au-delà du Styx, j'ai confiance en sa sagesse et sa miséricorde <…>. Autrement, je serais en droit de lui répondre : « Vous n'aviez, Seigneur, qu'à parler plus clairement. » |
Перевод
[править]Х. Н. Момджян, 1945, 1956[1]